Граница дождя: повести - Е. Холмогорова

Сколько раз, по два дня ожидая жэковского монтера, я сокрушалась, что не могу попросить его о помощи. А уж когда грянул этот переезд…

Вещи перевозили в два приема. Сначала крупную мебель, расставили, а на другой день на «Газели» — что помельче. Грузчик мне помогал, старался, трогательный какой-то. Я даже его пригласила чаю выпить. К слову сказала, что наследница большой квартиры. Он удивился, что не сокрушаюсь. И тоже разоткровенничался. Признался, что за воротник закладывает, а раньше хорошо был устроен. И неожиданно заговорил высокопарно: «Я знал взлеты и падения, у меня были месяцы, когда я до трех тысяч баксов заколачивал». И все недоумевал, как же это муж меня бросил одну на такое дело — ведь переезд почти что пожар.

Я только улыбнулась в ответ. Потому что, правда, так было легче — сама все делаю и за все отвечаю, и никаких, пожалуйста, претензий.

А возлюбленный мой тогда чуть ли не единственный раз взбунтовался: «Не могу позволить, чтобы ты одна с мужиками разбиралась. Можно, я приеду хоть для виду?! С тобой по-другому разговаривать будут».

Но я, конечно же, не разрешила. Потому что моя тайная жизнь не должна пересекаться с обыденной никогда.

Сергей

«…намеренное смещение предметов второго плана на первый, создание эффекта так называемых “невозможных фигур” — вот суть метода оптического искусства, направления, известного как “оп-арт”»… Сергей встал, отошел от компьютера. Это все слова, годные для каталога выставки, для специалистов и любителей, но никак не для покупателя. Ему важно, у кого в коллекции есть подобные, не слишком ли их много и, наоборот, достаточно ли художник или направление известны, а еще лучше — модны, чтобы можно было небрежно щегольнуть экспонатом своей коллекции, а если захочется или понадобится, продать с выгодой. Крепкий орешек попался, весь накачанный, будто сделанный из тех самых цветных металлов, на которых сколотил состояние, и даже загар его отливал медью. Въедливый, дотошный, он все требовал новых и новых доказательств ценности полотна. Пора было заканчивать эту историю, иначе можно сорвать сдачу оформления серийной книжки. А это хоть и скромный, но постоянный заработок на обозримое будущее. «Кризис, кризис», — отовсюду несется, не то что радио с телевизором, кажется — включишь пылесос, и оттуда польется эта песня. Вот и этот, меднолицый, не иначе как только что с Канар прилетевший, туда же, все пытается цену сбить. А владелец галереи нервничает, хотя Сергею полностью доверяет и знает, что в мастерстве обаять богача, жаждущего стать обладателем оригинальной перспективной коллекции, ему нет равных. Особенно, когда речь идет о его любимом и мало кому понятном авангарде.

Сергей решительно вернулся к столу. Нет, надо сначала добить справку, которую этот, металлический, требует: «Классическим образцом картины в стиле “опарт” является созданная еще в середине ХХ века работа Морица Эшера “Бельведер”…» Он взглянул на часы. Через десять минут придет Мария Николаевна, как всегда по утрам в понедельник с последним, одиннадцатым ударом настенных часов. Несколько лет назад она появилась в его жизни, внеся окончательный упорядочивающий штрих. Сергей уважительно именовал ее домоправительницей, как миссис Хадсон у Шерлока Холмса. Еще десять минут. Он опять сидел перед компьютером, но сосредоточиться не мог. Эшер, дом Эшеров, нет, это не Конан Дойл, а Эдгар По, рядом с его мрачной мистикой тайны Шерлока Холмса — детские страшилки. Ну все. Бьют часы, а вот и поворот ключа в замке:

— Добрый день, Мария Николаевна!

На самом деле Сергей был аккуратен и чистоплотен, его холостяцкая квартира изумляла продуманностью деталей, отсутствием какого бы то ни было мужского бедлама, и, в сущности, ему не очень-то была нужна женская помощь. Разве что пуговицу пришить, чему он так за жизнь и не научился, и изредка холодильник разморозить, что он люто ненавидел. Но ее приход был ритуалом, а это он ценил едва ли не превыше всего. В передней забирал у нее из рук хозяйственную сумку, помогал снять пальто и церемонно осведомлялся о здоровье, погоде и внучке, потом шел на кухню и ставил чайник.

— Что желаете сегодня, любезная миссис Хадсон, «Выбор императора» или «Грезы принцессы»?

Она знала, что от этого вопроса нельзя отмахнуться, и со всей серьезностью, морща лоб, задумчиво изрекала:

— Пожалуй, «Выбор императора».

