Евнухи в Византии - Шон Тафер

(ἀγγελοπρεπές) и не подвержен плотским похотям[902]. Литературные и визуальные образы ангелов могут подчеркнуть их блистающий внешний облик и одежду – черты, которые также были атрибутом евнухов[903]. Это сияние имело божественные коннотации как у ангелов, так и у евнухов. Как отмечает Сидирис, евнуха Нарсеса таким образом описывал Корипп, так что эта концепция встречается уже в поздней Римской империи[904]. Близость параллели между ангелами и евнухами такова, что мы начинаем задаваться вопросом, какое из этих существо повлияло на восприятие другого. Естественно предположить, что ангелы были образцом для евнухов, но возможно и то, что использование придворных евнухов в Римской империи оказало влияние на восприятие ангелов[905]. Несомненно, что в изображении ангелов в позднеантичный и ранневизантийский периоды произошли изменения, как показал Пирс[906].

Еще один интересный аспект ассоциации евнухов с ангелами в византийском контексте был подмечен Манго. Отмечая существование в Малой Азии храмов, посвященных архангелу Михаилу-чудотворцу, он предположил, что Михаил захватил святые места, посвященные Аттису, кастрированному супругу богини Кибелы[907]. Тот факт, что связь между оскопленными мужчинами и ангелами появлялась и в других христианских обществах, предполагает, что эта ассоциация была определенным образом неизбежна. Так, мы уже встречались с ролью ангелов в мистическом оскоплении. Русские скопцы верили, что самооскопление превращает смертных в ангелов[908], а среди любимых сюжетов скопческих икон был архангел Михаил[909]. Характерный голос, которым обладали кастраты, добавлял еще одно измерение к этой параллели, учитывая связь ангелов с идеей хоровликов[910]. Считалось, что у кастратов ангельские голоса, а молодые кастраты были известны как puttini castrati, «кастраты-ангелочки»[911]. Кастрат Морески был провозглашен «ангелом Рима» после его триумфального выступления в роли Серафима в бетховенском «Христе на Масличной горе»[912]. Однако главное, что следует иметь в виду, заключается в том, что ассоциация евнухов с ангелами придала положительный аспект идентичности первых.

Значение труда Феофилакта Охридского «в защиту евнухов»

Таким образом, согласно Рингроуз, существовали как положительный, так и отрицательный византийский взгляд на евнухов. Для нее, однако, нормативной представляется позитивная реакция. Эта позиция в значительной степени основывается на труде Феофилакта Охридского «В защиту евнухов». Но насколько велико значение этого текста? Для этого необходимо разобрать его подробнее.

На первый взгляд, этот трактат вроде бы резко отличается от того, что мы ожидаем услышать о евнухах: в нем сознательно приводятся аргументы в их пользу. В частности, он предполагает, что евнухи, во всяком случае, оскопленные до полового созревания, в целом чисты. Кастрация – это средство подавления страстей. Однако такие взгляды вряд ли можно назвать революционными или уникальными для Византии: как мы уже видели, подобные идеи имели античное происхождение. А тот аргумент, что Феофилакт представляет стандартное византийское восприятие евнухов, может быть оспорен. Феофилакт утверждает, что написал это произведение, чтобы утешить своего брата-евнуха, который был сыт по горло той враждебностью, с которой евнухам приходилось сталкиваться в византийском обществе. Если бы в средневизантийский период произошел общий сдвиг в сторону позитивного восприятия евнухов, то весьма маловероятно, что Феофилакту пришлось бы создавать такой текст. Кроме того, Маллетт подчеркнула индивидуальность этого текста: Феофилакт написал его для своего брата, а не для широкой аудитории[913]. Критик евнухов, которого представляет его воображение, может быть не просто распространителем устаревших идей, хотя вопрос о том, позволяет ли Феофилакт ему честно высказывать свои претензии, вполне уместен[914]. Этому критику он разрешает, в частности, указывать на незаконность кастрации и на страсти, которым подвержены евнухи. По утверждению критика, евнухи, которые служат в женских покоях дворца, становятся женственными из-за того, что проводят так много времени с женщинами[915]. Он отмечает также распутство некоторых евнухов. Возможно, более значимо то негативное отношение к евнухам, которое их защитник пропускает мимо ушей. Вместо того, чтобы обсудить мнение критика о том, что евнухи становятся женственны из-за контакта с женщинами, он высказывает более традиционную точку зрения, что евнухи действительно женственны по своей сути[916]. Кроме того, он демонстрирует знакомство с враждебным ориенталистским взглядом на евнухов, заявляя, что это не относится к византийским евнухам, но только к иноземным, например персидским или арабским[917], что предполагает согласие и с негативным взглядом на евнухов. Его возражения против самооскопления юношей для сексуального удовлетворения также вполне обычны[918]. Что интригует в труде Феофилакта «В защиту евнухов», так это подчеркивание факта реального игнорирования указов и законов против кастрации византийцами, – так он признает византийскую практику оскопления. Кроме того, акцент Феофилакта на оценке людей как личностей, а не на том, к какой группе они принадлежат, кажется очень современным: он способен признать, что существуют хорошие и плохие евнухи, точно так же, как существуют, например, хорошие и плохие мужчины. Еще один интересный аспект текста – наличие у него дополнительной цели, которая, возможно, имела для Феофилакта даже большее значение. Не случайно критик евнухов – это монах: ведь трактат направлен на то, чтобы бросить вызов аскетам, как показала Маллетт[919]. Как и евнухи, аскеты обладают измененным физическим состоянием, но, в отличие от евнухов, аскеты не могут гарантировать своей чистоты. В то же время, утверждает защитник, евнухи должны сделать выбор, чтобы достичь чистоты[920]: она не достигается без борьбы, и не все евнухи достигли ее. Таким образом, аскеты не могут обвинять их в том, что они чисты по умолчанию.

Эти соображения наводят на мысль, что следует быть весьма осторожным в оценке значения труда Феофилакта «В защиту евнухов». Он не может быть доказательством изменившегося восприятия евнухов в Византии. В любом случае, он говорит о том, что враждебное отношение к ним сохранялось. Рингроуз, как кажется, встает на более твердую почву, когда обращается к поэме Феофилакта о дурном евнухе: там он утверждает, что этот евнух был исключением и что чистота была отличительной чертой евнухов. Однако, возможно, Феофилакт занимает в этой поэме такую позицию, чтобы еще сильнее очернить развратного евнуха: редкость его греха делает его еще более отталкивающим. Можно предположить, что Феофилакт принял сознательное решение избрать те идеи, которые способствовали его целям. Не может быть никаких сомнений в том, что как положительный, так и отрицательный взгляд на евнухов продолжали сосуществовать в Византии, но утверждение, что первый был истинным выражением византийских идей, а второй – архаичным стереотипом, сомнительно. Обе позиции развивали античные топосы. Вернее было бы утверждать, что в Византии мнение относительно евнухов было скорее разнообразным, чем