Рождение Клеста (СИ) - Ключников Анатолий

— Кто?! — ещё больше вспылил Хан, но тут же осёкся, так как явно не хотел выдавать свой источник информации. — Мне открыл глаза мой давний друг, житель вашей страны. И даже рассказал подробно, КАК такое можно сделать…

Что ж, в таких материях я был не силён, и никак не мог спорить заочно с неким другом, специалистом по лекарской (или чёрно-магической?) части.

— Повелитель, — смиренно сказал я. — Но ведь мы-то к вашим бедам не имеем никакого отношения. Нас сюда привезли насильно, а до этого мы ничего про вас и не знали. Наша женщина вылечила вашего больного: неужели мы не заслужили того, чтобы нас отпустили домой?

Этот дикий степняк, надо признать, всё же имел некоторые понятия о совести. Исцеление больного, который, очевидно, был ему очень дорог, настроило его на благодушное настроение, не развалившееся даже от вспышки внезапного гнева. Он сунул руку в карман, вытащил несколько монет и швырнул их мне под ноги:

— Только из уважения к искусству вашей женщины я отпускаю вас. Она очень за вас просила. Сгиньте с глаз моих, и не дай вам боги снова встретиться со мной!

Что ж, мы — люди не гордые: я наклонился и поднял монеты. Золотые. Это неплохо.

Что-то меня загрызло изнутри, предчувствие чего-то знакомого. Я внимательно присмотрелся: так и есть — одна монета отличалась от других. Я наложил её на другую: края монет немножко не совпали, и совершенно не оставалось сомнений, которая из них отчеканена не в нашей стране…

Мои манипуляции не остались незамеченными. Хан недовольно прикрикнул:

— Ты что же, сын шнырги, сомневаешься в том, что получил из моих рук?!

— Никак нет, повелитель, — я поклонился. — У меня, наоборот, нет никаких сомнений: я тоже встречался с вашим хорошим другом и тоже брал из его рук вот такое золото.

Я показал Хану монету излишне правильной формы.

— Того, кто носит с собой такие монеты, наша Служба безопасности державы сажает в тюрьму: они слишком уж круглые. Я сам еле-еле от её стражников выкрутился. Так что, если ваш друг снова принесёт такое золото — можете смело сажать его на кол; или как тут у вас такое делается? И не верьте больше ни единому его слову: это очень опасный человек.

Я швырнул ненужную монету обратно Хану, остальные зажал в кулак, прижав к груди, и очень глубоко поклонился:

— С Вашего милостивого соизволения, мы отправляемся в путь завтра. Все трое.

Ханские телохранители невольно скосили алчные взгляды на жёлтый кругляш, валявшийся на ковре.

«Ты всё сказал и сделал правильно, Воин», — похвалил меня Учитель.

Скоро будем дома

Нам повезло, очень сильно повезло: мы возвращались все трое, под охраной группы всадников. Груженые золотом под завязку.

Врать не буду: проводили нас честь по чести. Даже Милягу помогли запрячь по уму: пришёл какой-то затырканный мужичок в рваном халате и очень ловко и умело затянул упряжь. (Кажется, это был тот же самый, который увёл нашу лошадку под конвоем в день нашего приезда.) Подошла женщина, молча низко поклонилась и вручила нам мешок с провизией в дорогу.

Мы аккуратно уложили все горшки обратно в телегу, запрягли Милягу, взяли подаренные нам съестные припасы и тронулись в путь. За время проживания в гостях мы хранили горшки в своём шатре, ни на минуту не оставляя их без присмотра: за ними обязательно наблюдал кто-то из нас двоих.

За время нашего вынужденного гостевания Солнышко несколько раз приходила к нам, отливала жидкость из того или иного горшка и снова уходила. Малёк жадно её расспрашивал, но девушка приходила под охраной, и сопровождавшие её решительно прерывали все разговоры. Наверное, ей наши горшки и не нужны были: ей хотелось убедиться, что мы живы-здоровы.

И вот, наконец, мы разговариваем без помех. Малёк, как всегда, затянул ту же самую песню: а хан к тебе приставал? А другие? И сколько раз? Солнышко весело смеялась и отвечала, что Хан не обращал на неё особого внимания, не возбуждаясь от предвкушения любви женщины-лекаря: вдруг ещё болезнь какую подошлёт? Мало ли…

Наша подруга рассказала, что ночевала она в одном закутке с тремя жёнами владыки. Дети Хана были уже почти взрослые и спали в другом отгороженном углу. Лечила она старшего сына правителя — ни много, ни мало! Парень оказался очень плох, ворочался и бредил. У него был сильный жар; он покрывался потом от слабости.

