Каштановый прииют (СИ) - Холодова-Белая Анастасия

— Я видел его в сквере, он часто гуляет в старой части. Вы понимаете, о чём я? У него явно замедленное мышление и бред толкования. Но нет никаких признаков депрессии и других расстройств, которые бы к этому приводили. Я не могу поставить ему диагноз, потому что… Я не считаю его больным.

— Вы считаете, что он притворяется?

— Нет. Ему плохо, очень плохо, он боится, часто жалуется на боль, он явно плох. Но это не одна болезнь, — Вильям чувствовал, как на него снова накатывает тревога, необоснованная и сильная. Его тут же дёрнуло, мышцы вокруг глаза болезненно заставили зажмуриться. Тут же увидев это, мистер Хэдвиг налил ему чаю и пододвинул чашечку.

— Выпейте, может полегче станет. И давно у вас это?

— Всю жизнь, но я долго был в ремиссии, а на фоне стресса опять покатился… Спасибо.

— Я так понимаю, есть что-то, о чём вы боитесь сказать, иначе бы вы уже обратились за помощью к коллегам из приюта.

— Да. Я не могу поставить диагноз, потому что я нашёл ключ к тому, что говорит Дитмар. Для меня его речь звучит нормально. Я говорю с ним на одном языке, который не понимают другие.

— Вы боитесь, что сошли с ума?

— Нет. Я боюсь за него. Я сенсорно перегружен, я постоянно начеку, каждый шорох, каждая тень на краю видимости… Я начинаю терять бдительность, потому что не вижу сути. Какой толк в том, чтобы видеть детали, если я не вижу всей картины, не понимаю связи между ними.

— У вас тревожное?

— Да, и не только оно. У меня глаза на затылке, так скажем, и это мне мешает, — Вильям откинулся на спинку кресла и попытался отхлебнуть чаю аккуратно, не дёргая лицом.

— У вас был травматический опыт? Что-то стало триггером?

— Да. Мелиссу утопили. Меня в детстве тоже притапливали, пока я не терял сознание, и вытаскивали. И снова притапливали много раз. Я… Я понимаю, знаю, как она умерла, какие мучения, как больно захлёбываться, как больно вдыхать воду, давиться ею… — мистер Хэдвиг кивал и тяжело вздыхал. Наконец он встал и, подойдя к стеллажу, достал какую-то коробку.

— Я не имею права это использовать без прямого разрешения пациента и передавать третьим лицам… Но я понимаю, что вам нужна опора под ногами, — он вытащил из коробки кассету и, повертев её, протянул Вильяму. На этикетке было написано «Дитмар Прендергаст № 1». — Это мой первый с ним сеанс. Если бы я мог, я дал вам записи из отделения, когда он впервые начал жаловаться, но там записывать было запрещено. Я так понимаю, ваша запись более чем нелегальна?

— Спасибо большое… Я очень хочу помочь Дитмару. Он видел убийцу, знает его, но не может описать, не может указать. И без моей помощи он не справится.

— Знаете, почему я оттуда бежал? — Вильям покачал головой, уже предчувствуя что-то нехорошее. — Я начал сходить с ума. Начал слышать шаги в пустых коридорах, видеть тень человека, слышать шёпот, шорох на чердаке, — мистер Хэдвиг потёр глаза рукой, хмурясь. — Я понимаю, что это бред, всегда понимал, но я ничего с собой не мог сделать, я начал бояться непонятно чего. А потом я заметил, что ночью бумаги на моём столе в закрытом кабинете передвинуты. Причём передвинуты сильно, кто-то их смотрел и перелистывал… И я решил, что нужно бежать, если я хочу сохранить хоть остатки разума, — он заглянул Вильяму в глаза, и тот почувствовал нервную дрожь. Потому что он чувствовал и слышал то же самое. Он сходит там с ума. — И вы меня понимаете. Сейчас, когда я вас слушаю, мне начинает казаться, что там действительно что-то нечисто. Кто-то или что-то пытается свести там всех с ума. И, как я понял по вашим рассказам, все ваши предшественники сбежали по той же причине. А учитывая ваши опасения и страхи, вы там такой не один, но вы все боитесь рассказать друг другу о том, что с вами происходит, чтобы вас не посчитали сумасшедшим. И ещё, — он вытащил из коробки фотокарточку с подписью ручкой, сунул в конверт и протянул ему. — Это фото было сделано за три недели до попадания Дитмара в больницу. И вы сами прекрасно увидите, что я заподозрил. Он не сказал правды о том, что послужило триггером. Он соврал мне. Произошло что-то разрушительное, что развалило его психику к чертям в одночасье. И, возможно, если вы сможете узнать, что это было, вы поймёте всё.

