Дорога в два конца - Василий Масловский

Кажется, Андрей задремал, потому что, когда вскочил, солдата, писавшего за столом, уже не было. Посреди горницы стоял незнакомый командир, кричал сиплым от волнения голосом: «Тревога! Выходи!» Лицо его было бледным, худым, глаза возбужденно горели. Андрей успел отметить еще автомат в его руках, на поясе заиндевевшие гранаты и финский нож с наборной рукояткой.

— Вылетай! Строиться во дворе!

Солдаты сопели, привычно и быстро наматывали портянки, обувались и, захватив оружие, выскакивали на улицу. С порога их брал в свои объятия покрепчавший к ночи мороз. Когда из хаты выскочил последний солдат, с печи сползла старуха, закрыла разинутую настежь дверь.

На площади стоял уже строй, а из дворов все продолжали выбегать кучки солдат. Они тащили на лыжах пулеметы, по двое несли длинные противотанковые ружья. Перед строем расхаживал рослый командир в маскхалате. Левая пола его халата была неровно оторвана. Выгорела, должно.

— Комбат, капитан Азаров, — шепнул сосед Андрея.

— Поротно и не отставать! — выслушав доклады, тихо сказал комбат. Поправил ремень автомата на плече и повернул в проулок к Дону.

Дорога была утоптана и укатана санями. За левадами комбат пошел тише, не оглядываясь. Шел уверенно. Должно быть, не раз исходил дорогу, которой вел. Разрешили скрытно курить. Да по-другому и не получалось: на голых местах выдувал ветер и мерзли руки. Приходилось цигарку затягивать в рукав.

— Похоже, Степа, на плацдарм.

— Дорога тут одна: на передовую.

— Позавчера с передовой и снова на передовую?! — визгливый бабий голос.

— А ты как думал? С легким паром и — здрасте.

— Дурак, — не хотел верить хозяин бабьего голоса.

— Не дурее тебя. Мне тут каждая кочка знакома.

— Местный, что ли? — снова бабий голос.

— С того конца Мамона. С Глинной. — Сосед Андрея диковато блеснул зрачками, неопределенно махнул рукой.

Андрей с уважением покосился на него. Богатырь в плечах, лицо узкое, глаза выпученные, белые. Ни разу не видел таких. И должно быть, силен и ловок. Шагает машисто и ровно, как иноходец.

— Прекратить разговоры! — привычно и равнодушно кидал через плечо взводный, давешний командир с впалыми щеками.

У Дона на косе остановились. Комбат показал руками: в круг. Ночь была светлая. Искрился снег. Высоко над головами зябли в своей глубине колючие звезды. Комбат выждал, пока перестал снег хрустеть под валенками, сказал крепким и свежим на морозе голосом:

— Ну, ребята, в восемь утра идем в наступление. Будем брать Лысую гору. Все знаете? Правее Москаля! — Солдаты колыхнулись, прокатился единый вздох. Как не знать! С сентября стояли против нее. Пеши, без помех, не взберешься на нее, а тут наступать, да еще по снегу. — Две красные ракеты — начало артподготовки, — уточнял комбат. — Две зеленые — это уже наши: вперед! — Он предупреждающе поднял руку, голос окреп. — И не отставать! Замечу — смотри у меня! Брать нужно с ходу, пока не опомнились. Прозеваем — польем кровушкой высоту эту. — Полез в карман, чиркнул зажигалкой. — Ровно два. Завтракаем на плацдарме, под лесом. Все понятно?

Спустились на лед. По ногам ударил ветер, расчесал поземку. Под берегом справа гибельно чернела полынья. Жгутом свивалась и колюче посверкивала при звездах вода. На осетровском лугу обогнали «катюши» и свернули в сторону церкви. Справа и слева шевелились темные змейки: выдвигались батальоны.

За Просяным яром у леса подошла кухня. Повар вместо каши давал каждому по куску мяса. Старшина тут же черпал кружкой водку из термоса: пей.

Андрей хватил глотка два, задохнулся, вцепился зубами в теплое и пахучее мясо. Иные пили осторожно, любители полоскали во рту, крякали сокрушенно. Жуховский, расчетливо хлебнув глоток, вытер губы рукавом полушубка.

— Нам в глубине, видно, разминировать. — И принялся за мясо. — Ты ешь. Силком ешь, не хорони. Когда доведется теперь, а силы скоро потребуются.