— Чем же он заболел-то? — спросил я.

— Гнойное воспаление горла, — махнула рукой девушка. — У кого-то легче проходит, а у этого ребёнка — тяжело: пурпурная мелкая сыпь на коже, лихорадка, язык покраснел. Нужно было давать обильное тёплое питье с кислым чем-нибудь, фруктовые соки, жидкую или полужидкую пищу. Молока пить побольше, горло полоскать настойкой шалфея — глядишь, Пресветлый и помилует, если не будет осложнения на сердце или в голову. Нам повезло: мальчишка стал выздоравливать, и, кажется, убогим не станет.

— А, это… — спросил я, подыскивая слова. — Эту болезнь можно подсунуть как-нибудь? Ну, то есть, взять там что-нибудь и принести с собой? А? Хан думает, что её кто-то нарочно ему принёс: у него много людей заболело.

— Ну, наверное… — неуверенно ответила Солнышко. — Ведь были же в истории случаи массовых моров. Как-то же эти болезни тогда внезапно появлялись как будто из ниоткуда — и сразу почти у всех… Кто-то говорит, что смертный мор крысы могут принести, другой уверяет, что блохастые собаки. Фельдшер наш говорил, что чистота в домах должна быть, а у этих степняков такая грязь, что любая зараза приживётся. Я спрашивала женщин: такую болезнь никто из них не знает и раньше не встречал. Многие дети заболели; кое-кто даже умер. Все, конечно, жалуются на гнев своих богов.

— А человек массовую болезнь умышленно сможет принести?

— Человек? Умышленно? Никогда не слышала, — подруга помотала головой, играя волной своих солнечных волос. — Нет, умелые колдуньи, конечно, чего угодно смогут сделать, но чтобы вот так, с гнойным воспалением, и сразу у многих — нет, никак не поверю. Ведьмы насылают невидимые внутренние болезни, а не гнойники.

— Так ты скажи: неужели никто не хотел переспать с тобой? — Малёк всё никак не мог угомониться, и думал только об одном. Рассказы про гнойные хвори ему были совсем не интересны.

— Может, и хотел, — девушка сверкнула на него зубками. — Да только не получилось бы. Меня же постоянно охраняли два страшных головореза, разве только на ночной горшок без них оправлялась. Да ты что, не видел их, что ли? — когда я к вам в шатёр приходила. Да, вот они, эти самые, и ходили со мной везде по пятам. Чтобы не сбежала, и чтобы ни один волос с моей головы не упал. Так что если бы ко мне кто и сунулся со своим стручком, то они мигом бы отрезали его под самый корень. Или даже до горла.

И Солнышко задорно захохотала, покачиваясь. Любуясь ею, мы тоже невольно заулыбались.

Наконец, настало время расставания с нашими провожатыми. Признаться, я до последнего мгновенья не верил, что нас выпустят живыми: думал, отведут подальше от стойбища, да и порубают, чтобы про болезни ханских детей не трепали направо-налево. Мечи ведь нам не вернули, а топорами от всадников нам вдвоём не отмахаться. Но Пресветлый, видать, укрыл нас своим покровом от лихой смерти: не очень-то я верю в благородство этих степных дикарей, которым человека зарезать — проще, чем мне высморкаться.

Командир отряда сопровождения что-то прокашлял мне с шипением, указывая конской плёткой вдаль, всадники дружно заулюлюкали (примерно так же, когда окружали нас и брали в полон), оскалились и стремглав рванули вправо-влево, разворачивая назад. Как-то сразу стало тише и спокойнее — как будто камень с души свалился.

Нам, как я говорил, великодушно дали мешок с припасами в дорогу, но вот только наши родные мешки исчезли сразу же после прибытия в степняцкое стойбище: то ли мальчишки им сразу же ноги приделали, то ли те, кто телегу от мальчишек караулил, — попозже. Но, сохранив головы на плечах, мы за пропавшие сидорки не тужили, хотя там оставались нужные или милые сердцу вещицы: шило, нитки, иголки, платочек от подружки. Безжалостная война отняла у нас всё, что связывало нас с далёким родным домом, и даже изрядно затёрла память. В голове остались только картинки струящейся крови, сражений, крики, горестные дымы пожарищ, тоскливые глаза сельчан, приёмы борьбы и боя, изученные или применённые, да желание иногда напиваться в компании с отвязными девками до умопомрачения.