Сборник фантастики. Золотой фонд - Бирс Амброз

Суматоха, которой брат был свидетель в Эджуэре, и взбунтовавшаяся толпа, осаждавшая поезда в Чок-Фарме, были ничто в сравнении с той картиной, которую он увидел здесь. Тут весь народ был в движении. Трудно представить себе эти колоссальные массы людей. Они уже не имели индивидуальности, так как все новые и новые фигуры людей вливались в них и расплывались. Мимо мелькали лица подходивших, а потом их спины, когда они удалялись вместе с толпой. По краям дороги тащились пешеходы, сторонясь от наезжавших колес, падая в канавы и давя друг друга.

Кареты и фуры следовали одна за другой, почти не оставляя места для более быстрых и нетерпеливых экипажей, которые все-таки пользовались каждым моментом, чтобы проскочить вперед, бессовестно отбрасывая людей к изгородям и воротам дач.

– Вперед! – был общий крик. – Скорей вперед! Они идут!

В одной повозке стоял слепой человек в мундире Армии спасения. Он жестикулировал своими искривленными пальцами и во все горло кричал: «О, вечность! О, вечность!» У него был хриплый и настолько громкий голос, что брат мой еще долго слышал его после того, как он скрылся вдали за облаками пыли.

Некоторые экипажи были переполнены людьми, которые бессмысленно хлестали лошадей и переругивались с другими кучерами. Иные сидели, не шевелясь, и безутешными глазами смотрели куда-то в пространство. Были такие, которые сосали свои пальцы от жажды или неподвижно лежали на дне своих повозок. Глаза у лошадей были налиты кровью, и уздечки – все в мыле.

Тут можно было увидеть всевозможные экипажи: кэбы, кареты, фургоны, магазинные фуры, почтовые дилижансы, тачку для очистки улиц с надписью: «Главное управление Св. Панкратия» и огромная железнодорожная платформа, набитая людьми весьма сомнительного вида. Мимо прогромыхала телега с пивоваренного завода; ее колеса были забрызганы свежей кровью.

– С дороги! – раздавались голоса. – С дороги!

– Вечность! Вечность! – доносилось сзади.

Хорошо одетые, грустные, исхудавшие женщины плелись пешком, волоча за собой детей, которые плакали и все время спотыкались. Их тонкие платья были покрыты пылью, а усталые лица залиты слезами. Многих из них провожали мужчины, из которых одни заботливо оберегали своих дам, другие же были грубы и невнимательны. Бок о бок с ними, прочищая себе дорогу локтями и площадной бранью, шла кучка уличных хулиганов. Проходили и дюжие рабочие, с силою пробираясь вперед, жалкие, растрепанные юноши, судя по их костюму – приказчики или конторщики. Мой брат заметил также одного раненого солдата и какое-то несчастное существо в накинутом на плечи мужском пальто поверх ночной сорочки.

Но как ни был разнообразен состав этой толпы, кое-что у нее было общее. Страх и страдание были написаны на лицах всех этих людей, и страх гнался за ними по пятам. Стоило произойти на дороге какому-нибудь замешательству, вроде ссоры из-за места в экипаже, и вся толпа ускоряла шаги. Даже люди, измученные до того, что у них подгибались колени, проявляли на миг неожиданную энергию, вызванную внезапной надеждой опередить других.

Зной и жажда уже успели оказать свое действие на толпу. Кожа у всех пересохла, губы почернели и потрескались. Всех их томила жажда, ноги были изранены, и все чуть не падали от усталости. И среди разнообразных криков слышались споры, упреки и стоны изнеможения и боли. У большинства были охрипшие, ослабевшие голоса, и пели они одну и ту же песню с одним и тем же припевом:

– Вперед! Вперед! Марсиане идут!

Только немногие останавливались и отделялись от толпы беглецов. Проселочная дорога выходила под углом на прямую дорогу и производила ложное впечатление, что она идет от Лондона. И в это-то новое русло пробиралось кое-как небольшое количество людей, чтобы немного отдохнуть на свободе и затем снова исчезнуть в главном потоке. Немного в стороне от дороги лежал человек, охраняемый двумя приятелями; одна из его ног была обернута окровавленными тряпками. Он был счастлив, так как у него были друзья. Из толпы вынырнул маленький старичок с воинственно закрученными усами, в черном потертом сюртуке. Он сел на краю дороги, снял сапоги – носки были все в крови – вытряхнул из них камешки и, ковыляя, поплелся дальше. Потом маленькая девочка, лет восьми-девяти, совсем одна, бросилась на землю у изгороди, подле брата, и горько заплакала.

