Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

Старик явно удивлен. Я говорил совершенно спокойно, слегка меланхолично, тщательно подбирая выражения. Горькие таблетки всегда нужно давать в облатке, иначе их не проглотят. C’est le ton qui fait la chanson[145]. Дедок проглотил, но подействует ли? Я вежливо прощаюсь с ним; думаю, что все зря, до сердца не дойдет. Это наша вина. Мы всегда учили их только жалости; ну и научили. Для них сказать: vous êtes malheureux[146] так же легко, как плюнуть. Неправильно я написал, что до сердца не дойдет; не дойдет до ума. В наши дни попытка достучаться до сердца — бесполезный труд. У людей больше нет сердца. Да, если они его открывают, то это плевок — сердцем; по привычке. Мне не надо ни от кого жалости, я хочу понимания; тогда сердце само отзывается и благородно бьется.

Мы покидаем Канны и тут же оказываемся в Жуан-ле-Пене. Город стал модным уже после войны, и это сразу видно. Несмотря на пустоту, здесь царят крикливость, румбо-джазовая архитектура, саксофоновые виллы. Вижу в витрине паштет в банках, иду и покупаю. По обыкновению разговариваю и узнаю, что польский Красный Крест открыл здесь приют для жен и детей польских офицеров, которые смогли уехать в Англию, попали в плен или пропали без вести. Я вздрогнул и стремительно выбежал из магазина. Бежим, не желая видеть никого из этого слоя нашей интеллигенции. Если через два месяца море здесь начнет выбрасывать желчь, печенки и ядовитую пену, уверен, они будут из этого приюта. Без сомнения! На меня повеяло благотворительными обедами на Л. и тем обществом, а особенно «нашими панями».

В конце дня мы проезжаем через Антиб. Жуан-ле-Пен, только называется Антиб. Роскошные виллы. В Ниццу мы хотим приехать аккуратные, чистые и элегантные. Доезжаем до устья Вара и едем по правому берегу вверх по реке. Хотим разбить здесь палатку, чтобы завтра помыться в пресной воде как следует, с мылом. В морской воде мыло не мылится. Долина реки Вар очень широкая, с обеих сторон остатки Приморских Альп, на горизонте горный барьер. По обоим берегам реки в долине простираются великолепные фруктовые сады и огороды. В общем, вся полоса, помимо купальных мест, сады и сады. Именно отсюда большинство ранних овощей и фруктов в магазинах и на рынках Парижа. Везде домики и сады, и нигде нет прохода к реке. В конце концов находим тропинку между садами, почти перекрытую заборами, согнувшимися под тяжестью винограда, и выбираем место для ночлега. Собираем сухой тростник, делаем из него пружинистую подстилку и над этим диваном разбиваем палатку. Вечером над водой становится прохладно, и Тадеуш то и дело кричит: «Внимание — воздух!» Комары, пикируя, атакуют нас, и громкие хлопки по бедрам, по рукам, по лицу звучат как взрывы. Нападение адское. Мы быстро зажигаем огонь и готовим ужин. Подбрасываю в огонь траву, и дым разгоняет комаров. Уже не налетают полчищами. Убиваю одного, беру в руки, смотрю и говорю Taдеушу, что это самка. «Откуда ты знаешь?» — «Посмотри». Тадеуш смотрит, светит фонариком. Смеется. Не хочет верить, что среди комаров кусают только самки. «Ну а что тогда самцы вонзают в самку?» Не знаю; во всяком случае, крови не пьют. Тадзио обращается к ним в женском роде и выдает ряд антифеминистских суждений. «Представь себе, скольких людей эти комарихи заразили малярией в Румынии; все самые страшные болезни от баб». В палатке мы герметично закрылись, перебили всех комаров и уснули.

Ницца, 14.9.1940

На постели из тростника было мягко, и мы спали замечательно. Утром просыпаемся, а на прозрачной крыше палатки красные пузыри, такие же прозрачно-матовые, как крыша палатки. Я смотрю ближе, и меня осеняет. У нас палатка без пола, не совсем герметичная, и комары проникали снизу. И настолько искусали нас во время сна, что теперь сидят и летать не могут. Мы снимаем их аккуратно и с удовольствием убиваем. Оставить их было нельзя, при складывании палатки они бы нам всю крышу испачкали. Бьем их добрую четверть часа, а Тадзио перед каждым осужденным произносит длинную речь.

Потом идем к реке. Вар напоминает Дунаец. Купание и завтрак. Большая стирка белья, и так до полудня. Уезжаем. Через сорок пять минут въезжаем на Английскую набережную, которая, изгибаясь дугой, исчезает вдали. Справа море, слева виллы, гостиницы, сады и пальмы. Жаркий день, и раскаленный воздух дрожит над асфальтом. Мне кажется, что я смотрю киножурнал. Тадзио кричит: «Ендрусь, гостиница!» Вижу небольшой, четырехэтажный дом, окна и балконы выходят на набережную и на море. «Petit Idéal Hôtel» расположен идеально. Иду спросить, сколько стоит, и не могу поверить. Хозяйка показывает мне большой номер, на полу ковер, кровать, как аэродром, кушетка, балкон с видом на набережную и море — все вместе 15 фр. в сутки. Я плачу сразу за два дня и спускаюсь к Тадеушу. Отвязываем наши тюки, велосипеды ставим в прачечной и поднимаемся наверх. Тадзио ослеплен коврами, встроенным биде, умывальником, кроватью, кушеткой. Открывает кран в биде, направляет высокую струю воды вверх, как в фонтане, зажигает сигарету и небрежно спрашивает: «А вы по какому вопросу?» Мы даже не кладем наши вещи в шкаф. Выбегаем на балкон. Под нами Английская набережная, широкая полоса моря, слева Ницца. За 15 франков в сутки. Тадеушу кажется, что это смехотворно мало, и он беспокоится, что гостиница с «обслуживающим персоналом», которому надо будет потом отдать 100 франков. «Может, это бордель, и через минуту придет какая-нибудь труженица?»

Достаем из рюкзаков одежду и вешаем в шкаф, чтобы «отвиселась» до завтрашней поездки в Монте-Карло. Потом одеваемся для визита к Х. Может, она получила уже письма от остальных друзей? Я надеваю темно-синие брюки, белый свитер с большим гербом Каркассона на груди, белые туфли. Тадзио — серые брюки в огромную клетку и серый свитер. Мы выглядим как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Перед выходом заполняем регистрационные бланки и получаем информацию о ближайшей закусочной. Решаем отдыхать (?) и систематически обжираться.

Бодрым шагом идем в Ниццу. Опять виллы, дворцы и особняки, гостиницы и пансионы, спрятанные в зелени садов и скверов, много пальм — одним словом, все, что мы видели на открытках или в кино и думали: «Может, когда-нибудь поеду туда» с тем же чувством, что «может, когда-нибудь выиграю в лотерею». Сейчас я иду по набережной. Проехал по всему Лазурному Берегу, потратив чуть больше 300 франков, и