Меч космонавта - Александр Тюрин

Ратники, вволю надымив своими чубуками, смекнули, что больно долго их господин изволят отправлять надобность. Начальник отряда и два десятника осмелились зайти в кусты, дабы проведать сановного мужа, и изрядно удивились. Воевода лежал со спущенными портами совсем без чувств в луже какой-то грязи — где угадывались и истлевшие тряпки, и даже человеческие кости. В лице его и кровинки не было. Воины крикнули лекаря и он, немало помучившись, привел-таки высокого начальника в правильное чувство. Тот сел и долго, распахнувши рот, глядел вперед себя безо всякого смысла. Затем непослушным ртом произнес:"Княже Эзернет, это я — холоп твой, Страховид” и наконец позволил отвести себя к возку…

А где-то не слишком далеко шествовал по тропе другой странник — в посконной рубахе и портках, в драной серой рясе, накинутой сверху, каковая выдавала некогда бывшее у него духовное звание. На правом плече у расстриги сидел большой ворон, впрочем, пернатый мог перебраться на шапку или на суму. Мог такоже взлететь, и, нарисовав пару кругов, усесться обратно.

В очередной раз прочертив воздух, ворон словно бы принес какое-то известие скитальцу, тот сошел с тропы, пробрался сквозь поросль молоденьких ив и оказался возле реки.

Там с десяток деревенских мужиков заканчивали ладить ладью — тесали последние досочки под гребные колеса, тончили прямую сосенку, дабы сгодилась под мачту, вили из пеньки веревки под ванты, сшивали парус из кусков холстины, разогревали смолу, собираясь законопатить щели.

Несколько мгновений мужики, слегка повернув головы, как бы нехотя смотрели на внезапно появившегося странника, но тут ворон бодрым начальским голосом пробаял:

— Здравствуйте вам. И рты-то позакрывайте, а то мухи туда нагадят.

Оттого мужики засмеялись, а самый рослый и плечистый из них даже снял с головы шапку.

— Экая знатная вошь у тебя из волос выпала,— сказал скиталец.

— Да ты чего брешешь, самая разобыкновенная вошь.

Тем не менее мужик заглянул в шапку и тут же свесил челюсть на грудь. Постояв так, выудил из головного убора большого жука, который вроде был сделан из единого куска серебра, однако еще перебирал лапками и шевелил крылышками.

— Фокус-покус, егда завод кончится, паки поверни ключик у него в попе,— объяснил расстрига.— Вы скажите, мужики, зачем лодку ладите?

— Будем зерно на казенную мельницу возить по воде, как повелел воевода Одноух. Там дьяк привоз учтет и подать возьмет — а дома у себя молоть запрещено, во “избежание укрывательства хлебных припасов”. Сие наставление нам староста передал, а он ездил в городище, чтобы на майдане перед приказной избой послушать глашатая. “Кто не слышал, тот виноват”, так было сказано.

— А дальше мельницы проплыть можно? — вопросил скиталец-расстрига.

— Как же, проплывешь. У нас путевая бумага токмо до Оттоки, где запруда устроена,— сказал другой мужик, мелкий и сильно усатый.— А ты, коим образом, мил человек, странствуешь?

— Своим соизволением, на пердячем паре, господа мужики, вкруг городищ и больших слобод, мимо дозоров и разъездов, что устраивают черные стражи, воеводские стрельцы и прочие мракоделы. Вы отвезите меня хоть до Оттоки, а за сей добрый поступок оставлю вашей артели такого вот жука. И еще немало фокусов покажу.

Деревенские люди замялись, пока самый рослый, почесавши затылок, не молвил:

— Взять с собой можно. Только в пути не шибко высовывайся, лучше даже рогожкой прикройся, а то лихой человек тебя заметит и настучит, куда надо. Тебя в острог уволокут, да и нас батожьем накажут… Звать-то, как тебя, вольный скиталец?

— Меня прозывают Фомой, а вот эту пернатую тварь — Сашей.

К полудню лодка была закончена, мужики столкнули ее в воду, одни стали парус поднимать и направлять его гафелем, другие поставили лапотные ноги на педали гребных колес, третьи принялись отталкиваться от речного дна шестами, ну а мелкий, сильно усатый мужик уселся к кормилу.

Вскоре лодка достигла деревни, где уже были построены сходни, протянувшиеся над прибрежными камышами. Почали подъезжать телеги с хлебом, запряженные поджарыми ездовыми свиньями. Деревенский люд, выстроившись цепочкой, принялся из рук в руки передавать мешки, кои укладывались, в конце концов, на днище лодки. За какой-нибудь час суденышко была загружено, осело в воду, изрядной работою шестов выведено к речному глубоководью, по коему предстояло плыть дальше.

