Фашист пролетел - Сергей Юрьенен

На двухэтажном здании, перед которым гулял милиционер, уже вывесили флаги, готовясь к встрече Сорок Девятой Годовщины. В ожидании хозяев, осаждавших сельпо, на немощеной площади переминались лошади, при виде которых возникло местное слово забрюханные - рыжие бока в грязи. В одной из телег, сидя на сене и любуясь новыми ботиночками, девочка лет пяти вдохновенно задирала юбку, будучи без трусов.

Он не удивился тому, что редакция местной "правды", помещалась в амбаре, правда, на цементном полу. Тут все было вместе - типография с редакцией. Наборные машины и прессы выглядели, как в музее 1-го съезда РСДРП. Не похмелившегося вида человек оторвался от древнекитайского романа "Сон в красном тереме":

- Зачем таком молодому борода? А впрочем, личит. Стихи?

- Нет, я к товарищу...

- Нехаю? Короткевичу?

- Нет, украинская фамилия?

- Если к Педенко, то Эдика больше нет.

- Как это нет?

- Сябры, что ль?

- На журналистику сдавали вместе...

- Да. Он Москву все штурмовал, три года подряд. А в этом одумался и сходу поступил. Пили на радостях месяц. Еще стану, говорил мне, разгребателем грязи. В американском смысле, то есть. Как этот, Линкольн Стеффенс... До подноготной доберусь!

Редактор посмотрел в окно, надел дождевик, фетровую шляпу и взял портфель.

- Поехали, раз сябр!

"ГАЗ-69" остановился у кладбища. Ботинки отяжелели от грязи, когда следом за редактором он дошел до свежей могилы. Пирамидка со звездой, в еловом венке рамка с подтекшими словами гимна газетчиков:

Трое суток не спать, трое суток шагать

Ради нескольких строчек в газете.

Если б снова начать, я бы выбрал опять

Бесконечные хлопоты эти...

- Как это случилось?

- Стихотворение Евгения Александровича "Нигилист" знакомо? Носил он брюки узкие, читал Хемингуэя? Так вот. Увлекся чудик наш Испанией.

- Так ведь не Америкой?

- Тоже, знаешь... Страна-участница. Агрессивного блока НАТО. Франко там, то да сё. На райбюро Эдуарду обо всем было говорено. По поводу одной его скандальной публикации. Ему б угомониться, а он, понимаешь, будучи под банкой на задании в совхозе Едемский, взял переходящее Красное и на скотный двор. Бык у них там был. Краса и гордость, понимаешь, по кличке, извини, Балун. И потеряли мы редактора отдела сельского хозяйства и промышленности.

Извлеченный из портфеля пластмассовый кружок путем встряхивания превратился в стаканчик:

- Держи!

Редактор вынул бутылку, выдернул затычку и, сведя белесые брови, пролил на хвою немного самогона. В нос ударило картофельной сивухой.

- Откуда у хлопца испанская грусть? Кто теперь скажет?

После чего налил Александру, который мог бы высказать предположение, откуда у Педенко была грусть и почему испанская. Опрокинув стакан, он выдохнул и вонзил зубы в подставленную антоновку, которая с готовностью раскололась, врезав по сивушным маслам своей неповторимой кисловато-сладкой сочностью.

Остатки коллега вылил на могилу:

- Ладно, Эдуард. Давай. Царствие, как говорили в старину, небесное. Только кому теперь газету делать?

- Мне, - ответил Александр.

- Шутки шутишь?

- Нет.

- Бумаги в порядке?

- В порядке.

- Судимости нет?

- Пока нет.

- Тогда что? Пред очи государевы? Нет, ты на эти флаги не смотри, сказал он, проезжая площадь. - На лесопункте они сегодня. Выездное заседание...

Шоссе.

Проселок.

И через сосняк, вцепившись в поручень...

Начальство сидело на хуторе под лосиными рогами, ружьями и патронташами. Керосиновая лампа озаряла допитые бутылки без этикеток, чугунок с картошкой, миски с жареным мясом, чёрным хлебом, солёными огурцами, яблоками, мёдом в сотах, поникшую лысину начальника поменьше, могучий подбородок капитана милиции и секретаря райкома, чья круглая голова была острижена под бокс - с зализами и чубчиком.

- Что за христосик?

- А мы сейчас поброем под Котовского, - пошутил капитан. Мундир растегнут, из-за выреза голубой майки занимается татуировка в виде солнца светлого будущего.

- Педенко нашего готов сменить. Вот, с одного факультета сябры...

Документ секретарь отстраняет:

- Ты, Кузьмин, не гони... Газета не только коллективный организатор, но и пропагандист. Кто сказал?

- Известно...

- А все же?

- Основоположник.

Старик в телогрейке внес мутные бутылки:

- Первачок, таварыш кирауник!

- Обожди, Петрович, кандидатуру обсуждаем... Белорус?

Александр мотнул головой.

- Яурэй, что ль?

- Русский.

