Исчезновение - Роберт Кормер

  Из-за матери он начал жить у монахинь. Бедная Ма – как он ее любил. Он не мог забыть ее запах, коим был запах бутылок, а если точнее, то их содержимого, с чем он познакомился позже – с тем, что пьют. Стоя за дверью в недосягаемости для глаз, она большими глотками заглатывала то, что было внутри, и думала, что никто этого не видит. Прошло немало времени, чтобы стало ясно, для чего она скрывалась за дверью, пока, наконец, в кладовке не скопилось огромное количество бутылок. Она пила с такой жадностью, будто это была еда, а она очень голодна. И когда старый «папа-заменитель» пришел домой, то он начал избивать ее за то, что она пила, а затем стал швырять бутылки в стены и потолок, разбивая в дребезги их, а также и в нее.

  Ночами Оззи пытался закрывать уши, чтобы не слышать происходящее в их спальне. Это был странный шум пружин матраца, но еще громче был плач его матери, ее стенание, а затем ее приглушенные крики и ворчание старика, напоминавшее рев дикого животного. Оззи не переносил этих звуков, он затыкал уши и тихо рыдал в подушку и одеяло.

  Наконец, как-то ночью, когда она подползла к кровати Оззи, она отчаянно прошептала ему, что ей нужно уйти. Она поцеловала его и попрощалась. Она сказала, что обязательно вернется за ним. Все ее лицо было в фиолетовых синяках, глаз опух, а из носа текла кровь. «Держись от него как можно дальше», - сказала она Оззи. Она перебралась в ужасный дом на улице Бовкер, там где жили шлюхи, хотя она сама таковой никогда не была. Она умерла прежде, чем смогла вернуться за Оззи и спасти его, как она обещала. Когда старый «поддельный папа», придя домой, обнаружил, что она ушла, то он избил Оззи так, как никогда еще этого не делал, а затем он начал швырять в стены стулья, разбивая их в щепки. Следом полетели чашки и тарелки, пока он сам не рухнул на пол во весь устроенный им разгром и, наконец, не уснул, где Оззи обнаружил его на утро.

  «Твой отец – бедняк, а мать – шлюха».

  Он это постоянно слышал в школе после того, как его Ма стала жить на улице Бовкер. Он ненавидел сверстников, особенно Булла Цимера, который преследовал его целыми днями, чтобы схватить Оззи за нос или подставить ему ногу, чтобы тот споткнулся, а затем ткнуть его носом куда-нибудь в грязь, когда другие дети могли собраться вокруг и смеяться. К этому времени он уже научился не плакать, терпеть, молча сносить едкие слова, адресованные ему. Он как бы смотрел на это со стороны, просто терпел, не плакал, сносил удар за ударом. Он старался не обращаться за помощью к Сестре Анунсиате, которая была зла на Булла Цимера и следила за ним после того, как тот выследил Оззи, когда он направлялся в женский монастырь и начал бросать в него камни, сильно ранив его в голову.

  Позже, в монастыре Сестра Анунсиата обработала его рану, и приложила холодную руку к его ссадинам. От нее пахло лекарствами, которые она очень долго хранила у себя на полке. Ей самой было немало лет, все ее руки покрылись старческими пятнами, а лицо было сморщенным как скомканный бумажный мешок. Это все, что он мог на ней видеть – лишь лицо и руки, все остальное было спрятано под ее черным одеянием. У себя на лбу он почувствовал ее прохладную руку и чуть не закричал, но он нашел в себе силы сдержаться.

  - Скоро лето, Оззи, - шептала она. - И какое-то время тебе не надо будет ходить в школу. Ты сможешь работать здесь, у нас в монастыре.

  Школа была в старом кирпичном здании, построенном в центре города. В восьмом классе у них преподавала мисс Бол. Ее фамилия казалась ему уж слишком отвратительной. Когда ей надо было назвать его по имени, то она выглядела так, будто проглотила что-нибудь несъедобное. И вообще, она делала вид, будто Оззи не существует, что было столь же отвратительно, как и Булл Цимер, встречающий его после уроков, для очередного избиения. Одно время, когда она случайно могла увидеть его в толпе учеников, то в ее глазах было нечто худшее чем ненависть. В ее глазах не было ничего. Он для нее будто не существовал, не имел никакого значения.

  - Бедный Оззи, - сказала как-то Сестра Анунсиата.

  И он отринул от нее, но негрубо, потому что она была его единственным другом. Ему была не нужна ее жалость, как и чья-либо еще.

  - Но я не жалею тебя, бедный Оззи, - сказала она. – Жалость приходит свыше.

  - Тогда что это? – озадаченно спросил он.

  - Сострадание, - ответила Сестра Анунсиата. - Сострадание, мальчик, и любовь. Для чего Наш Господин чувствует за нас все, хотя я не могу отвечать за Него.

  Монахиням всегда надлежало быть излишне скромными. Они не говорили на территории монастыря, они шептали и выглядели напуганными больше, чем обычно казалось.

  - Mea cupla, - произнесла Сестра Анунсиата, став на колени у своей кровати. - Mea cupla…

  Он смотрел на нее с подозрением, не доверяя никому, кто бы говорил на непонятном ему языке.

