Операция «Переброс» - Павел Иевлев

– Видишь ли, Артём, – молодой я был, глупый. Пошёл из института служить срочную, да как-то и втянулся. Там, в армии, не так плохо, как принято думать у гражданских. Комфорту не очень, но к этому привыкаешь. Зато понятно – вот свои, вот чужие. Первых надо прикрывать, а вторых – наоборот. Просто всё, без заморочек. И есть, знаешь ли, нечто правильное в том, чтобы Родину защищать. Нет, без пафоса всякого – должно быть у мужика чувство, что он делает что-то реально нужное. Да и кому я на гражданке нужен со своим недополученным и начисто забытым образованием? Ни денег, ни жилья, ни гражданской профессии…

А ты отчего писательствуешь? Не сильно ведь прибыльно, если слухам верить…

Артём на секунду застыл с мешалкой в руке. Картошка обиженно заскворчала.

– Видишь ли, Борь, – задумчиво протянул он, – никакой я не писатель, на самом-то деле. Писатель – это человек, который хочет что-то сказать людям. Чехов Пушкинович Толстоевский. Ну вот распирает его что-то объяснить, что-то доказать, чему-то научить… А я… Ничего не хочу никому доказывать. Нет у меня внутренней потребности менять мир посредством печатного слова. Так что я не писатель, я – райтер.

– А не то же самое?

– Тут нюанс. Обрати внимание, что использование синонимичного англицизма всегда подчёркнуто снижает значимость явления. Сравни «друг» и «френд» – с одним в разведку, а с другим в интернетике потрепаться, хотя вроде слово и то же самое. Нельзя «отдать жизнь за френды своя». Вот и «райтер» – вроде как тоже пишет, но пафоса при этом уже никакого. Просто пишет. Литератор-буквенник.

– Это ты себя сейчас так уговариваешь? – понимающе усмехнулся Борух.

Артём вздохнул и выключил плиту:

– Чего мне себя уговаривать? Я про себя и так все знаю… Давай лучше выпьем, что ли, товарищ старший прапорщик.

– Наливай, налейтератор…

Глава 10

Сутенёр

Полковник Сергей Петрович Карасов о своём прозвище – «сутенёр», – конечно же знал. Впрочем, его это только забавляло: «Вам, ледям, именно сутенёр и нужен», – сказал он как-то молодому старлею, который, забывшись, произнёс кличку вслух. И даже не наказал того за длинный язык. На самом деле тот факт, что он со всем взводом не вернулся со следующей операции, был никак не связан с неосторожным разговором, но… Остальные сложили два и два и поостереглись. Но не потому, что Карасову было обидно, а просто чтобы поддержать репутацию. Полковник считал правильным, что его опасались. «Солдат должен бояться своего командира больше, чем врага», – кто-то из пруссаков сказал. Так что пусть шипят за спиной, ляди, лишь бы шли куда пошлют. Куда он, сутенёр, их, ледей, отправит.

Сутенёр так Сутенёр – в любом случае, это лучше, чем кличка «карась», которая была у него в училище.

В том, что эту операцию полковник решил провести лично, не было ничего странного. Он и раньше периодически «выходил в поле», чтобы не растерять сноровку, да и кому такое поручишь? Обычно о любом серьёзном мероприятии ещё до его начала знает каждая собака – пусть и не в деталях. Информация в армии просачивается как керосин – как ни шифруй доклады и донесения, как ни ограничивай круг посвящённых, всё равно слухи ползут. Сутенёр с этим давно смирился – бороться с утечками, находясь в дырявой лодке, – дело бессмысленное. Остаётся одно – плыть быстрее, чтобы лодка не успела затонуть. Чем глобальнее операция, тем больше людей участвует в подготовке, а значит – и слухов больше. Однако на этот раз истинный смысл операции был закопан так глубоко, что вечное «сарафанное радио» не сработало. Да и то сказать, кто такому поверит?