– Я не могу идти дальше! Не могу!..

Брат очнулся от своего оцепенения, поднял ее и, ласково уговаривая, понес к миссис Элфинстон. Как только он дотронулся до нее, она замолчала, как будто испугавшись.

– Эллен! – закричала из толпы какая-то женщина голосом, в котором слышались слезы. – Эллен!

И девочка вдруг выскользнула у брата из рук с криком:

– Мама!

– Они идут! – сказал какой-то человек, проезжая верхом мимо них.

– С дороги! – заорал кучер, и брат увидел, что на проселочную дорогу сворачивает карета.

Толкая друг друга, люди бросились назад, чтобы не попасть под лошадей. Мой брат отвел лошадь с шарабаном ближе к изгороди, и карета проехала мимо, остановившись на повороте. Это был парный экипаж с дышлом для двух лошадей, но везла его одна лошадь.

Брат видел сквозь завесу пыли, как два человека осторожно вынесли кого-то из кареты на белых носилках и тихонько опустили на траву, в тени изгороди.

Один из мужчин подбежал к брату.

– Где можно достать воды? – спросил он. – Он умирает и страшно страдает от жажды.

– Лорд Гаррик! – удивленно воскликнул мой брат. – Президент верховного суда?

– Воды! – повторил человек.

– Может быть, в одном из этих домов найдется водопровод, – сказал брат. – У нас нет воды. И я не могу оставить моих спутниц.

Человек стал проталкиваться через толпу к воротам углового дома.

– Вперед! – кричала толпа, отталкивая его в сторону. – Они идут! Вперед!..

Тут внимание моего брата было отвлечено бородатым человеком с орлиным носом. Он нес маленький саквояж, который лопнул как раз в ту самую минуту, когда на него посмотрел брат, и из него целым каскадом посыпались золотые монеты. Они катились прямо под ноги спешащим людям и лошадям. Человек остановился и с тупым видом смотрел на свое золотое богатство. Дышло какого-то экипажа наехало на него и отбросило в сторону. Он закричал; экипаж чуть-чуть было не задел его и проехал мимо.

– Прочь с дороги! – кричала вокруг него толпа. – Дорогу!

Как только кэб проехал, он бросился ничком на свою груду золота и принялся обеими руками запихивать его по карманам. Вдруг он увидел над собою лошадиную морду, но не успел отскочить и был смят копытами лошади.

– Стой! – закричал брат и, отстранив женщину, хотел схватить лошадь за узду.

Но прежде, чем он успел добежать, он услышал душераздирающий крик и увидел сквозь облако пыли, как несчастному переехало спину колесом. Кучер стегнул брата бичом. Многоголосый крик толпы оглушал его, а человек, между тем, корчился в пыли среди своих разбросанных денег, стараясь подняться, и не мог, так как у него был переломлен хребет и ноги лежали, как мертвые. Стоя над ним, брат отчаянно закричал на следующего кучера, который чуть не наехал на них. Какой-то всадник на вороном коне спешил к нему на помощь.

– Уберите его с дороги, – посоветовал он.

Брат схватил свободной рукой несчастного за шиворот и потащил его в сторону, но тот все время цеплялся за свое золото и, свирепо глядя на брата, колотил его по руке кулаком с зажатыми в нем деньгами.

– Прочь с дороги! – раздавались сзади сердитые голоса.

С сильным треском дышло кареты въехало в передний экипаж, который удерживал всадник на вороном коне. Брат оглянулся, и в это время человек с переломленной спиной повернул голову и укусил его руку, чтобы освободить свою шею. В этот момент карета навалилась на экипаж, вороной шарахнулся в сторону и чуть не наступил копытом на ногу брата. Он выпустил лежащего человека и отскочил. Он видел, как гнев в лице несчастного сменился ужасом и в следующий момент он исчез под копытами лошадей. Бушующий поток людей унес брата на большую дорогу, и ему стоило больших усилий пробиться назад.