Игра ангела - Карлос Сафон

— Первое правило таково: тут не пансион для благородных девиц и потому, пожалуйста, без женских штучек — мы не обнимаемся и не рыдаем по всякому поводу.

— Как скажете.

— А эту фразу мы сделаем девизом, на котором будет строиться наше сосуществование: то, что скажу я.

Исабелла засмеялась и со всех ног понеслась в коридор.

— И куда, по-твоему, ты направляешься?

— Вымыть и прибрать ваш кабинет. Вы же не собираетесь оставить его в таком виде, не правда ли?

Мне требовалось место, где можно было спокойно подумать и спрятаться от хозяйственного рвения и одержимости чистотой моей новоиспеченной помощницы. Поэтому я отправился в библиотеку, занимавшую неф с готическими сводами в старинном средневековом приюте на улице Кармен. Вторую половину дня я провел в окружении книг, пахших папской усыпальницей, вникая в мифологию и историю религий, пока глаза у меня чуть не выпали на стол и не покатились по библиотеке. Я прикинул, что за несколько часов непрерывного чтения успел перелопатить миллионную долю материалов, хранившихся под сводами этого книжного святилища, не говоря уж о том количестве литературы, когда-либо написанной на данную тему. Я решил прийти сюда завтра и послезавтра, потратив не меньше недели на то, чтобы забить голову страницами и страницами о богах, чудесах, пророчествах, святых, видениях, озарениях и мистериях, давая пищу своему воображению. Все лучше, чем думать о Кристине, доне Педро и их супружеской жизни.

Поскольку у меня была теперь трудолюбивая помощница, я поручил ей сделать выписки из катехизиса и копии школьных текстов, которыми пользовались в нашем городе для преподавания Закона Божия, и попросил составить резюме каждого из них. Исабелла не оспаривала мои указания, однако нахмурилась, выслушивая их.

— Я хочу знать в мельчайших подробностях, как преподносят детям всю библейскую историю, от Ноева ковчега до чуда с пятью хлебами и рыбами, — объяснил я.

— И зачем вам это?

— Потому что я любопытный и у меня масса интересов.

— Вы собираете материалы для новой версии «Младенец Христос в моей жизни».

— Нет. Я задумал роман о похождениях монашки в армии. Твоя задача сводится к тому, чтобы делать, что я говорю, без возражений, или я отправлю тебя обратно в родительский магазин. Будешь продавать айвовое варенье в свое удовольствие.

— Вы деспот.

— Я рад, что мы начинаем узнавать друг друга.

— Это имеет какое-то отношение к книге, которую вам надо написать для того издателя, Корелли?

— Возможно.

— Сдается мне, что у подобной книги нет шансов на коммерческий успех.

— Что ты понимаешь!

— Гораздо больше, чем вам кажется. И ни к чему так себя вести, я ведь только пытаюсь помочь. Или вы решили оставить стезю профессионального писателя и стать любителем, жеманным завсегдатаем кафе?

— В настоящий момент у меня другое занятие, я работаю нянькой.

— Я не стала бы выяснять, кто кого нянчит, так как этот спор заранее выиграла.

— А какой спор по душе вашему превосходительству?

— Коммерческое искусство versus[39] нравоучительных глупостей.

— Дорогая Исабелла, мой маленький Везувий, в коммерческом искусстве, а все искусство, заслуживающее такого названия, рано или поздно становится коммерческим, глупость является неотъемлемой частью суждений критика.

— Вы обвиняете меня в глупости?

— Я обвиняю тебя в нарушении порядка. Делай, что я сказал. И точка. Молча.

Я указал ей на дверь. Исабелла, закатив глаза, удалилась. Шествуя по коридору, она бормотала проклятия, которые я толком не расслышал.

Пока Исабелла бегала по колледжам и библиотекам в поисках книг с текстами и катехизисов, из которых ей надлежало сделать выписки, я ходил в библиотеку на улице Кармен, дабы пополнить свое теологическое образование, подкрепляя энтузиазм изрядной долей кофе и стоицизма. Первые семь дней этого своеобразного созидания породили одни сомнения. Одно из немногих убеждений, вынесенных мною, заключалось в том, что подавляющее большинство авторов, почувствовавших призвание писать о божественном, человеческом и сакральном, наверное, были людьми учеными и в высшей степени благочестивыми, но совершенно бездарными писателями. Многострадальному читателю, вынужденному продираться сквозь дебри их опусов, приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы не впасть в коматозное состояние от тоски, навеваемой каждым новым абзацем.

