Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель

У подъезда меня останавливает телефонный звонок.

Судорожно достаю мобильный, едва не роняя все свои покупки, но вместо имени, которое я ожидаю увидеть на дисплее, отображается незнакомый номер.

В последнее время такие звонки не приносят ничего хорошего, однако я решительно нажимаю на прием.

— Привет, Басаргина, — так хорошо знакомый мне голос Иволги заставляет улыбнуться.

— Привет, Нина, — отвечаю ей, ощущая тепло.

— Спасибо за передачку. Сдержала слово свое, малая.

— Как и обещала, — киваю, забывая, что женщина меня не видит. — Как ты?

— Херово, — честно признается она. — Мобилу стащила, чтобы позвонить тебе. Ноги надо делать отсюда, вместо бывшей заведки пришла сука похлеще. Похоже, долго я с ней не протяну.

— Черт, — выдыхаю я, не зная, чем помочь Нине.

— Забей, я тебе не жаловаться звоню. Что-нибудь придумаю, где моя не пропадала. Лильку схоронили?

— Вчера еще.

— Ты была там?

— Съездила попрощаться, — стараюсь не пускать в воспоминания чужое, восковое лицо мертвой девушки.

— Это тот маньячила ее порешил?

— Без понятия. Но если это он, мы его найдем.

— Шкуру живьем спустить, — грозно произносит женщина, и я слышу голоса на заднем фоне. — Все, не могу больше балакать, бывай, — шепчет она и тут же орет кому-то, — да отъе**сь ты!

Я отсоединяюсь, ощущая неприятное предчувствие после разговора с Иволгой. Интуиция ее никогда не подводит, но в этот раз я хочу верить, что программа дала сбой и с ней будет все хорошо. Это же Иволга, она выживает всегда и везде.

Хлопнувшая подъездная дверь выводит из задумчивости: я резко оборачиваюсь, надеясь, что это не Кирилл. Мимо быстрым шагом проходит незнакомый сосед в олимпийке с капюшоном, и я, посторонившись, отправляюсь домой.

Дверь в квартиру не закрыта: я замираю, вспоминая, не забыла ли запереть замок, но точно помню, потому что перепроверяла два раза. Толкаю дверь, зовя Ивана, но слышу только тишину. Отчего-то становится страшно, и я топчусь в нерешительности до тех пор, пока подтаявшее мороженое не начинает капать на ногу. Словно очнувшись, набираю номер Вани, ожидая услышать знакомую трель из недр квартиры, но до меня, как и прежде, доносятся лишь короткие гудки.

— Да что за глупости, черт возьми, — злясь, захожу, громыхая пакетами и создавая как можно больше шума, но стараюсь зря: нежданных зрителей нет. — Ерунда какая-то.

Может, Иван заезжал, но не застав меня, ушел, забыв закрыть дверь? Пока что, это единственная достойная версия, и я стараюсь придерживаться ее. Разгружаю еду, — часть в холодильник, часть — на стол, и иду мыть руки, вспоминая подозрительного парня, попавшегося мне на пути.

Никаких пакетов, больших сумок у него не было, это точно. Да и грабить здесь нечего, старые вещи, не представляющие особой ценности.

В ванной комнате, на зеркале, висит моя фотография. Снимок, сделанный в ресторане, в лучах заходящего солнца, словно на профессиональный аппарат. Я нравлюсь самой себе и даже улыбаюсь, пока не обнаруживаю, что кто-то выцарапал мне глаза, оставив вместо них зияющие дыры. Замираю от испуга, но сразу выдыхаю:

— Яна, — и качаю головой, срывая фото, и из-за снимка вываливается очередная высушенная бабочка. На этот раз — обычный Павлиний глаз, но теперь мне всерьез становится страшно.

Я брезгливо подцепляю ее ногтями, вылавливая из раковины, и спешу в гостиную, к новой книге, ощущая, как вдоль позвоночника катится холодный пот.

В суматохе последних событий я ни разу не открывала ее, и сейчас, преодолевая легкую тошноту, связанную с крупными изображениями насекомых, ищу нужную страницу.

Инахис Ио. Коричневые, с черными зрачками, рисунки на крыльях. Бабочка, которую не сложно встретить на улице, и я бы не привязывалась к ней, если бы не предыдущая посылка. Морфо дидиус цвета Ваниной радужки. Инахис Ио — моей…

Кто же был здесь? Мой любовник, его жена, убийца? Хотя, преступником может оказаться любой, разве что, Яна меньше всего подходит под эту роль. Только откуда мое фото могло появиться у маньяка? Дорониным проще — у Ивана оно в телефоне, а уж супруга из любопытства или подозрений залезть в него может без проблем.