- Тем более стесняться нечего. Сплотила навеки великая Русь. Стакан ему. Не этот. Как великороссу!

Не вынимая папиросы из зубов, капитан налил двухсотграммовый. Который Александр взял не глядя.

И выпил.

- Огурчиком! - сказал редактор.

- После первой не закусывает, - понял капитан. - Как в том кино...

- Второй ему. И нас не забывай.

Выпив, взялись за мясо, сплёвывая крупную дробь.

- Кабанятины! - заботился редактор. - Давай налегай! Вкуснятина!..

Ноги сами подняли Александра и вывели во двор, где, держа коня за гриву, в проёме амбара стоя писала старуха, которая перекрестилась, когда он упал. Поднявшись, он пошёл кругами мимо конуры со спрятавшейся жучкой, обречённой питаться из ржавого германского шлема, которых много, целых и дырявых, надето на забор облетевшего яблоневого сада, а вот и банька, за оконцом старый хитрован по капли гонит первач, мимо распоротого кабана, висящего клыками вниз и капающего в таз, мимо колодца и старухи, которая не перестает креститься и мочиться в грязь промеж белых тонких ног в галошах, но наконец и выход, он открыл калитку и пошёл между заборами, имея справа поле из-под картофеля, а слева огород, а в самом внизу, сливаясь с сумерками, пруд, который он пересекает по мосткам, переходящим в хлюпающие жерди посреди голого ольшаника, куда и втолкнула Александра всеочищающая рвота. Пытаясь удержаться за хилые стволы, в перерывах он взывает к непроглядному небу: "Алёна, где ты?"

Провалясь с головой, он дышит через сено.

- Дубику ты понравился. Пусть, говорит, поброется и пишет заявление. Оформим литсотрудником. Девяносто рэ плюс гонорар.

- Бриться не стану.

- Зря. Рот у тебя, как говорится, чувственный. Небось, целоваться любишь, а? По мне-то, хоть и не стригись. Только Дубик упрям, как дуб. Упрям. Тебе не дует?

- Нет.

- А то давай ко мне? У стенки омуток уютный... Слышь, Сашок? Ау-у?

- Да нормально мне.

- Ты, может, чего подумал? Александр?

Да пошло все на хер. Думать...

- Заснул, что ли? Ладно тогда. Приятных сновидений.

Утром он завернул за угол. На бревенчатую стену отливал шофёр, который ночевал в высокоосной "волге" своего хозяина. Он стал к нему спиной, от струи повалил пар.

- Не духарил Кузьмин?

- Нет.

Шофёр засмеялся.

- Раз он мне: "Возьми вафлю, Василёк". Не, говорю, я человек женатый. Но дать могу. По пьяни, понял? Апполон Иванович и взяли. Так-то мужик серьезный, но когда выпьет... Духарной!

По брезентовой крыше барабанил дождь. Молча вернулись в Узду, где редактор спросил:

- Не будем, значит, бриться?

- Нет.

- И правильно. Чего у нас спиваться? Кончишь, пойдёшь в большую прессу типа "Знамя юности"... Давай!

Тиснул руку, а когда Александр уже сидел в автобусе, взбежал, махая газетенкой:

- Скандальный-то наш номер!..

Обязательное "Пролетарии всех стран...". Непременный Ленин в профиль, превращённый местной типографией в слепого лысого дебила с приторной улыбкой. "Галерея передовиков района". "Задания - досрочно". "Отличникам награды". "Открытие сезона". "Интересная встреча"... И среди этих заголовком - под рубрикой "Мы - интернационалисты" - вдруг рассказ, где много солнца, апельсинов и обутых в ортопедические ботинки малолетних жертв телефонного террора, детей испанского коммуниста, который за кадром сидит в мадридской тюрьме. Автор, судя по врезке, при этом не испанец, а "молодой московский писатель" с фамилией ещё более странной, чем у Александра. Любопытно, что, имея счастье проживать в столице СССР, по иному миру автор тоскует не меньше, чем Александр по Москве, которая все же даёт возможность не погибнуть таким вот - нарочно не придумаешь - казусам советского мира, как этот Юрьенен Сергей.

Навстречу автоколонна.

Автобус заваливается набок.

Оторвавшись от газетки, Александр провожает взглядом пятитонные ЗИЛы "защитного" колера кабины и кузова с ребристо натянутым брезентом, из-под которого ровесники в гражданском, но выбритые под ноль-ноль, пугливо смотрят в никуда.

14

Мама открывает с победной улыбкой:

-Угадай, кто у меня в гостях?

Не может быть...

Но польские духи "Быть может". Но дым "БТ". Но этот элегантный зонт, упертый в собственную лужицу.

По пуговице расстегивая свое влажное пальто, он смотрит из-за косяка на сигаретный дым, слоями выплывающий из кухни. Она. Алёна. На табурете, который может выдержать любые конфронтации. Светлый каштан волос. Срез темно-зеленой юбки над коленом. Палец, бьющий по дорогой сигарете с фильтром. Нога на весу покачивается, пускает зайчик носком туфли.