Ледяной город - Карен Фаулер

— О'кей, — сказал Мартин. — Одной причины достаточно. И не устраивай мне разнос.

Он вылил остаток своего пино нуар в бак для мусора, поставил бокал на стойку и поинтересовался у Фионы:

— А что у вас тут с шардоне?

Хотя резкий переход от красного к белому выдавал полную неграмотность в винопитии, Фиона ответила «конечно» и налила ему шардоне, рассказав о тоне вина и различных оттенках тона — ягодных, шоколадных, пудинговых, томатных или каких там еще: Рима не прислушивалась, так как чувствовала себя неловко. Но все равно, хорошо, что так вышло, подумала она, что наконец состоялось открытое объяснение. Но все-таки слишком неуклюже.

А может быть, и нет. Мартин уже флиртовал с Фионой, уверяя, что в честь ее надо назвать сорт вина — что-нибудь легкое, со свежим оттенком. Хотя он делал это из раздражения, Риме нравилось, что Мартин пытается так отвлечься. С Мартином у нее было все время так — расположение — неприязнь — расположение и далее до бесконечности. Значит, дальше следовало ожидать приступа неприязни. Нужно только немножко подождать.

Нет, все-таки вышло неуклюже. Дело в том, что она хотела попросить Мартина кое-что сделать для нее — кое-что не из разряда обычного вроде «подкинь в аэропорт» или «проверяй мою почту, пока я в отпуске». Эту просьбу непременно следовало сопроводить объяснением. И даже после этого ей нужно было от Мартина три вещи — чтобы он отвез ее обратно, остался на обед и не грубил своей матери. Почти целый список.

Она начала с главного.

— Что мне на самом деле нужно, так это младший брат.

— Рад слышать. Но спасибо, не надо. — Мартин поболтал бокал с золотистой жидкостью и понюхал ее. — Поздновато мне делить с кем-нибудь материнскую любовь.

— Все, что от тебя нужно, — объяснила Рима самым нежным голосом, — это повесить лапшу на уши одному человеку, которого я в жизни не встречала.

Едва сказав это, она сразу же поняла, насколько все неправильно, насколько плохая это идея — пробовать уговорить Мартина. Правильно — это когда Оливер уговаривал Риму. Риме нравилось выдвигать возражение за возражением, понемногу соглашаться, робко и нерешительно, предвидя худшее, — и с удовлетворением убеждаться в собственной правоте, когда худшее происходило. Она и сейчас была убеждена в том, что произойдет худшее, но на этот раз не ей надо было напророчить и оказаться правой. Эту роль получал сейчас Мартин. Мартин был подготовлен к ней всем ходом своей жизни.

Рима и не подозревала, насколько трудно быть Оливером.

— Будет классно, — заверила она Мартина.

Оливер всегда говорил это, но он, видимо, искренне верил в то, что говорил. Что такое классно, он толковал расширительно.

Фиона принесла десертное вино. Что-то в нем — Рима так и не поняла что, ибо Фиона теперь обращалась почти к одному Мартину, — делало его особенно пригодным для торжеств. У стойки на месте пары из Кентукки оказались двое мужчин.

— Мой кот любит вино, — обратился один к другому, — но только лучшие сорта.

— Вы с ним идеальная пара, — ответил тот; пианистка заиграла «Странника», со всей силы ударяя по клавишам, чтобы ввести слушателей в транс. — Так как, говоришь, зовут твоего кота?

— Пока мы едем, я все тебе расскажу, — продолжила Рима.

Мартин поглядел на нее в упор, сдвинув очки на глаза, так что о выражении его лица догадаться было нельзя.

— Так куда мы едем? Где этот человек, которого ты в жизни не встречала? — спросил он с малиновым оттенком в голосе.

Фабрику художественного стекла в Холи-Сити они опознали не сразу. То было низкое, окруженное деревьями здание на крутом повороте дороги, без всяких отличительных признаков, с еле видной адресной табличкой. Когда, проскочив, они возвращались обратно, Мартин высмотрел табличку — и подъехал. Рима разглядела за березами разрушающийся дом, некогда выкрашенный в белый цвет, с зеленой отделкой вокруг окон. Дальше располагался пустой участок с кирпичным фундаментом исчезнувшей постройки.

За входной дверью оказалась студия — мастерская с голыми балками, где стояли длинные столы с начатыми работами. Окна покрывал толстый слой пыли. Пахло щепками и паяльной лампой. Над одним из столов, освещенным низко висящей лампой дневного света, склонился человек. Он заполнял кусочками стекла нарисованную на бумаге русалку.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он, не отрываясь от русалки.

