Золотой истукан - Явдат Ильясов

Врач Герофил Халкедонский открыл неизвестные до него нервы, указал на различие между мозгом и мозжечком. Он установил, что по артериям движется кровь, а не воздух, как считалось ранее, и что артерии пульсируют не сами по себе, а в связи с биением сердца, то есть открыл кровообращение.

Много великих открытий совершили индийские ученые.

Арьябхата (пятый век новой эры) писал, что Земля шаровидна и вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца.

Причиной солнечных и лунных затмений он считает совпадение Солнца, Земли и Луны на одной линии. Ему известна зависимость океанских приливов и отливов от движения Луны.

Индийцы определили диаметр Земли и некоторых других планет.

Они умеют вычислять долготы и широты различных точек земной поверхности.

Они составили солнечные и лунные календари, определили продолжительность года и суток, составили карты звездного неба.

…Их следует считать истинными создателями математики.

Они изобрели позиционную десятичную систему счета и ввели ноль, обозначили дробные величины.

Они нашли общий знаменатель, оперируют с пропорциями, процентами, арифметическими и геометрическими прогрессиями.

Они знают решение многих видов определенных, неопределенных и квадратных уравнений.

Они умеют вычислить объем и поверхность основных геометрических фигур.

Они установили соотношение между окружностью и ее диаметром.

Еще в древних ведийских текстах (Шульвасутра) помещена теорема, которую позже приписали Пифагору.

Уже триста лет стоит в Дехли сверкающий столб из нержавеющего железа…

«…Вот тебе и «господь всемудрый», — усмехнулся Руслан. От обрушившейся на него крутой и твердой, как градовая, лавины чуждых, непонятных слов, незнакомых и недоступных понятий голова у смерда чуть не треснула!

— Голова разболелась, — пожаловался хорезмшах лекарю Сахру, когда все удалились и лекарь вместе с его рабом по царской воле задержались.

— Да. — Лекарь понимающе улыбнулся. — Знание — что свежий, чистый воздух для тех, кто привык к чаду, дыму, запаху дурному. От него кружится, болит голова.

— Ты ему доверяешь? — государь, недовольный сравнением, кивнул своей роскошной бородой на Руслана.

— Вполне.

— Может, мне их, — государь вновь кивнул бородой, теперь уже вслед ушедшим ученым, — всех казнить?

Лекарь Сахр задумчиво опустил кудлатую голову, уставился на хорезмшаха из-под ровных густых бровей. Он знал, чем образумить хорезмшаха:

— Жизнь со всеми ее заботами, тревогами, неурядицами, нуждой и бесконечной канителью мелких и крупных неудач — уже сама по себе наказание человеку. Зачем же еще придумывать друг для друга тысячу разных запретов, ограничений и всяческих видов устрашения?

Слава богу, что, несмотря ни на что, люди мыслят, ищут, находят…

Сириец Мара ис-Сакизсати писал своему сыну Саракриону: «Сократ не умер, так как существует Платон…» Нынче каждый мальчишка хоть что-нибудь да знает о Сократе. Но никто не помнит, как звали людей, казнивших его в Афинах. Никогда, государь, не спеши никого в темницу сажать. Вешать, жечь, травить. Топить, колесовать, четвертовать. Вдруг со временем, как в случае с Сократом, окажется, что как раз казненный-то был прав, был честен, умен, а казнивший — неправ. За что ты казнил бы всех этих умных, честных людей? — Он тоже кивнул бородой через плечо.

— Их дикие знания несовместимы с тем, что говорят мои дастуры, мобеды, гербады и прочие жрецы огня — атраваны.

Сахр опять понурил голову. Правда, теперь он не смотрел на шаха, но он знал, — о, он отлично знал! — чем его допечь:

— Перс Фаоль Дершахи, советник Хосрова Ануширвана (при этих словах Аскаджавар, страсть как любивший высказывания знаменитых людей и желавший тоже прослыть просвещенным государем, с явным удовольствием погладил бороду), в своем трактате о превосходстве знания над верой пишет, что знание, позволяющее познать суть вещей, ведет людей к единодушию, а вера, имея дело с предметами сомнительными, приводит к раздорам. «Наука, — говорит Дершахи, — имеет своим объектом то, что близко, ясно, признано, тогда как вера имеет объектом то, что далеко сокрыто и не познаваемо разумом. Первая не подлежит сомнению, тогда как вторая проникнута сомнением». Так неужели, о государь, ты хочешь отдать предпочтение заумному перед разумным? Если знания этих ученых людей несовместимы с тем, что говорят жрецы, — казни невежд-жрецов, пригрей ученых.

— Что?! Казнить… жр… хр… — Шах, любивший забавляться своей великолепной бородой и как раз засунувший ее, шелковистую, в алый рот, от неожиданности резко втянул воздух — и поперхнулся, чуть не подавившись собственной растительностью. — Казнить… кха, кха… кхазнить жрецов… ведь это все равно, что отрубить себе правую руку!

