Земля под ее ногами - Салман Рушди

Оскорбления необъяснимы. То, что постороннему наблюдателю покажется самым жестоким и уничтожающим оскорблением — шлюха! потаскуха! уличная девка! — может совсем не задеть его адресата, в то время как явно менее оскорбительные слова — Слава богу, что ты не мой ребенок! — могут пронзить крепчайшую броню и попасть прямо в сердце. Я не привожу исчерпывающего перечня всего сказанного матерью еще и потому, что мне трудно судить, подействовала на Вину та фраза или эта, тот удар или этот упрек. Что именно — сами слова или едкость этого злобного выпада — оставило и Амир, и Вину физически истощенными, подобно борцам, обессиленным и замершим в изнеможении?

Вина Апсара, молодая девушка, слишком много повидавшая, чья вера в людей была серьезно подорвана, за годы жизни на вилле «Фракия» постепенно позволила себе поверить, что у нее под ногами появилась твердая почва — наша любовь. Наша и Ормуса. Поэтому она, со своей стороны, влюбилась не только в нас, но и в то, что нас волновало, в наш город и нашу страну, к которым — как она почти уже поверила — она могла бы принадлежать. И то, что совершила в тот день моя мать, выдернуло исфаханский ковер из-под ее веры в саму любовь, обнажив под ногами пропасть.

Вина стояла, лишь наполовину сознавая происходящее, выставив перед собой ладони, глядя вопросительно и не ожидая ответа, как выживший во время резни смотрит в глаза смерти. Ормус взял ее лицо в свои ладони. Она очень медленно высвободилась и подалась назад. В тот момент его огромная любовь, должно быть, показалась ей огромной ловушкой. Попасть в нее — означало быть полностью уничтоженной в какой-то момент в будущем, когда он повернется к ней с презрительной усмешкой и ненавистью в голосе. Больше я не рискую, было написано на ее лице. С этим покончено навсегда.

Три дня спустя вилла «Фракия», прекрасный дом моего детства, сгорела дотла. И кто бы ни был в этом замешан, он постарался избежать человеческих жертв. За домом несомненно наблюдали, пока не убедились, что он опустел, после чего его подожгли со знанием дела. Один за другим, мы вернулись и собрались на променаде, стоя с поникшими головами, а вокруг падал черный снег.

Не вернулась только Вина Апсара.

Надеюсь, вы простите мне ком в горле в момент прощания с виллой «Фракия». Это была одна из небольших вилл-бунгало на старом эдвардианском Кафф-парейд. Но и семья наша была невелика, так что она нас вполне устраивала. Ее фасад представлял собой фахверк, обрамлявший створчатые окна. Остальные три стены были из кирпича, местами отделаны камнем. Над окнами — фронтоны из красной черепицы. Такой же фронтон над входной дверью формировал маленький портик. Наверху, по центру, была самая заметная деталь — несколько помпезная или, скажем так, самоуверенная четырехугольная башенка в стиле неоклассицизма, с пилястрами; завершалось все это куполом из зеленой керамической плитки и довольно-таки хвастливым мини-шпилем. В этом затейливом верхнем помещении была спальня, которую занимали мои родители на протяжении многих лет своего счастливого брака. «Все равно что спать на колокольне». — говаривала мать, а отец неизменно отвечал, пожимая ей руку: «А красавица, которая живет в этой башне, — это ты, моя милая».

Все улетучилось с дымом. Лишенные имущества, воспоминаний и счастья, мы ощущали прикосновение к своим щекам падающего пепла как прощальную ласку нашего дома. Очевидцы пожара говорили, что сам огонь полюбил умирающий дом и так крепко обнял его, что на несколько мгновений вилла «Фракия» казалась воссозданной охватившим ее пламенем. Затем дым — черный, бесчувственный дым — взял свое, разрушив эту иллюзию, и всё скрыла тьма.

Разрушение дома вашего детства — будь то вилла или город — это как смерть кого-то из родителей: это сиротство. На месте давно позабытой кремации, как надгробие, стоит небоскреб. Город надгробий стоит на кладбище, где похоронено прошлое.

