Князь Святослав II - Виктор Поротников

Внезапно Людек услышал протяжные стоны княгини, полные расслабленной неги. Сердце его яростно заколотилось в груди, а на лбу выступил пот. Его обожаемая госпожа там за дверью сейчас отдается своему супругу, которого она совсем не любит, даже больше, презирает и за глаза называет «вонючим медведем». Это слышали все служанки княгини.

Людеку Гертруда однажды сделала прозрачный намек, сказав наедине: «Старайся мне понравиться, и я по-женски отблагодарю тебя». При этом княгиня так посмотрела на Людека, что будь княжеский постельный законченным глупцом, он и тогда догадался бы, к чему клонит его госпожа. Однако Людек, сын Пшебора, глупцом не был и в свои неполные тридцать лет стоял выше многих своих собратьев-поляков, служивших киевскому князю.

По молодой горячности и по знакам внимания со стороны Гертруды Людек уже всерьез полагал, что сердце княгини хотя бы наполовину принадлежит ему. Не зря же Гертруда подарила ему золотую шейную гривну, которую Людек никогда не снимает с себя. Потому-то ревность, поселившаяся в душе Людека, давала о себе знать всякий раз, когда князь и княгиня ночевали вместе.

Промаявшись под дверью больше часа, Людек, наконец, ушел в свою маленькую светелку и, не раздеваясь, упал на жесткую постель. В его ушах еще долго звучали стоны Гертруды, взбудоражившие чувства и воображение молодого человека.

* * *

Лекарь-персианин вылечил княжича Бориса. Изяслав на радостях решил, что их прежние отношения с Эмнильдой возобновятся вновь. Он был поначалу уверен, что сумеет убедить свою любовницу не соблюдать всего срока воздержания, наложенного на нее отцом Иларионом. Однако прошел год, начался второй со дня наложения епитимьи, а Эмнильда продолжала отвечать Изяславу резким отказом.

В облике и манерах Эмнильды появились сильные перемены. Она стала одеваться в строгие темные одежды, голову покрывала темным убрусом, перестала носить украшения, не пользовалась больше благовоньями и румянами. Эмнильда молилась три раза в день и каждодневно ходила в церковь, где не уставала благодарить Господа за спасение своего любимого сына.

От подарков Изяслава Эмнильда решительно отказывалась, а сладости хоть и принимала, но все раздавала нищим. На уверения князя, что Бориса от смерти спас лекарь, найденный им, но отнюдь не Бог, Эмнильда спокойно возражала, мол, Господь руками лекаря спас мальчика. Она же отныне будет блюсти свое тело как никогда раньше и даже по истечении срока наложенной на нее епитимьи больше никогда не соединится на ложе с Изяславом.

«Это грех, княже… Страшный грех! - не уставала повторять Эмнильда. - Я жила в неведении и грешила с женатым, но ныне я прозрела. Все в воле Божьей и все мы есть рабы Господа нашего. Чистой желаю быть пред людьми, пред сыном своим и пред Творцом нашим».

Изяслав, слыша такое из уст Эмнильды, смотрел на нее как на умалишенную либо ругался вполголоса и уходил. Его наезды в Вышгород становились все реже и реже.

Исчерпав все доводы и уловки, вроде вторжения в баню к моющейся Эмнильде и тисканья молоденьких рабынь у нее на глазах, Изяслав стал всерьез задумываться над тем, как избавить Эмнильду от боязни Божьего гнева. Изяславу не верилось, несмотря на уверения ключницы Власты, что по истечении срока покаяния Эмнильда станет такой, как раньше, неутомимой в любовных утехах. У него перед глазами была полупомешанная богомолка в облике той женщины, при мысли о которой в Изяславе пробуждались молодые силы. Великий князь стал даже подумывать, а не обошлось ли тут без какого снадобья или наговора.

Желая убедиться в своих подозрениях либо, наоборот, избавиться от них, Изяслав как-то раз пожелал услышать мнение об этом посадника Огнива.

Огнив по своей натуре был человеком сметливым и не очень-то верившим в знахарей, поэтому он откровенно и простодушно посмеялся над опасениями князя, с которым часто общался запросто, как закадычным другом.

- Да Бог с тобой! Какие наговоры! Да еще от схимника Илариона! У него же день с Бога начинается и Господом кончается, измолился, испостился в нитку. Ну, а что до Эмнильды, то с ее-то умишком только в чудеса Господни и верить. Пришел бы к ней волхв языческий вместо Илариона, она бы и в Перуна поверила с его громами небесными, ведь в таком настроении была. Тонущий ведь и за щепку хватается.