  - Что это значит? – спросил он, сузив глаза. Он подумал, что она над ним шутит.

  - Ничего, чтобы касалось именно тебя, - сказала она.

  Но эти слова застряли в его ушах.

  - Помолимся вместе, - сказала она.

  Он молился о своей Ма и ни о ком больше.

  Бедная Ма, которая на самом деле не была его матерью, но она любила его, и он любил ее. Он знал, что его усыновили, и что та, что его родила, бросила его. Часто, когда он был совсем маленьким, его все это смущало. Его настоящие родители, конечно же, не существовали в его жизни. И это к лучшему. Он не знал их имен, куда они девались, и вообще, откуда они взялись. Чтобы они были здоровы, и с ними все было в порядке. Он ненавидел их обоих, насколько можно было ненавидеть того, кого совсем не знаешь. Они бросили его на произвол судьбы. Что можно было подумать о людях, бросающих свое дитя на милость божью?

  Ему повезло, что монахини подобрали ему Ма, которая выкормила его, даже несмотря на то, что не ее кровь текла по его венам. Она была маленькой и милой женщиной, она рассказывала ему сказки и пела песни мягким приятным голосом о далекой Ирландии, которая где-то за семи морями, о ее зеленых лугах, о маленьких людях и домах, откуда она сама была родом. Она тихо напевала ему о Па, которого он не помнил, но она его любила, о том как они вместе были счастливы, когда впервые принесли Оззи к себе домой. Это был уже его второй Па, но он не был фальшивым и поддельным, хоть и не отцом по крови. Тот его Па был высоким и красивым, и Ма его любила, и еще он был способен на чудеса, которые вытворял из бумаги. Она говорила, что он мог в два или три изгиба создать из бумажного листа кролика, оленя или маленького человечка. Он был слишком хорош, чтобы долго жить, говорила она. Он был слишком красив для этого мира. В его глазах всегда были радость и Рождество. И это было именно Рождество, когда он умер. Люди не должны умирать на Святки, но с его добрым, хорошим Па именно это и случилось. Все говорили, что его убило электрическим током. Сильная пурга оборвала электрические провода, упавшие на него около дома, когда он возвращался домой с подарками для Оззи в руках. Всю ночь они плакали, Оззи и его Ма, пока Оззи не уснул под вой сурового ветра.

  Когда тот добрый Па умер, Ма заболела. Она на глазах начала худеть, ее голос ослаб, и она уже еле шептала, чем стала больше походить на девочку, чем на женщину. И тут появился старик Слатер. Он не то, чтобы был совсем старым, но уже совсем не молодым. Он был столяром, пах опилками и древесной смолой, и казалось, что опилки были даже в его глазах, его зрачки были темными с пятнышками, похожими на опилки. Он дал Оззи свою фамилию и юридически это закрепил - Оскар Слатер. «Теперь ты – Слатер, чем можешь гордиться…» - сказал ему его новый Па. И Оззи старался гордиться именем, пока тот не начал бить его по носу или одаривать подзатыльниками. Как его новый Па превратился в такого монстра, Оззи так и не понял. Он бы и не заметил, когда этот «липовый» отец начал издеваться над ним и его Ма.

  А затем она умерла. В том доме на улице Бовкер.

  Ее маленькое и бледное тело лежало в гробу, у которого Оззи ночами стоял на коленях. По всей комнате тускло горели свечи. Он пытался плакать. Ему нужно было оплакать ее потерю, ее уход из того ужаса, которым была ее жизнь, но у него ничего не получалось, как он не старался. И теперь он еще больше ненавидел своего «поддельного Па» за то, что тот заставил его разучиться плакать. Он даже не смог уронить и слезинки за упокой своей Ма. Вместо этого потек нос. И, когда Оззи склонил голову над гробом, то в ней начались адские боли. Он поклялся отомстить чудовищу, возомнившим себя его отцом.

  «Когда-нибудь я убью тебя, ничтожная фальшивка», - поклялся Оззи, не только за удары по носу и избиения, а в первую очередь за то, что он сделал с Ма, заставив ее уйти из дому, чтобы жить в той самой ужасной ночлежке на улице Бовкер в доме, на который дети показывали пальцами, и в окна которого они швыряли камни. «Твой отец – бедняк, а мать – шлюха». Да, других он тоже поклялся убить – одного за другим, начиная с Булла и мисс Бол, затем Дениса О'Шиа с его рыжими волосами и острым языком, сочинявшего обидные стишки, а затем читавшего их при всех. Умник Денис О'Шиа, который любил пнуть в зад впереди идущего, а затем спокойно идти следом с невинной рожицей. Девчонки были не лучше: Фиона Финли, которая все время ходила в облаке аромата духов, в причудливом платье, в туфлях на каблуках и в нейлоновых чулках. Она все время морщила нос, когда он случайно оказывался рядом, будто он пах чем-то непристойным, и Элис Робиллард, пригласившая на вечеринку по случаю ее Дня Рождения всех одноклассников – каждого, кроме Оззи.