Забирая жизни. Трилогия (СИ) - Бец Вячеслав

– Как можно заслужить то, что и так моё? – ответил ему украинец.

Косарь промолчал, а Андрей поднялся и с тоской посмотрел на Ивана. С каждой новой смертью товарищей его сердце всё сильнее разрывалось, а вместе с ним и душа. Каждый раз, как кто‑то погибал, Андрей чувствовал, как теряет связь с этим миром, ощущал точь‑в‑точь те же чувства, что испытывал, когда умирали близкие: дед, бабушка, мама… Игорь. Что‑то уходило вместе с ними, безвозвратно исчезало навсегда. Что‑то важное, что‑то такое, что было Андрею жизненно необходимо, но он не мог назвать, что именно. Просто чувствовал, как истончается что‑то внутри него. Человечность? Желание жить? Или… и то, и другое одновременно.

– Прощавайтэ, москалякы, – сказал напоследок украинец и слабо помахал товарищам рукой с зажатым в ней детонатором. – Идите и надавайте жопоголовым за меня.

– Обязательно, друг, – ответил ему Корнеев.

– Прощай, великий человек, – сказал Косарь.

Андрей же просто кивнул.

«Анархисты» удалились уже почти на километр. Это было значительно дальше, чем все ожидали и у многих появились сомнения, что украинец справился. Может, крымчаки успели убить его раньше, чем он взорвал заряды? Или, может, он умер сам? Или потерял сознание от кровопотери… Хотя, может быть и так, что крымчаки, напуганные снайперами, слишком долго оставались на своих позициях, опасаясь продолжать преследование? Или же и вовсе отказались от этой затеи. А что? Разве такое невозможно?

Все размышления прервал грохот взрыва, который внезапно наполнил округу, усиленный скалами, и понёсся между ними, а далеко за спинами «анархистов» в небо взмыл шар клубящегося огня и дыма. Где‑то в том огне наверняка плыла душа невероятно сильного духом человека, не боявшегося принимать суровые, соответствующие ситуации решения. Это была именно та черта, которая отделяет настоящего мужчину от всех остальных представителей самцов человека – воля принимать трудное решение, воплощать его в жизнь и отвечать за его последствия. Не количество выпитого, не сила бицепсов, не чемоданы заработанных денег, не любовные победы и не длинный счёт побеждённых в драках противников, а именно целеустремлённость, отвага и готовность нести ответственность – вот, что делает мужчину мужчиной.

На душе у всех было совсем паршиво. Их друзья уже не раз гибли у них на глазах, но в этот раз каждый чувствовал свою вину за случившееся, ведь никогда ещё «анархисты» не оставляли своих умирать ради остальных. Катя всё никак не могла успокоиться. Она то молча плакала, то нападала на товарищей в порывах бессильной злости, обвиняя всех в смерти украинца. Никто с ней не спорил. Большинство – потому что чувствовали, что в её обвинениях много правды, а некоторые – потому что просто не знали, что ей ответить. Примерно через час до них донёсся усиленный горами далёкий шум вертолёта и сопровождал «анархистов» около получаса, а затем стих. После этого Катя больше ни на кого не нападала, и лишь беззвучно плакала. Жертва дяди Вани оказалась не напрасной.

В доме пахло едой и совсем немножко дымом. Проходя по коридору, Павел заглянул на кухню и увидел за столом ещё одного мужчину, чистящего лук. На железной плите что‑то кипело, а под ней трещал и гудел огонь. Мужчина Гронина тоже увидел.

– Товарищ полковник, – он поднялся и чуть лениво приложил руку к виску.

– Привет, Миша. Как дела?

– Скучно. Хотим обратно, чем‑то полезным заниматься.

– Верю. Скоро поедете. Обещаю.

Миша не успел ничего ответить, потому что Павел взял со стола мощный фонарь и сразу же покинул кухню. Эти двое – Виктор и Михаил – были сотрудниками СБ и уже две недели находились на этом заброшенном хуторе, охраняя одного‑единственного арестанта. До них здесь были две другие смены, которые точно так же чуть не выли от скуки. Павел догадывался, что его решение оставить арестанта в живых вряд ли одобрялось подчинёнными, но их мнение не имело значения.

