Джесси - Валерий Козырев

В разговор по очереди вступали солдат, сваха, изредка – шурин. И вот, наконец, после долгих витиеватых речей «за» и «против», они всё же сходятся на мысли: не надуришь, не проживешь. И это немудрёное мировоззрение, напрочь подавив слабые сомнения, основывающиеся на противостоянии злу и страхе перед Богом, – восторжествовала. Скупой селянин сгибается под тяжестью аргументов в пользу обмена и, преодолев природную робость, соглашается. В завершении шурин сходил в шинок с фальшивой банкнотой, оставленной евреем как образец её надежности, и принёс бутылку горилки, чем и склонил окончательно в сторону авантюрного решения своего родственника. Декорации спектакля, герои, их образы, затейливая жизненная философия словно воочию воссоздали в зале сельский дух конца восемнадцатого века. У Гены возникло ощущение, что это не он пришел в театр, а напротив – театр пришел в его мироощущение этой великолепной постановкой.

Вика и Вока сидели сбоку Гены, и где-то в середине спектакля он невольно покосился на них. Лицо Воки никак не отображало его увлеченности, наоборот, казалось даже равнодушным; Вика же напротив – сидела, чуть подавшись вперед, вся во внимании. И Гене почему-то показалось, что между ними существует некая взаимосвязь, ещё не определившаяся, но уже явно обозначенная. И безотчетное, подленькое чувство ревности ворохнулось где-то в самой глубине его души. И ему стоило определенных усилий, чтобы вновь ухватить суть развивающихся на сцене событий, а они, между тем, стремительно раскручивались.

За всю ночь селянин не сомкнул глаз. Вновь и вновь пересчитывал он деньги и, положив сверток себе за пазуху, а не как обычно на дно сундука, скрючивался калачиком на дерюжке. Но, полежав лишь самую малость, соскакивал с сундука и, прижимая деньги к груди, метался по хате. Не раз он готов был отказаться от своей затеи и прятал сверток в сундук, но словно какая-то неведомая сила заставляла его вновь доставать деньги и опять мотала по хате челноком. Наконец, лишь только зачался рассвет, он, наскоро сотворив молитву и размашисто перекрестившись, пошел запрягать лошадь. Проснувшийся сын, позёвывая, стал, было, напрашиваться, чтобы поехать с ним.

– Сам управлюсь! – отмахнулся селянин. – Ты тут лучше за работниками присматривай, а то я за ворота, а они пузом кверху.

– Да уж присмотрю, только вдвоём-то ловчее было бы…

Селянин промолчал. Одним из условий старого еврея было, чтобы он был один.

– Приглядывай тут, – лишь сказал он и, сняв со стены уздечку, вышел из хаты.

Вернулся под вечер. В хату, где его уже с самого обеда дожидались вчерашние советники, вошёл, волоча за собой большой старый фанерный чемодан. Из петли, удерживая чемодан закрытым, торчал большой ржавый гвоздь.

– Вот они, родненькие! – бухнул он чемоданом об пол и окинул взглядом собравшихся. Взор его был горд и надменен, словно перед ним стояла толпа нищих попрошаек. – Вот они! – с придыханием повторил он. – Вот они! – Голос опустился до шепота.

– Да покажи уже, не томи! – торопила тётка Афросья.

Селянин опустился перед чемоданом на колени.

– Полный чемодан денег, – озираясь, шептал он.

– Полный чемодан! – схватился за голову шурин.

– Полный чемодан? – удивился отставной солдат. – Так что, неужто ж не пересчитывал?!

– Так а когда считать-то? Жид как дал мне чемодан, так сразу сел в поезд и уехал. А на станции – где пересчитаешь? Люди кругом, а по дороге страшно – увидит кто ненароком… Деньжища-то какие, как можно?.. Вот до дома и терпел…

– Хм… Жид жида, конечно, не обманет, а вот крещёного вокруг пальца обвести – для него не грех вовсе! Много такого я в Польше повидал… – лицо старого солдата сделалось суровым. – Открывай чемодан! – приказным голосом сказал он.

Селянин дрожащими пальцами вытащил гвоздь из замочной петли, откинул крышку и отшатнулся в ужасе. Все бывшие в хате, сгрудившись, склонились над фанерным ящиком.

– А деньги-то где? – сдавленным голосом спросила сваха.

– Тьфу!.. – в сердцах плюнул солдат, заглянув в фанерный зев раскрытого чемодана и, отойдя в сторону, принялся раскуривать трубку, кутая в табачных клубах дыма задубелое морщинистое лицо.

Чемодан был доверху набит старыми, пожелтевшими от времени газетами. Селянин растерянно озирался по сторонам.

– Может, под газетами деньги-то… Посмотри! – посоветовала Афросья.

