История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

2 августа праздновал Кола день единения Италии или побратание городов на Капитолии. Послам их роздал он большие и малые знамена с эмблемами и надел им, в знак обручения с Римом, золотые кольца на палец. Флорентинцы, которых он хотел отличить хоругвью Италии с изображением Рима посреди Италии и Fides, отказались от принятия ее из опасения, чтобы таковую не сочли за ленное знамя. Равно депутаты прочих городов приняли символы лишь под условием сохранения прав своих республик. Пиза вовсе не прислала никаких послов. И вот пустились гонцы в свет, к папе и к королям извещать их о великих событиях, вручать вызов германским князьям, увещевать к примирению властителей Франции и Англии, которых ожесточенная вражда глубоко занимала в то время христианство, и, вообще, возвещать всем странам о решимости пресветлого трибуна римского заново и мирно устроить мир. Такой странный оборот приняло неудавшееся созвание первого итальянского национального парламента в Риме. Практического не было достигнуто и создано ничего; политическая идея о высшей национальной компетенции уничтожена была фантастическим сопоставлением с понятием всемирной монархии и выразилась в одних лишь символических и театральных сценах. Но Кола ди Риэнци наделал уже более чем достаточно для вызова папства и должен был опасаться теперь последствий этого. Он бросил вызов и имперской власти, но противоборство последней не представлялось для него страшным. Дерзкий вызов, брошенный императору, явился лишь последствием унижения короны Карла Великого, которую, сперва приняв от суверенного римского народа, Людовик Баварский из боязни папы не осмелился потом носить. На самом деле, появление демократического этого императора в Риме составило как бы прелюдию к бессмысленным эдиктам народного трибуна. Напуганный повторением Климентом VI процессов Иоанна XXII, предлагал Людовик, невзирая на рензейские резолюции, смиренную покорность и этому папе. Примирение не состоялось, и папе удалось выставить лжекороля в Германии, где различные правонарушения и насилия отвратили сердца имперских князей от Баварца. Это был Карл Моравский, сын богемского короля Иоанна и внук Генриха VII. Уже ранее своего избрания, 22 апреля 1346 г., выказал он себя в Авиньоне вполне покорной креатурой папы, не извлекши выгод из декларации о независимости империи, не поддержанной в предчаянии императорской короны голосом Богемии. 11 июля 1346 г. в Рензе был он избран своей партией, с двоюродным дедом его Балдуином Трирским во главе, на радость его отца, того неутомимого короля богемского, который и при слепоте остался героем и нашел смерть 20 января 1347 г. в битве при Креси. Того же 25 ноября 1346 г. коронован был Карл в Бонне и вскоре за тем признан папой, перед которым 27 апреля 1347 г. возобновил авиньонские обеты. Глубочайшее обесславление имперского авторитета до степени пустого титула путем обязательств ее главы прежде вступления его в Италию снискивать апробацию персоны его папой, в Риме появляться для коронования всего на один день, затем, как бы изгнаннику, покидать город и никогда не ступать более ни на какую территорию церкви возбудило презрение всех благородно мыслящих еще людей; им-то и объясняются отчасти безумно смелые выходки Колы, имеющие вид сатиры на столь низко павшую империю. Поистине кандидат Св. Духа выказал мужество большее, нежели кандидат на императорскую корону, ибо не побоялся, при столь жалостном падении империи провозгласить о возвращении суверенитетных ее прав обратно к их первоисточнику – к римскому и итальянскому народу.

3. Король Венгерский и Иоанна Неаполитанская апеллируют к суду Колы. – Коронование трибуна 15 августа. – Коронационные эдикты. – Изъявление покорности Гаэтани. – Кола ввергает в темницу глав Колонн и Орсини, осуждает и милует их. – Папа принимает против него меры. – План Колы национально-итальянского цезаризма. – Папа начинает процесс. – Бертран де Дё, кардинал-легат. – Трибун шлет оправдание свое к папе

Еще на несколько мгновений продолжалась вера Италии в миссию народного трибуна; его самого утвердили в его собственных мечтаниях чествование Ареццо и торжественные посольства от великих монархов, бывшие вскоре после августовских празднеств. Королева Иоанна, сообщница в убийстве своего супруга, с бесстыдной поспешностью вышедшая замуж за любовника своего Людовика Тарентского, трепетала перед местью короля венгерского, войско которого стояло уже в Аквиле: она поручала себя милости трибуна и унизилась даже до заискивания благоволения жены трибуна, которой делала подарки. Столь высоко стоял престол Колы в свете, что обе партии домогались третейского его суда; ибо и Людовик Венгерский призывал его помочь отомстить за умерщвление короля Андрея и предлагал ему союз.