Ворон потешал мужиков советами насчет правления лодкой, а скиталец Фома прямо из-под рогожи травил байки про то, како бедствуют бесы в преисподней. Что плавают они-де на кораблях-мракорезах и прислуживают им живые куклы, что жгут друг друга издаля огненным чиханием и обращают в лед хладным пыхтением, а мужик с бабой передком не трется, а посылает к ней крылатый хер. Чему селяне несказанно удивились, поскольку и обычный-то хер спокойно в штанах не сидит.

А вот, когда стали подплывать к запруде, то рослый мужик, что стоял на носу, приметил малахаи и кафтаны воеводских стрельцов, разместившихся на мельнице.

— Ты вот что, распоп Фома,— сказал он,— ложись-ка под хлеб. Эй, Пахомыч, Фердинант, Макдональс, раскидайте там мешки подле мачты и, как упрячется гость, снова уложите сверху в два ряда.

Мужики споро выполнили работу, и скиталец-расстрига исчез под многопудовым грузом, лишь ворон его остался сидеть на топе мачты.

Ладья причалила к мельничной пристани, и тут стрельцы, вопреки обычному, встали рядышком и принялись наблюдать за разгрузкой хлеба.

— Эй, Денисыч, сразу признавай, никого не прячешь ли?— обратился стрелецкий десятник к рослому мужику.

— А зачем мне такое нужно, я что порядка не знаю?— скучным голосом отозвался селянин.

— Ты вон те мешки, что возле мачты уложены, не забудь перетаскать на мельницу.

— Да нам перекусить пора, начальник, с утра не евши.

— Я те дам перекусить по соплям. Заканчивай сперва дело, едок.

Завершающие мешки были подняты со днища ладьи, и тут раздались крики. Голосили и мужики, и стрельцы. На днище виднелась голова, остальное же тело уже разошлось на ленты, кои протягивались сквозь невидимые щели вниз. Вот и голова располосовалась, чтобы протащиться, как и все остальное, меж досок. Последним наблюдался нос, каковой несколько раз подпрыгнул, расплелся и пропал.

— Глянь… аах… плывет зараза,— раздался потончавший голос стрельца.

Неподалеку от борта лодки, сквозь воду, стало заметно тело. Кто-то без толку стрельнул из пищали. Но когда дым рассеялся, “заразы” и след простыл, видно заплыла под пристань, а там и вовсе подалась в нужную ей сторону. Настало тягостное молчание, нарушаемое громким граем куда-то летящего ворона.

— Кто это был, гнида?— стал подступать десятник к Денисычу.— Кто, отвечай, сгною.

Денисыч же будто весло проглотил.

— А никого и не было,— вмешался мелкий мужичок.— Привиделось. Вам с перепоя, а нам с устатку и не евши. Ну, можа, водяная свинья проплыла.

— Ты что мелешь, сам свинья!— заверещал десятник, а потом остыл и замолк.

“В самом деле,— рассудил он,— скажешь, что упустил бродягу, так начальство и морду наверняка набьет, и может сослать на пограничье, под ордынские пули. Доложишь, что имел дело с нечистой силой, то ревнители веры за меня возьмутся, станут пятки поджаривать, дабы узнать, не вошел ли я с ней в сношение.”

А тем временем в кармане у взопревшего Денисыча щекотно заелозил лапками серебряный жук.

— Вкушающий золото и драгоценности ждет тебя,— объявил царедворец с кукольным личиком и не без труда распахнул расписную тяжелую дверь.

Одноух перенес толстомясое свое тело через порог, коснулся лбом изразцового пола, как того требовало придворное вежество и, поднявши глаза, встретился с пронзительным совиным взглядом царя.

Пресветлый принимал воеводу в небольшой Яшмовой Палате. Его будничный наряд составлен был из длинной рубахи китайского шелка, широкого хитона, расшитого золотой да серебряной нитью и обсыпанного яхонтами, а также шапки-мономашки с изображением крестного древа на маковке. Трон стоял в углу на возвышении, исполненном в виде жены-львицы с очами из оникса. Кроме Макария и Одноуха в палате было токмо два дворцовых гвардейца из караула, старший думный дьяк и писец.

Из сей палаты сановники и царедворцы выходили либо обласканные, либо никто их больше не видел и не слышал. Гулял слух, что на каменном полу имеется потайной люк, и ежели царь обопрется ногой на лапу женольвицы, то отворится колодец, каковой поглотит повинного человека. При падении оный злодей не разбивается, упав на груду тряпья и хрупких костей, но внизу в подземелье проживает стая волков — изощренных мучителей. Или же семейство коркодилов. Или же вообще неведомые чудища.

— Ну, давай, Одноух, рассказывай, чем прославил свое воеводство?

— Исполнял твою волю, надежа-государь, об чем тебе прекрасно известно из моих донесений.