Селянин, продолжая стоять перед чемоданом на коленях, принялся, выхватывая, подкидывать вверх вороха газет. Затем, вскочив на ноги и подняв раскрытый чемодан над собой, стал с ожесточением трясти его, все ещё никак не смирясь с ужасной реальностью и, возможно, втайне надеясь, что из него всё-таки посыпятся деньги.

Тётка Афросья, с округлившимися от ужаса глазами, медленно опустилась на скамью у стены, шурин задумчиво жевал прокуренный ус, старый солдат, сидя на стуле посредине хаты, хмыкая, пускал клубы дыма.

– Жид жида, конечно, вряд ли обманет, а вот крещёного… – Вынимал он время от времени трубку изо рта.

Крадучись, опасаясь привлечь внимание отца, в хату вошёл сын селянина, повесил на место уздечку и так же тихонько вышел. Было слышно, как мычат в хлеву вернувшиеся с пастбища коровы, глухо мыкает бычок, блеют в загоне овцы, повизгивают голодные свиньи. Доносились голоса батраков, вернувшихся с поля. В другой половине хаты гремела чугунами невестка. В доме всё было как всегда, словно и не случилось этой страшной трагедии. Селянин стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону среди газет, разбросанных по всей хате; в самом углу валялся чемодан с полуоторванной крышкой. Один за другим бывшие рядом с селянином покидали хату, последним ушел старый солдат. Уже открыв дверь и, прежде чем переступить порог, он на мгновение остановился.

– Жид жида, конечно, не обманет, а вот крещёного… Эх! – сожалея, произнес он и, пригнувшись, вышел из хаты, осторожно притворив за собой дверь…

На этом занавес опустился. Зал аплодировал стоя, вызывая артистов на бис. Занавес поднялся вновь и участвовавшие в спектакле артисты вышли на сцену. Взявшись за руки, низко поклонились. Между селянином и отставным солдатом стоял старый еврей…

На улице слабый ветерок доносил горьковатый запах роняющей цвет черёмухи. Наступал вечер. По небу, освещённые закатным солнцем, тянулись тонкие лиловые облака. Зажглись фонари. Мягкий свет залил улицы и небольшую площадь перед театром.

– Извините, я, наверное, оставлю вас и немного прогуляюсь, – сказал Вока.

– Не нравится наше общество? – спросила Вика.

– Нет, вы здесь ни при чем… Просто, хочется побыть одному. Но если вы против – я останусь!

– Поступай, как знаешь, мы свободные люди свободной страны, – пошутил Гена.

Они попрощались и разошлись.

«А ведь она в чём-то права! – подумал Вока. – Рядом с ней я действительно чувствую себя как-то скованно… Может быть, ещё не адаптировался к женскому обществу после двух-то лет в чисто мужском коллективе? А возможно, эта девушка с чистым открытым взглядом, в глубине которого затаилась лёгкая грусть, что не исчезает, даже когда она улыбается, не просто нравится мне?.. Ну, нет, не надо все так драматизировать! Первая же девушка, с которой более менее близко пообщался, и она мне уже не безразлична! Влюбчивость – это тоже порок, – пытался внушить он себе, а перед глазами всё стоял взгляд Вики, смеющийся и чуть грустный. – Ну, всё, хватит об этом! – оборвал он свои мысли, но они возвращались, не подвластные ему. Вока потряс головой. – Ну, прямо наваждение какое-то!»

– Ты явно понравилась Воке, – сказал Гена, как только они разошлись.

– На твоем месте я бы так не говорила, ты ведь знаешь… – она замолчала, подбирая нужные слова. – Ты же знаешь, что мне никто не нужен…

– Боишься показаться ветреной?

– Дело не в этом… И потом, у меня возникло чувство, как будто ты меня к нему подталкиваешь. И поверь, мне это не совсем приятно.

– Я же просто спросил…

– Сначала подумай.

– Ты обиделась?

– Вовсе нет. Он действительно очень даже привлекательный.

В душе Гены вновь ворохнулось уже знакомое нехорошее чувство. «Боже, какой же я лицемер! – ужаснулся он. – Убеждаю себя, что мы с Викой только друзья, а сам не хочу терять её общения, её отношения. И всё это при том, что люблю другую! Или мне только кажется, что люблю?.. Возможно, и в самом деле то, что я испытываю к Марьяне – это лишь трагическая маска, с которой я уже свыкся, в которой чувствую себя удобно и которой оградился от реальности?.. Нет, в любом случае я – эгоист. Законченный эгоист!» Он грустно улыбнулся.

– Извини, кажется, я все-таки, обидел тебя…

– И теперь будешь чувствовать себя виноватым?

Она взглянула на него, её глаза смеялись.

– Кажется, что нет. – Он улыбнулся легко, непринужденно и все мысли, донимавшие его, показались ему мелкими и вздорными, недостойными внимания.