Арестант нужен был Павлу по двум причинам. Во‑первых, он владел большим объёмом информации о подполье, хоть и не шёл на контакт. Павлу ничего не стоило сломать этого человека, но он не хотел этого делать без необходимости. К тому же Гронин и сам знал о подполье более, чем достаточно, в том числе и от других членов оппозиции, но пока это осиное гнездо не будет полностью вычищено, он решил оставить арестованного здесь. Во‑вторых, сходу убить его он тоже оказался не готов. Странно, но в тот момент, когда арестованного впервые привели к нему, у Павла не хватило решимости это сделать, хотя желание было.

Прокурор ещё неделю назад отчитался перед Павлом о полном завершении дела. Подполье было выжжено калёным железом: немало мятежников сопротивлялись и их убили при аресте, многих удалось поймать и казнить, и лишь некоторые сумели сбежать или затаиться. После этого в руках у Павла остался только один мятежник, и разобраться с ним Гронин обязан был сам.

Перед тем, как спуститься в подвал, Павел вошёл в одну из комнат и провёл там около полуминуты. Затем вернулся в коридор и крикнул Мише:

– Миша, будь добр, иди подыши свежим воздухом. И скажи Вите, чтобы тоже сюда не заходил.

– Понял, – ответил ему из кухни спокойный баритон.

Не дожидаясь выполнения, Павел направился в подвал, где была оборудована камера для содержания арестованных. Кстати, занятно, что устроил и оборудовал её, как и весь объект, сам арестант. Будучи сотрудником службы безопасности, он создал здесь нечто вроде полевой базы или перевалочного пункта при проведении операций вдалеке от «Убежища». Павел сожалел, что раньше не интересовался такими делами, потому что позже узнал много малоприятных деталей о том, чем именно здесь занимался арестант и подчинённая ему группа.

Дойдя до металлической двери, Павел остановился и некоторое время не двигался. Прошло почти два месяца с их последней встречи, и за это время многое в отношении Павла изменилось, слишком многое. Но когда он переступит порог камеры – пути назад уже не будет, а ему так не хотелось делать то, зачем он сюда пришёл. Очень‑очень не хотелось. Но он должен это сделать.

Вздохнув, Гронин повернул ключ и со скрипом отворил дверь. В камере воняло испражнениями от ведра в углу и царил полумрак, поскольку свет попадал в неё только через два узких, но длинных окошка под потолком, больше похожих на щели. Арестованный сидел на кровати, но выражение его лица разобрать было невозможно. Гронин ожидал от него определённой реакции, но судя по тому, что тот никак не отреагировал, Павел допустил, что его попросту не узнали из‑за темноты. Он шагнул внутрь и сразу включил фонарь.

Свет выхватил нахмуренное, давным‑давно небритое лицо арестанта и его угнетённый, но агрессивный взгляд исподлобья. Однако через мгновение после того, как загорелся фонарь, арестованный зажмурился и отвернулся, прикрывая глаза ладонью. Когда он более менее привык к казавшемуся ярким освещению, то убрал руку и тут же его взгляд полностью переменился.

– Ты?! – изумлённо и с испугом воскликнул арестант, резко вскочив на ноги.

– Да, сын, я, – кивнул Павел.

Олег испуганным взглядом смотрел на отца, не зная, ни что тот собирается делать, ни что делать ему самому. При виде отца его охватил страх. Он интуитивно понял, что раз отец здесь, то его судьба круто изменится, но в какую сторону? Павел выдержал долгую паузу, давая сыну возможность в полной мере «насладиться» страхом и неопределённостью, а затем снова заговорил.

– Пошли отсюда. Хватит тебе здесь сидеть, да и разговаривать тут в любом случае невозможно.

Но сын по‑прежнему смотрел на отца с опаской и не двинулся с места.

– Давай‑давай, чего стоишь? Или хочешь остаться здесь?

Пятясь, Павел сделал пару шагов и вышел в коридор. Выбор у Олега был очень прост – остаться в камере и продолжать бояться или всё‑таки последовать за отцом. А поскольку в любом случае он находился в полной власти Павла, и что бы отец ни задумал – он легко исполнит это, то смысла как‑то сопротивляться не было. По крайней мере сейчас. Олег пошёл вперёд и вышел из камеры, что за эти месяцы делал нечасто. Павел шёл в нескольких шагах позади и освещал им путь.