Преодолев с большим трудом тысячи страниц, посвященных религиозной тематике, я стал подозревать, будто сотни верований, внесенных в каталог на протяжении истории книгопечатания, похожи между собой как две капли воды. Я отнес это впечатление на счет собственного невежества или отсутствия приличных документальных источников. Однако мне не удавалось отделаться от ощущения, будто все это время я просматривал краткое изложение десятков детективов: убийцей мог быть тот или иной персонаж, но сюжет оставался, в сущности, неизменным. Мифы и легенды, о чем бы они ни повествовали — божествах, сотворении мира или об истории народов и племен, — я стал воспринимать как картинки головоломок, практически ничем друг от друга не отличавшиеся. Они состояли из одних и тех же кусочков, которые просто собирались в другом порядке.

За два дня я подружился с Эвлалией, заведующей библиотекой. Она подбирала мне документы и книги в океане бумажного наследия, находившегося на ее попечении. Время от времени Эвлалия подходила к моему столу в уголке, чтобы поинтересоваться, не нужны ли мне новые материалы. Она была примерно моих лет и фонтанировала остротами, как правило, колкими шутками, слегка приправленными ядом.

— Вы читаете много о божественном, кабальеро. Решили стать служкой на старости лет?

— Всего лишь собираю материал.

— О, так все говорят.

Шутки и остроумие библиотекарши стали целебным бальзамом, питавшим душевные силы, благодаря чему я не скончался над зубодробительными текстами и продолжал странствие по морю документов. Когда у Эвлалии выдавалась свободная минутка, она подсаживалась ко мне и помогала разбираться в этой галиматье. На страницах книг, которых было великое множество, теснились рассказы об отцах и детях, добродетельных и святых женщинах, предательствах и обращениях в веру, пророчествах и мучениках-пророках, посланниках неба или рая. А также о детях, рожденных для спасения Вселенной, мифических существах, страшных как смертный грех и сложением сходных с животными, об эфирных созданиях с расово приемлемыми чертами. Последние представляли силы добра и выступали героями, претерпевавшими тяжелейшие испытания судьбы. И практически везде навязывалась концепция земного существования как своеобразного промежуточного состояния, что предполагало послушание и покорность року и требовало соблюдения законов племени. Ибо награда всегда ожидала по ту сторону бытия и сулила райские кущи, изобиловавшие тем, чего не имелось в плотской жизни.

В четверг в полдень Эвлалия приблизилась к моему столу во время перерыва и спросила, не забываю ли я изредка поесть среди непрерывного чтения требников. Я пригласил ее пообедать в «Каса Леопольдо», ресторан, недавно открывшийся неподалеку от библиотеки. Пока мы отдавали должное превосходному жаркому из бычьего хвоста, она рассказала, что уже четыре года (из них два занимая нынешнюю свою должность) работает над романом, который еще не окончен. Местом действия она выбрала библиотеку на улице Кармен, а канву составляла цепочка таинственных преступлений, совершенных в библиотеке.

— Мне хотелось бы написать нечто похожее на романы Игнатиуса Б. Самсона, издававшиеся несколько лет назад, — сказала Эвлалия. — Вы их помните?

— Смутно, — отозвался я.

Эвлалия до сих пор не придумала основную интригу своей книги. Я посоветовал придать повествованию слегка зловещий тон и строить действие вокруг истории таинственной книги, принадлежавшей духу грешника, сдобрив чертовщиной второстепенные сюжетные линии.

— Так поступил бы на вашем месте Игнатиус Б., — рискнул предположить я.

— А какую цель на самом деле преследуете вы, читая столько книг об ангелах и демонах? И не убеждайте меня, что вы бывший семинарист, которого заела совесть.

— Я пытаюсь выяснить, есть ли общие корни у религиозных верований и мифов и каковы они, — объяснил я.

— И что вам удалось узнать?

— Почти ничего. Я не хочу утомлять вас мизерере.[40]

— Вы меня не утомляете. Расскажите.

Я пожал плечами:

— Пожалуй, пока самым интересным мне представляется то, что начало большинству конфессий было положено неким событием или личностью, более-менее исторически достоверными. Однако очень быстро учение перерастает в социальное движение, подчиненное соответствующим политическим, экономическим и общественным интересам группы, воспринявшей эти верования. Вы еще не уснули?