Рабочая гипотеза. - Федор Полканов

Мезин облучал на реакторе титовских мышей. Вначале он делал это попутно, одновременно работая по своей диссертационной теме. Но Мезин разворачивался так медленно, а Титов с такой настоятельностью загружал его попутными делами, что Дмитрия Семеновича многие обогнали, материал устарел, не успев оформиться в диссертацию, – и Мезин полностью превратился в титовского лаборанта. Дело осложнялось тем, что получал он зарплату сотрудника. Это для многодетного Мезина было важным, Титов же не уставал намекать: такое положение может сохраниться лишь при большой старательности. Дмитрий Семенович по природе своей трудолюбив, однако слабохарактерен, и постоянные придирки и подхлестывания не только не заставляли его работать лучше, а, наоборот, зачастую приводили к тому, что у Мезина все валилось из рук. Так, видимо, было и на реакторе. Впопыхах он плохо задвинул крышку контейнера, пронырливые грызуны раздвинули щели и разбежались. Мезин, убоявшись титовского гнева, сунулся ловить мышей куда не положено. Его сразу одернули, однако дозу, превышающую допустимую правилами, он успел получить. Физики отобрали у него пропуск на реактор («Пусть в институте вас сначала научат!») и позвонили Грушину.

– Как мог сделать такую глупость, сам не пойму… В пятьдесят пятом мыши разбежались точно так же. Тогда именно я подсказал оператору, что нужно делать, а тут…

Мезин огорошен и смущен. Облучение его не пугает, он и сам прикинул – доза мала. Его и сейчас тревожит лишь следующее:

– Как ко мне теперь будет относиться Титов, после этой истории?

К сожалению, Мезин откровенен лишь с Громовым. Когда же предстал перед всей комиссией, напротив, выгораживал Титова. Явно хочет оставить Титова в стороне заместитель директора института Холодовский:

– Не может руководитель отвечать за все, что выкинет подчиненный!

«Видимо, побаивается черных шаров», – думает Громов о Холодовском. Нежелание получать черные шары при голосованиях на Ученом совете – именно то, что заставляет многих поддерживать хорошие от: ношения с Титовым.

Третий член комиссии, Крутиков, черных шаров не боится, ему просто не хочется терять время.

– Свертывайте вы поскорей это разбирательство! – откровенно говорит он Леониду. – Кто из нас не схватывал ненароком десяток рентгенов?

Всякий схватывал, в том-то и беда, и всегда по-глупому. И сколько же можно по-глупому облучаться? Громов не хочет, да и не может оставить все это просто так, без последствий.

– Не вмешайся тут физики, не получи история эта огласки, никто б и внимания не обратил. Во всяком случае, институт не стал бы делать из этого пустяка чрезвычайного происшествия! – доказывает Крутиков.

Громова же его доводы злят.

Грушин, выслушав, думает, потом говорит:

– Мезину – выговор. Тут все ясно. А к Титову придраться, – тут Холодовский прав в чем-то, к Титову придраться почти невозможно. Неправильно руководил, неверные методы – даже этого ты не докажешь. Мезин-то ведь молчит! Придется подойти к Титову иначе. Его вызовет председатель месткома, и мы с тобой придем на эту беседу. Обеспечим себе черные шары по гроб жизни, однако такова уж наша с тобою доля. Скользок он, черт, этот Титов, но, я полагаю, прочувствует…

Разговор в профкоме длился почти два часа. Титов вначале юлил, а потом вдруг начал со всем соглашаться: Титов из тех, кто постиг, что в иных случаях проще и выгодней сказать: «Виноват, каюсь». Трудно ли языком шевельнуть? Между тем после того, как сказано «виноват, каюсь», если это сказано вовремя, доводы противников силу теряют. Обезоруживающе улыбаясь, Титов был мил и ни с кем не спорил. А насколько искренен он был, стало ясным назавтра: учинил Титов Мезину с глазу на глаз страшнейший разнос, а в довершение всего отказался руководить Дмитрием Семеновичем: не сработались, мол, и точка!

Мезин пришел к Громову, уселся на стул, отвлекая Леонида от дел.

– Ах, Леонид Николаевич! Говорил я вам: не надо за меня заступаться. Ну, получил бы я «строгача» вместо выговора, не все ли равно? А теперь…

– Теперь? Прежде всего – не нойте. Зайдите на «Олимп» и поговорите. Иван Иванович даст вам тему – и все! Что страшного?

– Я вас уважаю, Леонид Николаевич, вы знаете… Однако скажу: вы очень горячи, вероятно потому, что еще молоды. Шаровский не станет спорить с Титовым. И так отношения у них натянутые, зачем же обострять? Иван Иванович снова меня к Титову пошлет: умели ссориться, сумейте и помириться. А как я пойду?

– Хотите, я вместо вас поговорю с Шаровским?