Если бы он стоял, намечающуюся лысину никто бы не заметил при его росте. Лет сорок — пятьдесят, прикинула Рима.

— Вы Эндрю Шеридан? — спросила Рима.

— Он самый.

Дверь слева от стола вела в соседнее помещение. Сквозь нее Риме были видны полки, на которых стояли изделия с рождественским орнаментом, вазы и шеренги стеклянных тыкв — оранжевых, пурпурных, разноцветных. Одна из самых крупных была выполнена в виде Золушкиной кареты с золотыми колесами, но без лошадей и лакеев.

— Я получил ваше письмо, — сказал Мартин. — Насчет Констанс Уоллес.

— Веллинггон, — поправила Рима.

Мартин протянул руку. Человек взял ее и впервые поглядел на вошедших. На нем была зеленая рубашка с рекламой фабрики. Под правым глазом виднелся едва различимый старый шрам.

— Я Рима, — представилась Рима. — А это Максвелл Лейн.

Глава двадцать пятая

Эндрю Шеридан отпустил руку Мартина.

— Вас зовут как того детектива, — заметил он. — Странно.

— Меня назвали в его честь. Я не раз скандалил из-за этого с мамочкой.

Шеридан немного постоял, разглядывая его.

— А вы в самом деле знали Констанс? Выглядите слишком уж молодо.

— Спасибо, — поблагодарил Мартин.

«Оливер ответил бы так же», — одобрительно подумала Рима.

Максвелл Лейн отвечал на сомнения молчанием. Дай высказаться подозреваемому, говорил он. Просто смотри на него не мигая и жди.

Но Оливер отвечал на сомнения потоками слов. Рима встала между Шериданом и Мартином.

— Констанс была кузиной моей бабушки, — объяснила она. — Это я попросила Максвелла написать ей. Я собираю материалы по истории нашей семьи, для нас, не для публикации, и хочу написать про Констанс. Я даже не знала, что она умерла. Из-за всех этих дел с сектой. Родственники неохотно вспоминали о ней. Можете ли вы рассказать что-нибудь про Констанс? И про Холи-Сити? — Не прекращая говорить, Рима переместилась в другую комнату. — Эти тыквы — ваша работа? Отличные сувениры. Можно купить одну?

Шеридана внезапно охватил энтузиазм, но не из-за тыкв, насчет которых он ответил односложно, а из-за Холи-Сити.

— Можете называть меня Энди, — сказал он. — Я обосновался здесь, когда все уже прекратилось. Райкер несколько лет как умер. Но я много чего узнал от Констанс.

Энди повлек их к задней стене, где висели газетные вырезки, — похоже, Рима с Мартином не первые интересовались Райкером. Из ящика стола он извлек папку с фотографиями: можно было видеть, как здания когда-то вписывались в изгиб дороги, где стояли придорожные щиты. На одном была надпись: «Уильям Райкер — если не он, то Калифорния покатится к черту».

— А здесь, вот в этом доме, была почта, — поведал им Энди, показывая старый интерьерный снимок.

Рима поднесла его поближе к глазам. Зал выглядел более просторным и представительным, чем теперь. Под высоким двускатным потолком располагалась стенная роспись: Иисус, Райкер и незнакомый Риме человек.

— Кто это? — спросила она.

— Морис Клайн, — ответил Энди. — Еврейский мессия Холи-Сити. Был им, пока не продал свой участок.

На последнем фото была столовая. На плоской крыше выстроились Санта-Клаусы, знакомые Риме, — те самые, что лежали на чердаке у Аддисон, или точно такие же. Это настолько поразило ее, что она пропустила конец рассказа — что-то насчет брошюр и чудовищной неграмотности Райкера. В той же папке лежал мимеографированный протокол заседания совета общины, на котором отца Райкера сместили с должности главы Холи-Сити (единственный голос «против» принадлежал самому Райкеру), поскольку он баллотировался в губернаторы, а все остальные члены совета стояли за отделение церкви от государства. Если бы Райкер каким-то чудом проиграл выборы, его автоматически восстановили бы в должности. На протоколе стояла подпись секретаря — Констанс Веллингтон.

Энди показал им также карту Холи-Сити с указанием владельцев недвижимости, составленную компанией, которая проводила аукцион. Потом он пригласил Риму с Мартином следовать за ним. Они обогнули здание, прошли через проволочную калитку и зашагали по тропинке — такой размытой, что на Римины кеды моментально налипла грязь. Потом тропинка пошла под уклон, превратившись во влажную губку из сосновых иголок, и они оказались в кольце секвой — в той самой низинке, где некогда в пьяном бесчувствии валялся Райкер.