В предстоящей операции Сутенёра смущали вовсе не чудовищные цифры «возможных потерь» – нет, потери его вообще никогда не волновали. Он считал, что людей на Земле слишком много, и, даже если убрать половину, останется предостаточно. Гораздо хуже то, что информация по обстановке была чрезвычайно скудна и недостоверна. Строить план по предположительным суждениям аналитиков всегда казалось ему чем-то вроде полёта в горах с завязанными глазами по подсказкам близорукого штурмана. Причём без малейшей уверенности, что у того карты именно этого района. И тем не менее – деваться было некуда. Сутенёр прекрасно понимал, что от такого приза никто не откажется, а значит, если не он – то работу возглавит кто-то другой. А в этом случае некий полковник Карасов окажется не только не при делах, но ещё и слишком много знающим. Уж ему-то было известно, что происходит с такими «многознатцами»… А вот если приз окажется в руках – вот тогда будет возможность поторговаться. Или даже… Нет, об этом думать рано.

Сидя в бункере объекта «Центр», Сутенёр с раздражением наблюдал суету научника – тот плясал вокруг своего Прибора, как шаман вокруг костра. Лысоватый очкарик так и величал дурацкую коробку – не иначе как с придыханием и с подчёркнуто большой буквы: «Прибор», вызывая усмешки у личного состава, который с этим термином связывал совсем другие ассоциации. Этот синий железный ящик имел какое-то научное многословное наименование – то ли инвертор, то ли конвертер, то ли ещё что-то такое в том же роде, плюс какие-то греческие буквы. Полковник не имел ни малейшего желания запоминать всю эту скучную лабудень, однако пребывал в твёрдой уверенности, что если устройство требует непрерывной настройки (а именно этим и занимался всё время научник, вращая какие-то рукоятки и глядя на стрелочки), то практически оно говна не стоит. Тем более что испытать эту штуку заранее было по очевидным причинам невозможно, а значит, сработает она или нет, никто толком не знал. Ещё одно неизвестное в многосложном уравнении этой операции.

Вторым раздражающим фактором стал сам научник – человек вызывающе штатский. Остальные шестеро были личными бойцами Сутенёра, преданными и натасканными, как волкодавы, и в них полковник уверен. А эта лысая шелупонь ещё и вела себя с омерзительной фамильярностью, называя его по имени и обращаясь снисходительным таким тоном, как к туповатому подростку. Чувствовал, лядь, свою незаменимость, но не понимал, что она временная. Бойцов яйцеголовый и вовсе игнорировал, лишь повелительно гундел: «Подайте то, принесите это!» Карасов видел, что ребята уже готовы свернуть очкарику его тонкую шею, но дисциплина сдерживает. Ничего, пусть пока – злее будут, – а там посмотрим.

Час «Х» не был известен точно, более того, научник предполагал, что: «событие не имеет точной временной локализации, а представляет собой относительно продолжительный процесс». Что он имел в виду – хрен его знает. Видимо, это означало, что сидеть в бункере придётся долго. Впрочем, бойцам не привыкать – кто-то спал, кто-то чистил оружие, кто-то жрал тушёнку, привычно вскрыв банку штык-ножом. Солдат спит – служба идет… Когда очкарик кинулся к своему прибору с глупым кудахтаньем, Сутенёр не сразу понял, что вот оно – началось! Железный ящик запищал и заморгал лампочками, а научник принялся крутить рукоятки с удвоенной скоростью. Его причитания про «неправильный вектор поля» и «нестабильность эффекта» сразу вызвали у полковника подозрения: что-то идёт не так, однако он сдержался и не стал того отвлекать – как бы хуже не вышло. Лампы освещения почти неуловимо моргнули, и попискивание Прибора перешло в высокий непрерывный свист. Научник, похоже, растерялся – оставив в покое свои верньеры, он, выпучив глаза, смотрел на пляску стрелок. Потом, спохватившись, схватился за идущий от аккумуляторного блока кабель и, шипя, сорвал его с клеммы. Похоже, клемма всерьёз нагрелась – очкарик тряс обожжённой рукой и тихо ругался… И тут в глазах полковника начало быстро темнеть, а за горло схватило моментальное удушье. Ему показалось, что пол становится вертикально, а лампы мигают веселой дискотекой. Сползая со стула, он увидел, как оседает на бетонный пол бледный как мел научник. «Газ пустили!» – мелькнула в голове дурацкая мысль – и полковник потерял сознание.