И Громов идет на «Олимп».

– Что вы думаете делать с Мезиным, Иван Иванович?

Шаровский пожимает плечами:

– Отправлю в отпуск. За месяц Титов успокоится, а нет… Там будет видно.

– Мне кажется, это не решение вопроса. Ведь в самом деле они не сработались.

Шаровский вновь вздергивает вверх плечами.

– А какого вы от меня ждете решения? Мезин работник хороший, нужно только уметь его загружать. Но мне Мезин не нужен. Хватит с меня титовских любезностей! Вы же знаете, я группу Титова давным-давно обхожу стороной, – это отрезанный ломоть. Хотя постойте, я, кажется, решение нашел. – Шаровский вскочил, пробежался. – Постойте! Мне Мезин не нужен. А вам?

– То есть как, Иван Иванович?

– А очень просто. Жукову получили – дел только прибавилось, ибо Жукову вы посадили на самостоятельную тему. У вас аппетиты вроде моих. Берите Мезина – превосходные руки, и никаких претензий. Он как будто понял уже, что стать кандидатом дано не каждому.

– А откровеннее?

– Откровеннее? – повторяет Шаровский. – Вам могу сказать откровеннее. С Титовым вы отношения испортили напрочь – чего же бояться еще?

– А я ничегошеньки и не боюсь.

– Понятно! В печати вас ругают и без Титова, а аспирантов у вас нет.

– Иван Иванович, не только потому, что у меня нет аспирантов. Просто не страшно – и все тут!

– Тем лучше! Берите Мезина, но только заручитесь согласием директора и Грушина.

«Хитрющий старик! – думает Громов, уходя с «Олимпа». – Противопоставил мою группу группе Титова, а сам будет стоять в сторонке. Ну что ж. Не так уж и это плохо. А что Титов скажет: «Громов затеял историю, чтобы переманить работника», – пусть говорит. Краева не убоялся, а уж этого-то молчальника с улыбкою на лице и с ножом за пазухой тем более. Пусть себе швыряет черные шары на здоровье!»

Назавтра, войдя в комнату и совершенно забыв о Мезине, Леонид, как раньше бывало, сказал:

– Ну-с, девочки, какие у нас на сегодня дела?

«Девочки», в том числе Мезин, расхохотались.

А слово, случайно брошенное, прижилось. Уже через неделю кто-то жаловался Шаровскому:

– Девочки Громова заполнили виварий своими клетками, пройти негде.

Речь шла о морских свинках Дмитрия Семеновича.

Очередная неприятность, на этот раз очень серьезная: в биоотделении академии вычеркнули из плана темы Громовых. Можно ли придумать что-либо более огорчительное?

Леонид сходил к Шаровскому, к директору, к Грушину – никто не мог объяснить, почему это произошло.

– Съезжу в биоотделение, выясню, – обещает Шаровский.

Этим Громова не утешишь: нужно не выяснять, а добиваться восстановления справедливости.

– Не будете возражать, если схожу я сам?

– Видите ли, они не любят, когда ходят сотрудники. По сути дела, этим должен заниматься директор; куда ни шло, если пойду я… А впрочем, рисковать нечем, положение таково, что я так же бессилен что-либо сделать, как и вы.

Неторопливое спокойствие – откуда оно берется в ответственные моменты? Видимо, выработалась эта привычка еще на фронте. Когда на батарею лезут фашистские танки, про себя можешь волноваться и трусить, однако на то у тебя и звездочки на погонах, чтоб подпустить их поближе и даже последнюю команду «огонь» подать спокойно, неторопливо – таков единственный способ и победить и выжить. Да, надлежит и здесь быть спокойным, неторопливым – куда как хуже получится, если войдешь в биоотделение и начнешь стучать кулаком по столу. Прошли времена, когда что-либо можно было решить нахрапом, элементарным «Даешь!» – ныне организатор должен быть в первую голову человековедом. Найдешь клавишу – и заиграет в твоем собеседнике нужная струна.

– Почему вы не обратились к директору или, на худой конец, к заместителю? В их функции входит… – как и предсказал Шаровский, начинается именно с этого.

– Да, совершенно верно. Но я тону, а утопающему бросают спасательный круг – в момент, когда он тонет, уже поздно учить его плавать. Ваше замечание учту на будущее. Но если бы я сейчас пошел к директору, знаете, на это нужно много времени – боюсь, что я начал бы пускать пузыри.

Громов выбрал правильную линию поведения: биоотделенец слегка улыбнулся, однако при этом не замедлил высунуть безапелляционную бюрократическую рогатку:

– Не надейтесь на аудиенцию у академика-секретаря!

Именно на эту аудиенцию Громов надеялся – кто же, кроме академика-секретаря, может ему помочь? – однако решил поначалу не открывать свои карты.