Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель

— Солнце была чудесной, — соглашаюсь я, — и мне до сих пор не верится…

Замолкаю, так и не договорив. Банальные фразы, которые ничего не меняют.

— Солнце? — Петр смотрит удивленно.

— Так ее называли в больнице. Мы хорошо общались с ней.

— Благодаря похожим преступлениям?

— Умеешь ты все испортить, — качаю головой, выходя из машины, пока Доронина — младшего не занесло слишком далеко в темы, которые я ни с кем не собираюсь обсуждать.

Вдали, над лесом, кружат темными точками вороны. Мы проходим по главной аллее, и снова Петр двигается рядом, словно привязанный.

— Может, отвалишь? — не надеюсь на положительный ответ, но все же спрашиваю.

— Сегодня мы с тобой неразлучны. Или я хуже Ивана?

— Хуже. Лучше помолчи.

Прощание выходит скомканным; я не отвожу взгляда от намогильного деревянного креста с именем

Когда доходит моя очередь, я, вопреки своим же словам, подхожу, наклоняясь к Лиле. Стараюсь не смотреть в лицо с закрытыми глазами, быстро вкладываю медальон в ее руки, ощущая могильный холод.

— Сберегла, как ты и просила, — шепчу, прося мысленно прощение. Могла ли я помочь ей, не дать стать жертвой убийцы? Ком застревает в горле. — Прости, Солнце, — и ухожу, не оборачиваясь, так же, как и в больнице.

«Она прощает тебя, — шелестит четвертый голос, а шептуны охают, удивляясь. — Теперь ей хорошо. Только найди его».

«Помоги мне», — прошу ее, но она выдает привычное:

«Не время. Ты все поймешь сама»

Поминок избежать не удается. Чувствую себя чужой среди родственников, но остаюсь в кафе только потому, что об этом просит мама Лили. С опаской смотрю на нее, но больше не вижу во взгляде Солнце.

По правую руку, словно сторожевой пес, сидит Петр.

— Мне кажется, тебе тут не рады.

— Тебя забыл спросить, — мы скрещиваемся взглядами, и каждый из нас не желает проигрывать. Доронин выжигает меня глазами. Сжимаю зубы, когда он приближается и произносит, — если девушка смотрит на тебя больше шести секунд, то она хочет либо убить, либо отдаться.

— В твоем возрасте пора прекратить верить статусам в социальных сетях.

На его лице появляется усмешка, но Петр тут же прячет ее, вспоминая, где мы находимся.

Я ощущаю маету, наблюдая за остальными людьми. Похороны, поминки — все это так близко к вере, которой во мне нет. Я впервые оказываюсь за поминальным столом и теперь мечтаю выбраться отсюда быстрее.

Нахожу маму Солнце, запоминая по разговорам, как ее зовут, и вежливо прощаюсь:

— Вы меня простите, Татьяна Викторовна, но мне нужно идти.

— Подожди, — женщина отводит меня в сторону, — она так с тобой встретиться мечтала, как вышла. Только о тебе и рассказывала. Говорила, что ты защищала ее там. Правда?

— Правда, — киваю я, думая, что так до конца и не смогла защитить прозрачную девочку. — Вы не знаете, о чем она хотела поговорить?

— Нет, — качает головой мама.

Мы уходим с Петром вместе. Я стреляю у него сигарету, поняв, что отделаться от него удастся лишь тогда, когда он захочет этого сам.

— Ну и долго ты будешь мне в затылок пыхтеть? — мы сидим на лавке, наблюдая за прохожими. Я позволяю себе ни о чем не думать, набирая полные легкие дыма и выпуская его через нос.

— Мне просто интересно, что в тебе нашел Иван.

Я вскидываю голову:

— Ну и что? Выяснил? Провел сравнительный анализ с Яной?

— Провел, — не отрицает Доронин. — Ты проигрываешь по всем фронтам.

— Не ново, — хмыкаю я. — Особенно в плане фантазий. Мне бы ума не хватило отослать любовнице похоронный венок.

— О чем ты? — я рассказываю адвокату о сюрпризе, устроенным женой его брата, а он в ответ хохочет.

— Это вполне в Янкином духе. Она очень мнительная и ревнивая.

— У вас с ней что-нибудь было?

Простой вопрос тут же лишает Петра хорошего настроения. Он смотрит на меня тяжелым, ментовским взглядом, но сегодняшний день позволяет привыкнуть к его манере поведения.