Ехать домой было сложно. Кассета и нечто в конверте жгли сквозь сумку и куртку. Электричка оказалась почти пустой, в середине рабочего дня мало кто ехал. Усевшись около печки, чтобы отогреть слегка продрогшие ноги, Вильям рассматривал пейзажи за окном и думал о том, что узнал. А подумать было над чем. Не Дитмар выгонял врачей. Они бежали сами, испугавшись того, что происходило в отделении. Он и раньше сомневался, что на это место попадали такие уж тщедушные врачи, которые боялись просто крикливого пациента. Но сейчас всё встало на свои места. Наконец-то паззл сложился, и из исчадия Ада Дитмар обратился в несчастного пациента. Но что делать с этим дальше? Может, если мистер Хэдвиг дал ему эту кассету и сказал именно то, что сказал, он что-то понял? Или хотя бы заподозрил. По всему выходит, что вёл он Дитмара почти год, за такое время можно успеть выучить пациента вдоль и поперёк. А в то, что Вильям записал именно Дитмара, он даже не сразу поверил, это было видно по глазам. Значит, на кассете его ждёт по меньшей мере шокирующее открытие. Наконец остановка в Карлайле, можно выходить. Перегревшись на печке в вагоне, Вильям тут же начал стучать зубами, как только встал на перрон. Поправив шарф, он выбежал из здания вокзала и принялся ловить такси, чтобы не замёрзнуть окончательно. Срочно послушать, в тишине, и чтобы никто не подслушал. Как хорошо, что у него есть наушники.

В жилом корпусе стояла тишина. Когда начали разъезжаться пациенты, начал разъезжаться и персонал. Кто-то уезжал временно домой, кто-то сразу переводился вместе с пациентами. В общежитии ещё много людей осталось, но почти все они сейчас на смене. Это хорошо, значит, услышать какие-то посторонние шумы будет легко. Снег за окнами засыпал всё, весь мир, стремился закрыть остатки опавшей красно-ржавой листвы каштанов. Но только жаль, что проблемы он не закроет, не сотрёт. И уже открыв дверь в комнату, он замер. Ну да, не сотрёт. На полу лежала записка, явно подсунутая под дверь. И она снова оказалась хитро сложенной и в чём-то испачканной, как и предыдущая. Снова от Кристиана, чёртов ублюдок. Если там опять псалом, он лично начистит ему морду до блеска, до кости. Вильям ни разу не сомневался в том, что это от них. Во-первых, некому больше. Во-вторых, так складывать записки для внутренних переписок в секте научили даже его, он наизусть помнил, как нужно сложить лист бумаги, чтобы получился такой хитрый треугольник.

Логан здесь.

Вильям зарычал, даже не пытаясь сдержаться, смял записку и отшвырнул от себя. Отлично, только этого не хватало. Он как сейчас помнил эту мерзкую рожу, этот голос. До сих пор боялся Логана. Нет, всё это бред, они запугивают, просто запугивают, ничего больше. Закрыв дверь на ключ и на щеколду, он провёл руками по лицу, стирая нервный тремор. Отряхнув ботинки от остатков снега, Вильям быстро переоделся и сразу схватился за наушники. По сути, это можно считать первым приёмом. Он открывает пациента для себя заново. Вильям тяжело вздохнул и включил запись. Пусть одна, но так он хотя бы поймёт, что со всем происходящим не так. Лёгкие помехи, щелчки. Наконец пошла запись.

— Двадцать третье января восемьдесят шестого года. Пациент Дитмар Прендергаст, поступил с нервным срывом на фоне продолжительного стресса. Запись ведётся с согласия пациента, — пауза, снова щелчок. — Добрый день, представьтесь, пожалуйста.

— Дитмар Прендергаст.

— Почему вы обратились за помощью в больницу?

— Я… Я долгое время занимался картиной. Я реставратор, и она пришла ко мне в ужасном состоянии. Столько работы было, сроки поджимали. У меня нервы были на пределе, слишком серьёзный заказ, для большой галереи. И… В общем, на первом же показе какой-то мудак её порезал! Мне когда позвонили… Я чуть не сошёл с ума… — Дитмар тяжело вздыхал, мялся. Было слышно, что ему эти воспоминания не приносят ничего хорошего. — Я уже неделю нормально не спал, у меня пропал аппетит, тяга к работе… Я отказался от двух заказов и чувствую, что придётся раздать те, что есть, по другим мастерским, потому что у меня нет сил этим заниматься. Знаете… Я чувствую такую усталость, хотя ничем не занимаюсь и просто смотрю в окно…