"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Лиза закинула Феде руки на шею, и, прижавшись головой к его груди, сказала: «И я, милый мой. Пойдем, я пирогов напекла, они еще горячие».

— А щи? — грустно спросил Федя, вдыхая ее знакомый, родной запах — свежий хлеб и травы.

«Хочу щей, Лизавета!»

— Бочку сделаешь, осенью капусту заквашу, и будут тебе щи! — рассмеялась жена, и дернула его за руку: «Ну, пошли, голодный ведь!»

— Как я скучал, — еще раз повторил муж, обнимая ее.

Мирьям выжала белье, и, складывая его, спросила у соседки, что полоскала простыни, стоя по щиколотку в воде: «А где пани Кристина? Родила, что ли, уже?»

— Родила вчера вечером, — погрустнела та, — мальчика мертвого, не про нас будь сказано. Уж и похоронили, там, за оградой кладбища. А жалко, хороший мальчик, черноволосый, как пани Кристина, и вроде здоровеньким выглядел. На все воля Божья.

Мирьям, молча, сложилась, и, попрощавшись, пошла домой. Пахло свежестью, над городом играл нежный, сиреневый закат, пели лягушки, и она, остановившись, подумала: «А схватки-то все сильнее у меня, сильнее и чаще.

Скажу, что пошла в лес, по грибы, как раз после дождя их много, и заблудилась. Если ребенок темненький родится, вернусь домой, и все. А если нет…, - она вздохнула, обернувшись в сторону, где жили христиане, и, тряхнув головой, зашла к себе на двор.

Мирьям собрала все, что было нужно, и, вдруг замерла — теплая жидкость текла по ногам. «А вот теперь совсем недолго осталось, — подумала она, переодеваясь, завязывая платок, чувствуя, как усилились схватки.

На улице уже никого не было, — в городе сели за трапезу. Она услышала далекий, гулкий звук колокола — на старом костеле звонили к вечерне, и, отмахиваясь от комаров, поспешила по тропинке, что вела за околицу местечка — к темному, уже ночному лесу.

Мирьям разожгла костер и заставила себя встать — боль пронизывала все тело.

Девушка, вспомнила, что говорила ей акушерка, и пробормотала: «Ну, ладно, значит, придется походить». Ребенок, — она чувствовала это, — был уже где-то близко, внизу, прокладывая себе путь, стремясь появиться на свет. Мирьям поежилась и заставила себя не кричать. «Вдруг услышат, мало ли что, — подумала она. «Господи, как больно, как больно, я и не знала, что такое можно терпеть. Господи, пожалуйста, прости меня, — она схватилась за ствол дерева и постояла так, раздвинув ноги, на мгновение, вспомнив, как встретились они с Теодором на лесной опушке.

Мирьям вцепилась ногтями в кору и застонала — еле слышно, протяжно. В сосках сильно, остро закололо, и она почувствовала, как кружится голова.

«Господи, зачем, — слезы брызнули на щеки, — ведь это какое-то наваждение было, Господи.

Лежала бы сейчас дома, в своей постели, а не пряталась в лесу, как зверь».

Девушка подняла голову и посмотрела на затянутое тучами небо. Дул сильный, холодный ветер. «Хорошо, что я шаль с собой взяла, — Мирьям оторвалась от дерева и продолжила ходить, кусая губы, не стирая слез с лица. «Хоть дитя не простудится, пока до дома донесу.

А если…, - она внезапно опустилась на колени и зарыдала, — горько, отчаянно. «Господи, ну дай ты мне сил, пожалуйста! Я никогда, никогда больше не согрешу, обещаю тебе».

Девушка встала на четвереньки, и, мотая растрепанными волосами, приказала себе не думать о нем. «Вот так я и стояла, да, — раздался холодный голос в голове, — стояла и просила его, чтобы…, И плакала потом, руки себе кусала, говорила, что люблю его. Так вот и рожай теперь, как волчица, в грязь, в темноте, прячься от глаз людских».

Она завыла, уткнув голову в мягкий, прохладный мох. «Лучше умереть, — подумала Мирьям, и, откинув волосы с испачканного, заплаканного лица, попросила: «Приди за мной, раз уж ты здесь, раз я тебя позвала — приди!»

Было так больно, что она, на мгновение, потеряла сознание — в голове зашумело, глаза помутнели, и Мирьям, с усилием сев на корточки, привалившись спиной к дереву, развела ноги — широко. «Так тоже было, — напомнил тот же, ледяной голос. Она опустила руку вниз и ахнула, несмотря на жестокую, скручивающую тело потугу — ее пальцы почувствовали головку ребенка.