— Или — срезать бороду.

— Знаешь ли ты, что творится в полях?

— Слыхал — краем уха.

— Чернь бунтует, громит усадьбы князей. Хорошо, что я держу вашу академию под своим надзором, не выпускаю ее из дворца, а то бы она, собрав к себе всякий сброд, совратила весь мой народ. — Царь взял с низкого столика круглое серебряное зеркало, пристально, будто не узнавая, оглядел свое холеное лицо. — Хорош царь, который, оказывается, вовсе не священная особа, не тень бога на земле, а такой же человек, как все, и состоит, как блоха или, скажем, собачий кал, — тьфу! — из каких-то глупых атомов… Или ты думаешь, мужик станет смирнее, если будет знать, сколько верст от Земли до Луны? А в самом деле, сколько? — спросил он вдруг с живым любопытством.

— Триста восемьдесят тысяч верст, — ответил Сахр невозмутимо.

— Ого! Нет, это не пойдет. Человек не должен знать, что и он, и хорезмщах — всего лишь две бесконечно малые частицы, прилепившиеся к другой бесконечно малой частице, именуемой Землей, которая ошалело несется неведомо куда. Тогда он плюнет на все, перестанет чтить бога, усомнившись в нем, и с ним вместе — меня. — Царь бросил зеркало плашмя на ковер, ткнул в него длинным пальцем: — Человек должен знать, что над ним есть небесная твердь с добрым богом, — чтобы попасть к доброму богу, надо чтить царя, сына божьего, живущего на гладкой, твердой, устойчиво-плоской земле, — иначе попадешь вниз, под земную твердь, в ад с его злым черным богом. Оставьте звезды! Занимайтесь врачеванием, числами. Не мутите народ, — или я в прах разнесу вашу богопротивную академию.

— Мы его не мутим.

— Кто же мутит его? Я из всех округов получаю дурные вести.

Сахр пожал плечами.

Хорезмшах — примирительно:

— Ну, хорошо. — Аскаджавар взглянул на узкие окна с белыми решетками из алебастра, на дальний вход, у которого каменными истуканами застыли телохранители, — оглянулся за спину, сказал, понизив голос: — Я хотел поговорить с тобою о другом, — потому и задержал. Выпей, чтоб освежить свою глубокую рассудительность.

Хлебнув ячменной водки, Сахр закрыл глаза и оцепенел. Казалось, он уснул, — но шах понимал, что лекарь настраивается на предстоящий разговор. Чтоб не мешать ему думать, он терпеливо молчал и, ожидая, когда советник заговорит, пока что приглядывался к скромно сидевшему внизу, у помоста, рабу Сахра.

Это из- за него в еврейской общине случился переполох? Да, видный юноша. Крепкий. В глазах — ум. Отобрать у Сахра, взять в дворцовую стражу? Нет, не надо. Сахра лучше не трогать. Рассердится — подсыплет яду в снадобье, а в его снадобьях царь нуждается каждый день…

— Что больше всего тебя тревожит? — спросил, наконец, лекарь.

— Я хочу знать, — вздохнул Аскаджавар, вновь оглянувшись, — кто показывает недругу дорогу? Как случается, что неприятель, пришедший из дальних стран и прежде не только не видевший здешних мест, но, возможно, и не слыхавший о твоей земле, чуть обжившись у рубежей, вдруг вступает в ее просторы, зная, где степь, где горы, где лес. Где перевал, где брод. Сразу находит нужные тропы, спешит от города к городу. И не плутает в огромной, чужой, незнакомой стране, где даже местные жители при усобицах между племенами или городами, решив сразиться, нередко блуждают в чащах, песках, болотах, средь скал, озер, бесчисленных рек, и пропадают бесследно сотнями, тысячами, так и не встретившись…

Кто показывает дорогу врагу?

Не брели же в прежних великих походах персы, скифы, ромеи, готы, гунны, авары вслепую, наугад? Заслать вперед собственных воинов они не могли. Те, со своим варварским обличием, незнанием языка, особыми повадками, не сумели бы затеряться среди коренных жителей, прикинувшись их соплеменниками. Кто же, о Сахр, показывает врагу дорогу? — Царь выжидательно глядел на лекаря. — Купцы иноземные?

— Да. Прежде всего они. Или сами, или их слуги, телохранители, писари. Как с ними быть? — Сахр хлебнул ячменной водки. — Не пускать дальше порубежных крепостей? Нельзя. — Сахр опять хлебнул ячменной водки. — Ущерб торговле. Она движет жизнь. — Он вновь хлебнул ячменной водки. — Следует хорошо принимать гостей. Гости разносят по свету как добрую славу, так и худую. Итак, о царь, пускать их пускай, но ограничивай благодушным молчанием их назойливое любопытство.