— Я бы мог ответить, что тебя это не касается. Но не буду давать повод трактовать мои слова в угоду собственной выгоды. Нет, между мной и Яной ничего не было. Она верная жена. В отличие от моего братца.

— Но ты к Яне не равнодушен.

— Не твоего ума дела. Ты влезла в чужую семью, непонятно, на что надеясь, и сейчас еще пытаешься накопать грязного белья?

— Мне это не нужно. Я люблю Ивана, даже если тебя коробят мои слова. И я вижу, что тебе нравится его жена, даже слишком. Удивительно, как Ваня терпел твое обожание, направленное на нее и не дал по морде.

— Да что ты знаешь? Для тебя она априори плохая, а ты — агнец божий. Отличная позиция для любовницы, — это не я влезла, это жена была хреновая, — Петр горячится, произнося последнюю фразу на женский манер и изображая пальцами кавычки. — Она прекрасный человек, и единственной ее ошибкой было выйти замуж за моего брата.

Он поднимается, оставляя меня одну, и уходит, не обернувшись.

Оказывается, от него просто избавиться, достаточно надавить на больную мозоль.

Докурив, достаю мобильный и набираю мамин номер, решаясь узнать, как у нее дела. Бодрый голос звучит оптимистично, но все еще вводит в ступор, что я могу вот так просто поговорить с ней.

Я не рассказываю ей о том, где была, однако понимаю, как важно услышать близкого человека после всего, что происходит. Когда на душе становится легче, я прощаюсь, дав обещание зайти в больницу, чтобы повидаться с ней и отцом. Еще одно испытание.

Возвращаться в дом к Ивану не хочется. Я покупаю мороженое и ем его на лавочке, наблюдая за воробьями, купающимися в пыли. Солнце светит в глаза, заставляя щуриться, прогревая до каждой косточки, и я думаю о Лиле, получившей такое же яркое, теплое прозвище и о том, что так и не отнесла до сих пор посылку Иволге. Впрочем, это-то как раз самое простое. Отряхнувшись, решительно иду в магазин, набирая ей всего самого лучшего. Отсюда не так далеко до больницы, но я не рассчитываю сил и потому снова вызываю такси. Конечно, если так шиковать, запасы мои быстро кончатся, но планы у меня — наполеоновские. Снимут диагноз, — устроюсь на работу, может, и подвернется удачная должность, где будет мало людей и неплохой доход. Верится в светлое будущее с трудом, но надо же с чего-то начинать?

На подходе к психушке я начинаю нервничать: кажется, что стоит только перешагнуть порог и обратно уже не выпустят, а воспоминания сразу рисуют кафельные стены изолятора, клеенчатую подстилку на койке и вонючее ведро.

— Нет уж, хрен вам, — бормочу, добавляя шагу решительности. На проходной — знакомые лица, санитары удивляются, видя меня. В обход очереди, я подхожу к женщине, чье имя напрочь стерлось из памяти, стоило только покинуть дурку, и протягиваю ей пакет вместе с деньгами и запиской с номером телефона, — Нине Иволге передашь?

— Что — нибудь еще? — быстро пряча купюры в карман, уточняет она.

— Привет ей, от Басаргиной.

Не дожидаясь, когда та поднимется на этаж, разворачиваюсь и ухожу.

Вроде бы на сегодня все дела сделаны, но остается еще один нерешенный вопрос. Долго верчу телефон, прежде чем набрать Ваню, а после насчитываю девять гудков. Ответа нет.

Ни через полчаса.

Ни через сорок три минуты.

Ни через два часа.

Он не перезванивает, не пишет смс.

Ложась на диван, впервые понимаю, как холодно спать в одиночестве.

Глава 24

Утро начинается с ливня. Я просыпаюсь от звука барабанящих по подоконнику капель, распахиваю окно в зале, и долго смотрю на мокрый, асфальтовый двор. Пух прибивает к земле, и теперь он кажется старой, использованной ватой из медицинского кабинета.

Продукты в холодильнике заканчиваются, и только голод заставляет выйти из дома. Надо мной — черный мужской зонт, и мне нравится гулять под ним, стараясь не попадать в лужи туфлями на каблуках. Выбираю себе все, за что цепляется взгляд, решив побаловать вкусной едой и, чувствуя зверский аппетит, бегу назад.