Там, где когда-то стоял «Дил Хуш»[96] — роскошный трехэтажный особняк Долли Каламанджа на Ридж-роуд, Малабар-хилл, — шедевр ушедшего в прошлое архитектурного стиля, полный света, со множеством крытых галерей и веранд, с отделанными мрамором залами и второпях приобретенной коллекцией картин Соузы, Зогойби и Хусейна, а главное — со своими тропическими садами, что могли по праву гордиться старейшими в городе тамариндами, джек-фрутами[97] и платанами и прекраснейшими образцами бугенвиллеи, — вы не найдете теперь ни деревьев, ни вьюнов, ни пространства, ни великолепия. Похожий на ракету, присевшую на корточки на своем пусковом столе, небоскреб «Эверест Вилас» заполонил всю эту территорию своим серым, линялым цементом и явно не собирается в ближайшее время ее освобождать. «Эверест Вилас» — двадцать девять этажей в высоту, но, по счастью, мне не нужно рассказывать их историй. Всякий раз, когда я смотрю на Ридж-роуд, я вижу там призрак прошлого. «Дил Хуш» жив, так же как в тот день, когда сгорела вилла «Фракия» и Долли любезно предложила нам временное убежище под пологой крышей своего дома.

Тут к нам присоединился Ормус, обессиленный и обезумевший. Была поздняя ночь, но никто не ложился. Вина так и не появилась. Ормус обыскал всё вдоль и поперек, обежал все их излюбленные места, пока от пережитого волнения у него не началась рвота. Вконец отчаявшись, утратив способность соображать, он приплелся в «Дил Хуш», и при виде его обморочного, лихорадочного, неприкаянного горя Амир — которую, надо сказать, к тому времени начало снедать раскаяние — воздержалась от упреков. Уверенный, что Вина погибла в огне, превратилась в дым и была развеяна, раздавленный горем Ормус твердил, что хочет последовать за ней. Жизнь потеряла для него всякий смысл; смерть, по крайней мере, имела одно преимущество: он и его любимая могли разделить ее. Он грозил самосожжением. Ормуса успокоил мой отец, который принял его состояние близко к сердцу. «Не спеши с выводами, — сказал В. В. Мерчант, хотя нам это показалось тогда всего лишь словами утешения. — Пока что нет никаких доказательств ее гибели».

Что до Персис Каламанджа, то она вела себя как-то уклончиво, что я отнес тогда на счет явной двусмысленности ее положения; всем было ясно, что ее надежды на брак с Ормусом вдруг обрели неожиданное, хотя и трагическое, подспорье. При всем своем ангельском характере могла ли Персис не заглядывать в будущее: разве не забрезжила для нее радость на том самом пепелище, где Вина обрела свой трагический конец? Но, будучи добросердечной девушкой, она должна была тут же подавить в себе эти низменные мечты (казавшиеся еще более грешными от радостных ожиданий, поселившихся в ее душе). Опустив глаза, она присоединила свой голос к версии моего отца. Вина, возможно, вовсе не погибла, напротив, имела какое-то отношение к пожару. Она положила свою руку на руку Ормуса; он отдернул свою, глядя на нее с ненавистью. Губы у нее задрожали, и она отступила, оставив Ормуса один на один с его страхами.

Кто совершил поджог?

Утро принесло новости и двух следователей уголовной полиции — непереносимо рисовавшегося инспектора Сохраба и полную его противоположность, констебля Рустама, старавшегося держаться в тени. Эти господа сообщили, что в результате опроса соседей и неравнодушных к чужой беде прохожих, вызвавших полицию, точно установлено время возгорания — час дня. К сожалению, по словам инспектора Сохраба, «свидетели не заметили никаких злоумышленников, покидавших место происшествия». К тому времени был произведен осмотр обгорелых руин виллы «Фракия», и, к счастью, ни единого трупа обнаружено не было. (Услышав, что Вина не погибла в огне, Ормус так радовался, что моя мать сочла необходимым напомнить ему о произошедшей, тем не менее, трагедии.)

Отыскались трое живших в доме слуг — повар, посыльный и носильщик. Напутанные пожаром и тем, что их могут обвинить в поджоге, они скрывались в расположенном неподалеку поселке рыбаков-коли. Полиция, однако, не считала, что пожар произошел по вине кого-то из них. Их алиби не вызвали сомнений, невзирая на тот странный факт, что все трое отправились по своим поручениям в указанное время, оставив дом без присмотра. Вместе с тем существовали «очевидные улики, указывающие на поджог», добавил с проницательным видом инспектор Сохраб, «хотя подробности пока не подлежали разглашению». Постепенно до нас дошло, что нас подозревают в поджоге собственного дома. Елейным тоном Сохраб высказал предположение, что компания «Мерчант и Мерчант» испытывала определенные финансовые трудности, а за самим шри[98] Мерчантом, по имеющимся сведениям, водились карточные долги. Страховка пришлась бы очень кстати, не так ли? Эти «грязные инсинуации» вызвали негодование моего отца. «Спросите у тех, кому это выгодно, — с необычной для него резкостью порекомендовал он полицейским. — Навестите шри Дудхвалу и его приспешников, и вы окажетесь гораздо ближе к негодяям, могущим пролить свет на причины случившегося».