На зорьке мороз залютел. За мамонскими высотами, напротив второй церкви, край неба начинал подтаивать, редела тьма. А за оснеженными буграми справа голубовато посверкивало и мерцало. Там были как раз места, которые в августе отбивали у итальянцев. Казанцев по теплу ходил туда на могилку Спинозы и Артыка. Укрепил могилку камнем и поставил дубовый крест, который вытесали плотники в батальоне. Под высоткой сохранился и танк Казанцева. Танк оказался на нейтральной полосе. Сначала к нему ходил наш снайпер, а потом в нем устроился итальянский капрал с пулеметом. И до того обнаглел, что натаскал в танк соломы и даже спал там. Капрала увели наши разведчики, а Казанцев, по просьбе пехотного комбата, подорвал танк. Стрелковым батальоном командовал тот же самый лейтенант (теперь уже — старший), что и в августе. Он угостил Андрея пельменями и медовухой, которую ему прислали с Урала в грелке, и пообещал написать наградной лист за август…

По-прежнему было темно. С тихим присвистом в быльнике змеилась поземка. Солдаты по опушке дубового леска выкопали себе ямки в снегу, и кто, затихнув, лежал в этих ямках, а кто вскакивал и топтался, греясь. Андрея бил озноб, хотя ему и казалось, что он не замерз нисколько. Жуховский тоже лежал и курил из рукава.

— Не топчись, — окликнул он Андрея. — Иди полежи. Может, закурить?

— Не курить, мать вашу!.. Кому сказано! — прицыкнул взводный, томившийся ожиданием не меньше других.

Андрей отоптал место рядом с Жуховским и тоже прилег. Он не сводил глаз с Лысой горы, ее залитого мигающим светом склона, на котором, однако, ничего не было видно.

— Ты вот что, — повернулся Жуховский и дохнул Андрею морозным паром в лицо, — пойдем вперед — не отставай. Тут ранит или что — вместе надежнее.

— Я не отстану, — сказал Андрей, мысленно соглашаясь с Жуховским, что одному плохо. Тем более зима, холод.

Обвальный грохот обрушился неожиданно. Высоты потонули в огне и дыме. Загремело по всей подкове от Москаля до Филонове, Гадючьего и Орехова. Орудия били с плацдарма, мамонских высот — отовсюду. Земля наполнилась толчками и гулом, который слился в сплошную равномерную дрожь. Ветер дул в сторону плацдарма, и грохот то откатывался, то возвращался, словно размеренно и четко раскачивался язык огромного колокола. Лица солдат вытягивались, каменели. Высоты перестали быть красивым зрелищем. Ветер срывал с них клубы дыма и черной гривой гнал их через Дон и луг к селу, где они были вчера вечером.

На Лысую гору взобрались быстро. Снег на вершине был черным. Земля в воронках обгорела. В окопах только убитые. Убитые лежали и по черному снегу за окопами. Обманутые переносами огня, итальянцы, видимо, пытались спастись из этого ада бегством, и смерть настигала их на ходу.

— Вперед! Вперед! Не останавливаться! — Взводный дал несколько очередей из автомата вверх, заметив, что солдаты без нужды забегали в итальянские землянки.

Из тумана и еще не рассеявшейся копоти вынырнул комбат в обгорелом маскхалате.

— Что стали, лейтенант?! Взводными колоннами — и по дороге! Пошли, пошли!

Огромный, но удивительно подвижный комбат исчез, растворился где-то сбоку, и зычный бас его уже гремел впереди:

— Не давай опомниться ему, ребята! Шире шаг!

Укатанная санями дорога являла следы панического бегства. На снегу валялись шинели, одеяла, каски, котелки, карабины, индивидуальные пакеты — все, чем снабжается солдат для войны. Тут же убитые. В одних мундирах. Малорослые, щуплые, они походили на подростков. Взошло солнце, согнало туманы и дым в лога и яруги. Степь вспыхнула ослепительным радужным сиянием снегов. У Гадючьего и Орехово продолжало греметь. Отрывисто и резко били танковые пушки, в лютой ярости захлебывались пулеметы, сухой дробью рассыпались автоматы.

— Держатся, сволочи! Земля стонет! — со знанием дела вслушивались в эти звуки в колонне.

Шли вольно, радовались удачному началу. Мороз ослаб. С косогоров, где ветер содрал снег, удивленно пялилась суглинистыми глазищами земля. Со слепяще-белых курганов дохнуло даже чем-то весенним. И вдруг в самую середину колонны — неизвестно откуда прилетевший — шальной снаряд. Шесть человек — как не бывало. Сосед Казанцева, мамонец с диковатыми глазами, тоже упал и быстро-быстро, сгребая в кучу снег, засучил ногами, из горла цевкой ударила кровь.

— Ребята, — прохрипел мамонец, захлебываясь, — поднимите, поглядеть дайте!

Его подняли. Белые глаза быстро гасли. Из-за Дона, задевая деревья посадки, к Орехово прошли наши штурмовики, и воздух колыхнулся от тяжких ударов.

— Так вам, гады!.. Теперь Дон, ребята! — Щеки раненого быстро опадали, и по ним расплывались черные пятна. За ветлами по ту сторону Дона в солнечной дымке мрел Мамон. — Так, так. — Солдат устало закрыл глаза и уронил голову.

— Вот и повидал родных. Все приставал к лейтенанту: отпусти на часок.