Посольство от князя тарентского, предводимое архиепископом, просило его дружбы; в письмах называл его герцог де Дураццо вернейшим своим другом. Кола мог себя поздравить по поводу всего этого, ибо без разразившейся над Неаполем анархии никогда не достиг бы занимаемого им теперь положения в Риме. Трибун величественно принимал всех этих посланцев, но от открытого высказывания в пользу короля венгерского удерживало его еще стеснение перед папой, протежировавшим Иоанне. По уверениям его биографа, многократно засылал к нему гонцов и Людовик Баварский, заискивая посредничества его у папы, и ничто не препятствует нам давать этому веру. Столь великие почести, расточаемые римскому плебею, не заслужившему восхищения света ни военными подвигами, ни гениальными деяниями, доказывают непреодолимый престиж имени Рима, силу некоторых идей того времени и бесконечную расслабленность, в которой цепенели в XVI веке народы и государства. Не рассудительность, а страх один удерживал Колу от провозглашения самого себя императором римским; в тиши он составил этот план, но момент для этого, казалось ему, еще не наступил. В изобретательности своей фантазии напал он на идею короноваться шестью коронами, ибо, по его мнению, и предшественники его, древние народные трибуны, короновались так в Риме. В воображении его проносились образы всевозможных аллегорических венцов, и он, наверно, читал в Мирабилиях римских отдел, трактующий о многообразных коронах древних цезарей. Нет ничего более странного, как это смешение античного с формами средневекового христианства, вообще замечаемое повсюду в Риме и нашедшее поистине характерную фигуру в этом трибуне Августе и кандидате Святого Духа. И хотя этот Кола ди Риэнци, стоящий среди святой церкви и при торжественных звуках мессы, увенчиваемый почетнейшим духовенством то этим, то тем венком из цветов, – кажется нам безумным, тем не менее страшный этот обряд серьезно, как некий религиозный акт, совершаем был первыми иерархами Рима и в присутствии при этом серьезных зрителей, послов республик и римлян. Все эти люди и тысячи других выдающихся личностей того времени явно были очарованы магической властью идеи и личности. Коронация Колы явилась фантастической сатирой, в которой пресеклась империя Карла Великого. Мир, в котором в подобных образах проявлялось политическое бытие, назрел для гибели или же мог быть спасен лишь путем великой духовной реформации. Некоторые из венков, предназначенных Колой для своего коронования, преднамеренно приказал он сплести из кустов, росших на маститой триумфальной арке Константина. Приор Латерана подал ему первую корону из дубовых листьев и сказал: «Возьми дубовый сей венок, поелику ты освободил от смерти граждан». Приор Св. Петра дал ему корону из плюща и сказал: «Возьми плющ, понеже ты любишь религию». Миртовую корону подал декан Св. Павла со словами: «Прими мирту, понеже ты уважал службу и науку и презирал скупость». С подобным же изречением возложил на него достопочтенный аббат Св. Лоренцо корону из лавра. Пятую корону, из оливковых ветвей, подал приор S.-Maria Maggiore и сказал: «Сын смирения, прими оливковый венец, понеже ты кротостью преодолел гордыню». Никогда более неверные слова не были сказаны никакому сильному мира или глупцу. Шестая корона была серебряная; ее и скипетр поднес приор Св. Духа со словами: «Светлейший трибун, получи дары Святого Духа вместе с короной и скипетром и прими также и духовную корону». Наконец, Гоффредо Скотти, синдик народа, подал ему в руку державу и сказал: «Пресветлый трибун, прими и блюди правосудие, даруй мир и свободу», вслед за чем его облобызал. Викарий кардинала остийского с торжествующим лицом стоял при этой церемонии (от которой благоразумно уклонился епископ Раймунд) как ее устроитель, причем нищим одетый монах, гений иронии, снова снял с трибуна короны и не осмелился коснуться лишь до серебряной, ибо архиепископ неаполитанский держал ее над головой венчанного. Кола припомнил о существовавшем в древности обычае – насмешками и шутками напоминать триумфаторам о суетности всякого земного величия. Мы улыбаемся над безумием Колы, но романтический характер его времени, сделавшийся нам чуждым, объясняет, а поэтическая гениальность фантазии смягчает его. Из числа всех эквилибристов истории этот трибун был самым даровитым и симпатичнейшим; да и среди иных церемоний не найдутся ли столь же малосодержательные, как невинные цветочные венки римского трибуна? Тщеславие лишило Колу рассудка; он казался себе теперь великим, как античный герой; он не стеснялся уподоблять себя Христу в силу того, что, подобно Тому, на 33-м г. совершил свои подвиги и освободил Рим от тиранов. Один праведный монах, услышав святотатственное хвастовство человека, которого до того сам чтил, как посланника неба, скорбно посмотрел на него из-за угла церкви и горько заплакал.