Он неторопливо заваривал чай в толстостенном глиняном чайнике — единственной, на его взгляд, подходящей для черного чая посуде (с зеленым — другое дело, нужен тонкий фаянс).

— Бальзам рижский, алтайский, ликер «Шартрез» или же «Амаретто»? — и будто спохватившись: — А может быть, рюмочку «Хеннесси»?

На стол он всегда накрывал сам, а она в это время поливала цветы на подоконнике и стирала пыль с огромного бронзового Будды, перед которым стояли благовонные палочки.

Чай пили долго, ведя необязательные, поверхностные разговоры, которые внятны только людям, знающим жизнь друг друга в подробностях. У Сергея не было никаких родственников, кроме тети в Кирове, которую он сто лет не видал, и эти еженедельные полчаса замещали то, чем обычно тяготятся люди, обремененные родственными узами. Конечно же, Мария Николаевна слыхом не слыхивала про оп-арт, но это не имело никакого значения: тройка в четверти по математике, несправедливо поставленная ее внучке, или же опять подорожавшее снотворное, без которого Сергей не мог уснуть, значили в этот момент куда больше.

Перед уходом — а он, тщательно одевшись, всегда покидал квартиру на два-три часа, чтобы не путаться под ногами во время уборки-готовки, — Сергей спрашивал (тоже всегда ритуально, одними и теми же словами):

— Чем планируете меня потчевать?

Жизнь его устроилась таким образом, что на три дня ему хватало приготовленного Марией Николаевной обеда, а дальше он без труда справлялся сам. Однако обед, а главное — суп вносил в быт что-то давнее, миновавшее, он, собственно говоря, знал, что именно, и называлось это «мама».

Деньги клал на тумбочку в передней. Сумму давно не обговаривали, он просто периодически добавлял «на инфляцию» по собственному разумению. Мария Николаевна принимала это как должное и никогда не комментировала.

Понедельник Сергей именовал «разгонный день», стараясь сделать побольше дел вне дома. Сегодня надо непременно быть в галерее, успокоить хозяина, что клиент зреет, казаться безмятежно спокойным и уверенным, хотя от раздражения на «металлического» короля все внутри кипело, получить фотографии, а потом заехать в одно издательство, где наклевывалась работа. Сергей вздохнул. Сколько времени прошло, а хвост скандала все портит ему жизнь.

Был у него романчик с художественной редакторшей крупного издательского дома, тянулся вяловато, потом медленно стал сходить на нет. Тут она забеспокоилась и предъявила совершенно неожиданные требования. Оказывается, она была уверена, что их связь — испытательный срок, который успешно выдержан, и теперь пора под венец. Пришлось предпринять решительное объяснение. Истерика, крики… Но Сергей был тверд. Тогда она — воплощенная обманутая невинность — потрепанная дама сорока пяти лет от роду — учинила шум на всю Москву: «Он подлец, я ему молодость отдала, а он обещал жениться и в последний момент — в кусты, да так оскорбительно… Он еще пожалеет!» В общем, в худших традициях мексиканских сериалов.

Но пожалеть не пожалеть, а хлебает он до сих пор. Ведь раззвонила по всему невеликому профессиональному сообществу, что доверять ему нельзя ни в чем. Сколько заказов уплыло! Утешил его полуспившийся талантливый художник:

— Зато теперь другие разговоры утихнут, перестанут про тебя болтать, что голубой.

Сергей так и сел.

— Что???

— А ты не знал? Живешь один, эстетствуешь, платочки шейные, ботиночки блестят. Гомик поди.

После этого потери стали казаться не такими сокрушительными, вот ведь, нет худа без добра.

Уже давно Сергей изжил комплексы несостоявшегося художника, тем более что отказался он от роли творца добровольно, смолоду решив, что, чем рядовым живописцем, лучше быть первым среди искусствоведов (то, что можно и здесь не стать первым, в голову тогда не приходило). Его дебютная и последняя персональная выставка была в пятнадцать лет, когда в благодарность за помощь в оформлении пионерской комнаты ему разрешили на неделю развесить свои художества в коридоре третьего этажа. Умолив сторожа, он с приятелем всю ночь прилаживал рисунки и даже несколько пейзажей маслом в настоящих багетных рамах. Предприятие имело успех, но оставило след на всю жизнь. Снимая работы, он упал со стремянки. Нога срослась неправильно, потому он счастливо и без хлопот избегнул армейской лямки, а легкая хромота избавляла от ненавистных ему физических упражнений и туристических радостей. Что касается обстоятельств получения увечья — тут был простор для изобретения романтических историй.