Переворачиваю снимок, но на обороте ничего. Ваня все так же не отвечает, и звонить ему я больше не собираюсь. Пытаюсь успокоить себя, но выходит плохо. Запираю дверь на все замки и жалею, что она отворяется наружу — нет смысла баррикадировать ее.

Полтора часа я трачу на то, чтобы успокоиться и прочитать книгу, внимательно разглядывая изображенных в ней бабочек. Меня тошнит от головной боли, вызванной страхом и отвращением.

Квартира теперь выглядит небезопасной. Ободранные голые стены зала, незримое присутствие всех тех людей, что заходили сюда, принося свои ужасные посылки — бабочек, венок, игрушечных змей, — порождают ощущения того, что я чужая, что так и не стала своей.

И, наверное, лучшим будет вовсе исчезнуть отсюда, переехав к родителям или в бабушкину квартиру, как и планировалось.

Перебираю свои немночисленные вещи, складывая аккуратными стопками. По телевизору идут заунывные новости и глупые передачи, поэтому я, быстро пролистав каналы, выключаю его. Насладиться тишиной не удается: в ванной капает кран, и методичное постукивание каплей о чугунную поверхность действует на нервы.

Вспоминаю расписание приемного покоя, и увидев, что дождь почти закончился, отправляюсь к маме в больницу. По дороге покупаю ей целый пакет фруктов, сладостей, любимых ею семечек, забыв, что чистить их вручную она еще долго не сможет.

Сейчас мама лежит в палате на третьем этаже; рядом еще пять соседок разной степени перебинтованности. Здороваюсь, заходя внутрь, они отвечают мне недружным хором.

Мама выглядит уже лучше. Синяки под глазами поменяли цвет, став желто-зелеными. Она искренне радуется моему визиту, пересказывая слова врача и называя цифры из анализов, которые мне ни о чем не говорят. Я слушаю ее, вставляя время от времени подходящие фразы, но думаю о своем.

Когда приходит процедурная медсестра с капельницей, появляется повод уйти быстрее. Похлопываю маму по здоровой руке, не находя в себе сил обнять или поцеловать, и с облегчением покидаю палату. Каждая встреча дается легче предыдущей, но напряжение никуда не уходит: я чувствую его в плечах, в спине, шее. Двигаю головой в разные стороны, пытаясь чуть размяться, и отправляюсь на остановку автобуса.

Выбираю самый долгий, неудобный маршрут, чтобы ехать дольше. Новый способ убивания времени ко всем уже опробованным мною в больнице. Прислоняюсь к холодному стеклу, фокусируя зрение то на медленно стекающих по окну каплям, то на проезжающих мимо машинах.

Видимо, впереди авария: поток автомобилей движется медленно. Гудящие сигналы машин разлетаются эхом пробкой. Протираю запотевшее от дыхания окно, вглядываясь в разноцветные вывески вдоль дороги, читая названия задом наперед.

…Вдруг сердце останавливается на мгновение, словно раздумывая, стучать ли ему дальше.

Из дверей магазина появляется Иван. Я узнаю его моментально, и приподнимаюсь, готовая выбежать из автобуса, но тут же плюхаюсь обратно на сидение. Следом за ним выходит Яна, безупречная — как всегда. Темные волосы собраны в высокий хвост, на лице — яркая помада и солнцезащитные очки. Несмотря на то, что за окном пасмурная погода, она не выглядит нелепой, напротив — словно звезда, скрывающаяся от папарацци. Черная кожаная куртка, узкая юбка, туфли на высоком каблуке.

Такая красивая, что вызывает отвращение. И зависть.

Иван открывает ей дверь, помогая сесть в припаркованный на обочине джип, а сам устраивается за рулем, поворачивая голову в мою сторону, словно чувствуя взгляд.

Мы смотрим друг на друга пять долгих секунд, и он отворачивается, оставляя меня умирать в автобусе, за холодным оконным стеклом, с разбитым сердцем.

Я ору, ору изо всех сил от боли, пронзающей его, но из горла не вырывается ни единого звука. Я застываю с раскрытым в немом крике ртом, не в силах пошевелиться.