- Был у нее языческий знахарь Зашиба, да ушел ни с чем, - возразил Изяслав, - а после Илариона Эмнильду будто подменили, именно после него треклятого! Как ты это объяснишь?

- Запугал Эмнильду Иларион гневом Господним и адским пламенем, - понизил голос Огнив, - чего тут долго думать. Говорит он складно, как по-писанному, такой кому хочешь в душу залезет.

- Верно молвишь, - вздохнул Изяслав. - Так что же делать?

- Ждать, княже.

- Ждать?! Сколь долго?

- Пока Эмнильда не оттает. Придет срок, и захочется ей, лапушке, снова мужских объятий. Вот увидишь, княже.

- А коль не захочется?

- Не может такого быть. Чай, сердце у нее не камень.

- Она сказала мне как-то, что больше не согрешит со мной до конца дней своих, - признался посаднику Изяслав. - Зарубил бы мечом этого святошу Илариона! Почто ты пускал его в терем, Огнив? Почто не гнал взашей?

- Кабы я ведал, княже, что у него на уме, - испуганно залепетал посадник. - Иларион и прежде к нам хаживал. Ты же сам, княже, привечал его, книги ему давал. Я мыслил, что Иларион тебе друг преданный, как я мог друга твоего на порог не пустить?

- Я со двора, а беда во двор! - сокрушался Изяслав. - Одна утеха в жизни была, и той не стало. Соображай, Огнив, что с Эмнильдой делать. Не могу я без нее. Слышишь, не могу!

- Есть у меня, княже, мыслишка одна, - поспешно сказал Огнив.

- Молви!

- Я так мыслю, ежели один чернец смог нагнать на Эмнильду страху, так, может, другой чернец сумеет ее от этого страха избавить. Ведь все чернецы на одной дуде играют, у них только погудки разные.

Изяслав с минуту размышлял, глядя на низкорослого посадника сверху вниз, потом махнул рукой.

- Будь по-твоему, Огнив. Найди священника, знахаря, колдуна - все едино кого, лишь бы дурость из бабы вытравил! Мне не нужна монашка. Даю тебе три месяца сроку. Да мошной потряси, не скупись, коль сделаешь все как надо, я тебя внакладе не оставлю.

Огнив низко поклонился князю, выражая свою благодарность за доверие.

После этого разговора уезжал Изяслав из Вышгорода в большой кручине, терзаясь мыслями о гневе Господнем и одновременно гоня их от себя: пылала душа князя ненавистью к святому схимнику Антонию и к прочей братии Печерской обители. В позапрошлом году сманили черноризцы печерские своими проповедями к себе двух именитых Изяславовых дружинников Ефрема Каженика и Варлаама и, невзирая на запрет Изяслава, постригли обоих в монахи. А перед этим иеромонах Никон уговорил принять постриг боярского сына Еремея Кретича, причем тоже против воли Изяслава пошел.

За дерзкие речи свои Антоний и Никон долго скрывались от княжеского гнева на чужбине. Антоний все же вернулся и через посредничество Илариона примирился с киевским князем. Однако Изяслав подозревал, что это только для вида, просто устал на старости лет по чужим землям скитаться. А гордец Никон так и не воротился на Русь, нашел пристань в Тмутаракани.

Теперь еще отче Иларион, давний дружок Антония, в Печерской обители обосновался.

«Ох, разорю я когда-нибудь это осиное гнездо! - сердито думал Изяслав. - Доведут меня отшельники своими кознями до праведного гнева! А братья мои, недоумки, за наставлениями к ним ездят. Нищие учат богатых, как добро наживать. Смех, да и только!»

Искушение Давыда

Разболевшийся зуб целую неделю изводил Давыда сильной болью, лишая сна и пищи, доводя порой до слез и приступов бешенства. Единственным человеком, пытавшимся облегчить ему страдания, была Регелинда. Служанка делала княжичу целебные примочки, приготовляла отвары для полоскания рта и постоянно твердила, что, как только боль немного поутихнет, зуб надо вырвать. Слабохарактерный Давыд покорно принимал все снадобья и был бы рад избавиться наконец от больного зуба, но один вид щипцов, коими лекарь Чурила собирался лезть ему в рот, бросал его в дрожь. Лекарь, приглашаемый Регелиндой, несколько раз приходил в княжеский терем и уходил обратно, посмеиваясь в бороду, ибо Давыд при виде него запирался в своей светелке.

Скоро и челядь, и младшие дружинники знали о несчастье Давыда и привыкли к тому, что Чурила иной раз обедал или ужинал в холопской, смеша служанок байками про «хвори знатных людей». Лекарь вот уже много лет ходил по домам, врачуя людей от самых разных недугов. Весь Чернигов знал его как знатока лечебных трав и отпетого скабрезника.