Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У меня есть место в коридоре, где я уже давно хотела бы повесить картину, – продолжала я. – Я предпочла бы купить одну из картин вашего деда, если они еще не распроданы.
– Отнюдь нет, – сказал он. – Какую картину вы бы хотели иметь? Пейзаж? Полотно Хогарта? Назовите сюжет; я уверен, что у нас найдется что-нибудь подходящее.
Я улыбнулась.
– Вы можете преподнести мне сюрприз. Назовите вашу картину и вашу цену.
– Хорошо. Мать, скорее всего, заставит меня торговаться со всем Мэйфэром[17], но я получу ваш приз.
– Что будет с его домом?
– Дед оставил его мне. У меня была идея перестроить его в медицинскую школу для молодых врачей.
– Звучит восхитительно. Именно то, чего он сам бы хотел.
– Да. Думаю, ему бы понравилась мысль сделать свой дом местом для просвещения людей.
– Но вы будете жить там и откажетесь от аренды дома на Бедфорд-Роу?
Он задумался над вопросом.
– Его дом очень большой. Мужчине без семьи было бы нелепо и накладно жить там.
Я осторожно поставила свою чашку на блюдечко. У меня подкатил комок к горлу.
– А вы хотели бы иметь семью?
– Наверное, – со вздохом произнес он. – Но есть кое-что еще, чего я хочу еще больше.
Я замерла.
– И что это? – Мой голос прозвучал как шепот.
Он задумчиво посмотрел на пустой очаг с пирамидой свежих дров.
– Больше всего мне хочется идти под открытым небом куда глаза глядят, с куском горячего пирога в руке, и находиться подальше от аукционистов, от моей матери и сестер, от гостиных и дома на Грейт-Ормонд-стрит, от больных и умирающих детей – хотя бы на один день. Я хочу видеть деревья и цветы, а не экипажи и людскую толкучку, и слышать пение птиц, а не постоянные соболезнования, вопросы о болезни кузена жены брата или рассказы о незамужней племяннице, которая по случаю оказалась в Лондоне и ищет подходящее предложение. Почему? Потому что у меня много активов, хорошая профессия и доброе имя, а холостяк с такими перспективами – такая же редкая птица, как белый павлин.
Я помолчала, а потом сказала:
– Я читала, что в садах Рэнли содержат редких белых павлинов[18].
Он уставился на меня, а потом расхохотался. Это был сердечный, добрый раскатистый смех – такой заразительный, что я тоже рассмеялась, хотя говорила совершенно серьезно. По нашим щекам текли слезы, но через минуту-другую мы пришли в себя и сели, держась за животы и испытывая легкое головокружение.
– Значит, решено, – сказал он, вытирая глаза. – Туда я и отправлюсь. Хотелось бы, чтобы вы могли присоединиться ко мне. – Я заерзала на стуле, но прежде чем успела что-то сказать, он добавил: – Конечно, я не буду просить вас об этом.
– Мне очень жаль, доктор Мид, – искренне отозвалась я.
Он так нежно смотрел на меня, что мне пришлось отвернуться. Он хотел простейшей вещи на свете: гулять вместе, рука об руку. Это было самое естественное желание, однако я не могла удовлетворить его. Если бы могла, то попросила бы его подождать, пока я сбегаю наверх за шляпой и перчатками и встречусь с ним у парадной двери, интересуясь лишь тем, чей экипаж мы должны выбрать. Для большинства людей решение покинуть свой дом не более трудное, чем решение написать письмо или пообедать.
– Вам нужно с кем-то гулять, – обратилась я к нему.
– Нет никого, с кем мне хотелось бы совершить подобную прогулку, – ответил он. – А одинокий мужчина не может посещать ландшафтные сады, не привлекая нежелательного внимания.
– Да, вам нужно опасаться врагов и авантюристов, – согласилась я.
Он снова рассмеялся. Я сразу же поняла, что он имеет в виду, и покраснела до ушей.
– Элиза может пойти с вами, – внезапно решила я. Я сказала это раньше, чем подумала, поэтому мои слова удивили нас обоих.
– Элиза? – озадаченно спросил он. – Ваша Элиза?
– Да. Сегодня, во второй половине дня. Я могу отпустить ее на два-три часа, если хотите.
Он задумался и осторожно поставил свою чашку на блюдце.
– Это было бы великолепно. Но вы уверены?
– Да, вполне. Она лондонская девица, и очень смышленая. С ней вы будете в полной безопасности. Разрешите мне позвать ее.
Я обнаружила няню и ее подопечную в столовой, где они изображали чаепитие, пока Шарлотта читала вслух. Между ними лежал старый детский журнал, и я слушала в дверях, как она читает прерывистым детским голосом:
– Женщина, которая только что подошла к ней, спросила девочку, чья она. «Я… я мисс Бидди Джонсон, и я заблудилась», – ответила та. «Ах, – сказала женщина, – Вы дочь мистера Джонсона, не так ли? Мой муж ищет вас, чтобы отнести…»
– Элиза?
Они изумленно подняли головы. Элиза слушала «Историю мисс Бидди Джонсон» как зачарованная. Это была одна из любимых историй Шарлотты о маленькой девочке, заблудившейся на улицах Лондона. – Ты могла бы ненадолго зайти в гостиную? К нам пришел доктор Мид.
Все краски отхлынули с ее лица. Она медленно встала, держась за спинку стула и положив руку на плечо Шарлотты.
– Тебе нехорошо? – встревоженно спросила я.
Она покачала головой, и Шарлотта тоже встала, вознамерившись сопровождать ее. Я решила не возражать и повела их наверх.
– Доктору Миду нужна спутница, чтобы сопровождать его на прогулке сегодня вечером, и думаю, ты как раз подходишь для этого, – сообщила я.
Ее лицо, искаженное от беспокойства, сразу же прояснилось.
– Я?
– Да.
– Миссис Каллард рассказала мне о знаменитых белых павлинах в садах Рэйли возле Челси, и боюсь, я слишком заинтересовался этим зрелищем.
– Ох, – сказала Элиза.
– А мне можно с ними? – вмешалась Шарлотта.
Все удивленно повернулись к девочке. Мы забыли о ее присутствии, пока она цеплялась за юбки Элизы. Выражение ее лица было решительным.
– Определенно нет, – машинально ответила я.
Шарлотта пригвоздила меня к месту пугающим взглядом. В нем была жгучая ненависть, но также страх и смирение перед судьбой, и это заставило меня дрогнуть.
– Она ходит только в церковь, – сказала я. – Она никогда не была на Дрейк-стрит, уж не говоря о Челси.
Я представила свой атлас, лежавший на полке в кабинете. Я смутно понимала, где находится Челси, – где-то к западу от города, примерно полчаса езды в экипаже. Это было немыслимо.
– Слишком далеко, – объявила я.
– Пожалуйста, мама, разреши мне ехать с ними!
– Нет, и я больше не хочу слышать об этом.
Она разразилась такими бурными рыданиями, что мы могли