Она открыла рот, беззвучно рыдая, стараясь расслабиться, и ощутила, как дитя пробивает себе дорогу на свет — в слезах и муке. Мирьям боялась взглянуть туда, но все равно пришлось, — она обреченно опустила глаза, и, осторожно снимая с шеи пуповину, увидела, как играют в свете костра влажные волосы — чистым, огненным отливом.

Девушка почувствовала, как рвется ее тело, и не выдержала — застонала. Дитя, будто испугавшись ее крика, подгоняемое сильной потугой, выскользнуло на расстеленную шаль — окровавленное, большое, живое.

Это был мальчик — сильный, здоровый, сразу, громко закричавший. Мирьям, сцепив, зубы, еще чувствуя последние потуги, потянулась за ножом. Прокалив его в пламени костра, она обрезала пуповину и вдруг подумала: «Зачем?».

Ребенок, звонко плача, разлепил голубые глаза, и девушка, испугавшись, завернув его в шаль, поднесла к груди. «Только бы никто не услышал, — подумала она, оглянувшись.

Мальчик сразу нашел сосок, и она, выгнувшись, все еще сидя на корточках, с шумом вдохнув в себя воздух, велела себе терпеть последнюю боль.

Потом Мирьям одной рукой зарыла послед и взглянула в личико сына. Он все еще висел на соске. «Через три дня молоко придет, — вспомнила девушка. «Если сейчас ему шаль в рот затолкать, он сразу задохнется. А потом пойти туда, к ним, за ограду кладбища, поменять детей. Наша акушерка у них не принимает, боится, она ребенка пани Кристины и не видела никогда. Помою его и скажу, что мертвым родился. И все будет хорошо».

Она опустила глаза и увидела золотистые, длинные реснички. Волосы уже высохли — они были рыжие, как летнее, жаркое солнце. Мальчик зевнул, — широко, — и опять приник к груди.

«Господи, да о чем я только думаю, — Мирьям встряхнула головой, и, поднявшись, забросав костер землей, с трудом дошла до ручья. Между ног сильно саднило, и, удерживая сына, подмываясь, она увидела кровь на пальцах.

«Потом, все потом, — подумала Мирьям, и, взяв мальчика удобнее, быстро, не обращая внимания на мелкий, начавший сеять дождь, пошла по тропинке, что вела из леса в местечко.

Федор спал, устроив голову Лизы у себя на плече, положив ей руку на живот. Он почувствовал под ладонью какое-то движение и улыбнулся сквозь дремоту. В маленькой комнате было слышно только их спокойное дыхание. Было тихо, и Федор, уже, было, опять закрыл глаза, но вдруг насторожился — в раму окна кто-то постучал.

«Господи, — похолодел он, — ведь ей срок уже должен быть. Зачем она здесь?»

Он оглянулся на жену, и, неслышно встав с кровати, вдруг вспомнил ту декабрьскую ночь.

«Уже и конец месяца был, — Федор, одеваясь, замер. «После того, как с ней, там, в синагоге…, Вот тут же, на этой же кровати. Господи, какая она сладкая, Лиза, и чего мне не хватало? Мне же с ней всегда хорошо было, лучше, чем со всеми, кого пробовал уже».

Мирьям стояла под окном, вся промокшая, опустив голову, покачивая кого-то у груди. Он взглянул в заплаканное, грязное лицо женщины и сказал «Уходи».

— Это твой сын, — прошептала она, и, откинула шаль. Дождь закончился и при свете высокой, полной луны, Федор увидел рыжие, как огонь волосы. Ребенок спал, держа во рту сосок.

— Уходи, — повторил он, оглянувшись.

Мирьям встала на колени, во влажную грязь двора, и, умоляюще сказала: «Теодор, но что, же мне делать…, Это твое дитя, Теодор».

— Не смей сюда больше являться, — жестко велел он. «Все кончено».

Она заплакала, — тихо, горестно, сдерживаясь, чтобы не разбудить дитя.

— Что такое? — раздался сзади нежный голос Лизы. Она стояла, держа в руке зажженную свечу. «Что случилось?».

— Ничего, — ответил Федор. «Иди спать».

Лиза приподнялась на цыпочках и ахнула: «Пани Мирьям! Что с вами!

Дверь во двор открылась, и — не успел Федор опомниться, — жена сбежала с крыльца, как была, босиком, в одной рубашке.

— Пани Мирьям! — она потрясла женщину за плечи. «Вставайте, пожалуйста, вы же с ребеночком, нельзя так! Вам надо дома сейчас быть, пойдемте, я вас провожу!»