добраться до Никомидии. Вриенний описывает этот план как разумный и смелый (συνετὴν ἅμα καὶ τολμηράν) и описывает Леонтакия как человека разумнейшего (νουνεχέστατος). Другому евнуху-педагогу не удалось скрыться (как и брату Михаила Иоанну), и его автор хвалит за ту стойкость, с которой он перенес последующие пытки: Вриенний замечает, что, хотя тело его было слабо, душа его была благородна. Другой интересный случай – описание Феодора Кратира у Продолжателя Феофана. Феодор был евнухом при дворе Феофила и заслужил внимание благодаря необычным событиям на константинопольском ипподроме[883]. Феодор осмелился посмеяться над боевыми упражнениями араба, который джигитовал с двумя копьями. Критика Феодором этого представления вызвала порицание у императора, который назвал его женоподобным и немужественным (θηλυδρία καὶ ἄναδρε). Однако затем евнух напал на этого араба с одним копьем и сбросил его с седла, за что был щедро вознагражден Феофилом. Акцент в этой истории делается на благочестии Феодора, а не на каких-либо тайных боевых навыках, которыми он обладал, ибо он уповал на Бога, что добьется успеха. Впрочем, этот Феодор был более известен как один из сорока двух мучеников Аморийских. Хотя Лев Диакон выказывает враждебность к Иосифу Вринге (или, по крайней мере, ссылается на его негативные оценки Никифором Фокой и Иоанном Цимисхием), он может хвалить Василия Лакапина за то, что он был деятелен (δραστήριος) и проницателен (ἀγχίνοος), – качества, за которые он хвалит и Никифора Фоку[884]. В отличие от Льва Диакона, Продолжатель Феофана известен своей похвалой евнуху Иосифу Вринге[885]. Он характеризует Иосифа как въедливого (πυκνός), честного (ὀρθός), верного (πιστός), быстрее орла противостоящего общественной несправедливости, благочестивого, справедливого, беспристрастного – короче говоря, образцового[886]. Он описывается также как обладающий полезным (χρηστός), честным и бдительным умом, а также как ревностный (σπουδαῖος) и горячий (θερμός)[887]. Мнения разделились и относительно Никифорицы[888]. Горячим его поклонником был Кекавмен, который хвалил его как человека, превосходного во всем, способнейшего, опытного в военных и политических делах, великодушного, разумнейшего и искусного в мысли и речи[889]. Однако в этой похвале Кекавмена присутствует оговорка: он отмечает, что Никифорица обладал этими качествами, хотя был евнухом. И если Атталиат поносил его, другие авторы, например, Вриенний, могли представлять более противоречивый образ этого евнуха, как хваля, так и критикуя его. Вриенний утверждает, что Никифорица был человеком способным (ἐντρεχῆ) и деятельным (δραστήριον), умным и опытным в делах, но способным на злой умысел (βαθυγνώμονα)[890]. Хотя Лев Диакон мог хвалить Василия Лакапина, он признавал и его алчность[891]. Другим могущественным придворным евнухом, имевшим неоднозначную репутацию, был Иоанн Орфанотроф, как мы уже видели по хронике Скилицы. Пселл подробно останавливается на характере этого евнуха, анализируя его хорошие и дурные качества[892]. Он всячески восхваляет его ум, трудолюбие, административный опыт (он был особенно искусен в финансовых вопросах), бдительность и преданность своему брату императору Михаилу. Упрекает же он его за властный характер, притворство и особенно за алчность и пьянство. Пселл также пытается создать больше серых зон: он утверждает, что Иоанн не был зловреден, но мог пугать и внушать страх. Пселла часто хвалят за его реалистичные изображения людей своего времени, но здесь всё же можно распознать элементы стереотипов хорошего и плохого евнуха. Различные образы евнухов существовали и в византийских романах: в пару к описанному выше враждебному примеру в них встречаются евнухи, которые представлены надежными и преданными помощниками и опытными посредниками[893].
Как видно из предыдущей главы, византийские евнухи могли заслужить похвалы и в сфере религии[894]: они могли стать святыми, их можно было узнать по отсутствию опасных страстей и по врожденной воздержанности. Атталиат утверждал, что именно это свойство евнухов и заставило его избрать их для монастыря в своем константинопольском доме. В христианском контексте интересным и широко обсуждаемым аспектом идентичности евнухов в Византии остается та связь, которую могли проводить между ними и ангелами[895]. В своих снах и видениях византийцы часто принимали ангелов за придворных евнухов. Такое смешение регулярно встречается в византийской литературе. Пример этого можно найти в «Житии Иоанна Милостивого», патриарха Александрийского, написанном Леонтием Неапольским в VII веке[896]. Во время своего путешествия к императору в Константинополь Иоанн созерцает в видении кого-то, кого он принимает за евнуха и кто призывает его к Царю царей, но затем он понимает, что это ангел, зовущий его к Богу. Более поздний драматический пример – сон Варды из «Жития Игнатия Младшего» Х века[897]. В этом сне Варда видит свою смерть, санкционированную свыше. Он отправился в Святую Софию со своим племянником императором Михаилом III, и во все окна церкви заглядывали архангелы. Когда они вдвоем подошли к амвону, появились двое спальничих и утащили императора, а еще двое утащили Варду. Затем он увидел святого Петра, сидящего на патриаршем престоле и окруженного двумя препозитами. По просьбе Игнатия Пётр приказал увести Варду и разрубить его на части. Ясно, что те люди, которых Варда называет евнухами (спальничие и препозиты), на самом деле были ангелами – исполнителями божественной воли. Случаи, когда ангелов принимали за евнухов, встречаются в «Сказании о Великой церкви» – легендарной повести о строительстве Святой Софии, и в «Видении монаха Космы» – описании мистического путешествия бывшего спальничего на небеса[898]. В сатире XII века «Тимарион» это обычное смешение получает новый оборот: когда герой видит в подземном мире императора Феофила, он думает, что сопровождающая того безбородая блистающая фигура в белом – это евнух, но ему говорят, что это ангел-хранитель императора, – здесь земного правителя сопровождает его божественный помощник[899]. На первый взгляд, суть этого топоса заключается в том, что ангелы и евнухи выполняли аналогичные роли при небесном и земном дворах соответственно. Они были вездесущими стражами своего хозяина и его приближенными помощниками[900]. Но есть и другие параллели между ангелами и евнухами. Ангелы могли появляться в виде безбородых мужчин и были особым типом существ, что отражено в их изображениях в византийском искусстве, например, на мозаике ΙΧ века с Гавриилом в Святой Софии[901]. Таким образом, у них было явное физическое сходство с евнухами. В византийском соннике Х века, так называемой «Онирокритике Ахмета», прямо говорится, что евнухи и ангелы ассоциировались не только из-за своей внешности, но и из-за своего характера. Он утверждает, что, если кто-то видит во сне прекрасного и высокого (εὐειδῆ καὶ εὐηλίκιον) евнуха, того следует считать ангелом потому, что евнух чист (καθαρόν), ангелоподобен
