Год активного солнца - Мария Глушко

Мысленно она уже не раз побывала везде, где бегала девчонкой, каталась на коньках, училась, начинала работать.

Где он сказал ей: «Знаете, почему я до сих пор не женился? Ждал вас, Кириллица».

Она отвыкла от трамвая, в ее городе трамвай давно сняли, и сейчас странно было видеть красную «букашечку» с токоприемником на спине — «букашечка» медленно ползла по синусоиде рельсов, повизгивая на поворотах колесами.

В трамвае в этот ранний час было пусто и холодно. Кира Сергеевна продышала «пятачок» в слепом замерзшем окне, но он быстро затягивался ледяной пленкой, ее приходилось соскабливать ногтем.

В «пятачке» виднелось синее рассветное утро, мелькали дома с крупными номерами, широкие тротуары, посыпанные песком, кучи снега возле деревьев. Раньше здесь были дачи, сюда ходил трамвай, но не этот, современный, а другой, послевоенный, простенький, с ременными петлями, с проволокой, протянутой вдоль вагона. С веселыми звонками и кондукторами, отрывавшими от толстых рулонов билеты.

Нарастал и опадал гул мотора, взвизгивали колеса, жестко клацали компостеры, бесшумно открывались двери, впуская пассажиров и облака морозного воздуха.

Вагон заполнялся, сразу потеплело, наверно, включили обогреватели. Запахло резиной, на рифленом полу проступили темные пятна.

Кира Сергеевна вышла у крытого рынка.

Отсюда, от площади, радиусами разбегались улицы, но Кира Сергеевна уже забыла, куда они ведут. А рынок помнила. Он был старый, еще довоенной постройки, только стены заново облицованы цветной плиткой, и выглядел он теперь пестрым, нарядным, новым.

Она вспомнила сырые обшарпанные стены с обвалившейся штукатуркой и как в войну выстаивали с матерью тут длинные очереди за жиденьким молоком. Его продавали по пол-литра в руки, и люди стояли семьями, чтобы купить побольше. У них с матерью была бутылка тонкого стекла с узким горлышком, и Кира Сергеевна всю жизнь не могла забыть тот проклятый день, когда бутылка выскользнула из ее окоченевших рук и разбилась. Жидкие лужицы растеклись по серому цементу, их схватывало ледяной корочкой. Две худые кошки торопливо лакали из синеватых лужиц, лужицы замерзали, кошки жадно лизали лед.

Мать не ругала ее, тихо заплакала и пошла, а она, тоненькая замерзшая девочка, все стояла, смотрела на лужи и на людей. И люди смотрели. Она ждала, что кто-нибудь из них сейчас пожалеет ее и поправит непоправимое.

Дома сказала матери: «Они злые и жадные!»— «Они голодные», — устало возразила мать.

Кира Сергеевна решила войти внутрь, чтобы увидеть то место, тот деревянный прилавок. Но и внутри все было перестроено. На полу — крупные ровные плиты, прилавки уже не деревянные — веселые, розовые от подмешанной в цемент мраморной крошки. И ей теперь показалось, что это первое взрослое горе случилось не здесь.

По крутой, вымощенной булыжником улице спустилась к центру. Здесь мало что изменилось — те же дома с тяжелыми карнизами я большими темными дверями; между окнами библиотеки, в глубоких нишах — фигуры с книгами; кремовый фасад оперного театра весь в медалях с барельефами. Когда-то по этой короткой улице тоже бегал трамвай, а теперь рельсы сняли, убрали булыжник, улицу залили асфальтом, она стала широкой и чистой.

Мороз забирался под брючины, больно схватывал шелк чулок, Кира Сергеевна чувствовала, как тяжелеют от инея ресницы и покалывает пальцы йог.

Забежала погреться в вестибюль кинотеатра. Здесь тоже было холодно, но она все же постояла, постукивая ногами о гулкий пол. Одинокие звуки быстро гасли в замерзшем воздухе.

Кира Сергеевна прошлась вдоль стен, украшенных мозаикой, мимо закрытых окошек касс с двойными стеклами. Когда-то бегала сюда с девчонками. Позже приходила с мужем. Но и здесь все теперь перестроено, она ничего не узнавала.

По той же улице вышла на круглую площадь с памятником Чернышевскому. На голове и плечах памятника толсто лежал снег. У цоколя суетились голуби, выклевывая что-то из снега. Пустые скамейки с изогнутыми спинками тоже все в снегу. На этих скамейках — или других, которые стояли тут, — они зубрили экзаменационные билеты.

Странно, она все помнила и нарочно начала с центра, где мало что изменилось, но воспоминания не волновали. И потом, она все время чувствовала, что замерзла.

Вдруг подумала: а у нас там уже весна, густо крапчат птицы, пахнет травой…

Она пересекла сквер с истоптанными дорожками, вышла к старой маленькой школе, где когда-то училась. Здесь давно уже не школа — надстроили третий этаж, обвешали фасад табличками учреждений.

А ведь когда-то ходила по этой дороге, здесь впечатаны следы ее детских ног.

— Следы моих ног, следы детства, — сказала вслух, чтобы разбудить в себе чувство утраты. Но слова повисли в пустой мертвой фразе.

Но так не бывает, она знала, читала, как сладка и печальна встреча с прошлым!

Просто я замерзла, и это мешает.

И опять она подумала о своем городе — он весь сейчас залит солнцем, укрыт синим небом…

Подошла к набережной. Парапет из розового гранита отделял речной вокзал и белую, скованную льдом Волгу. Над рекой металась плоской спиралью поземка. Над круглыми черными прорубями стояли дымные столбы. Упруго изогнулся над рекой широкий мост — на том берегу начинался Новый город. Он назывался так еще в те времена, когда она была девчонкой. Вот уже начала стареть, а тот район за Волгой так и остался Новым городом. Там институт, где они с Лидией учились, школа, в которой она работала. Может, в той школе и сейчас остался кто-то из прежних учителей.

Сесть бы на автобус, промчаться по мосту, войти в ту школу. «Здравствуйте, вы меня не узнаете?» Побродить по классам, вдохнуть запах школы…

Но туда не тянуло, все казалось ненужным и стертым. Словно перебирала не свою, а чужую скучную жизнь. И город казался чужим и скучным. Годы, прожитые врозь, разделили нас. Длинные годы, в которых уместилось так много, задавили воспоминания.

Зачем я приехала сюда?

Сквозь перчатки она подышала на пальцы и побежала назад, к площади.

43

Медленно гас, словно падал куда-то свет, зал погружался в сумрак, и сразу стало заметно, как тут дымно, темно, холодно. Резко вспыхнули прожекторы, длинные лучи нервно заелозили по эстраде, скрестились и замерли. Бледная женщина с ярко накрашенным ртом шла к перекрестку лучей, вскидывая коленями длинное узкое платье.

Тихо, будто издалека заиграл оркестр, и женщина запела про разбитое комсомольское сердце. Кира Сергеевна поежилась.

Ей было стыдно, что здесь, среди пьющей и жующей публики, плывет эта песня.

— Зачем она?.. В ресторане…

Олег Николаевич пожал плечами.

— А что петь в ресторане? «Бублики»?

— Уж лучше «бублики».

Певица интимным полушепотом вела мелодию, покачивала худыми бедрами, блестящее немнущееся платье жестко ходило у ног, казалось, оно скроено из тонкой листовой стали.

— В тебе сидит начальница, — засмеялся Олег Николаевич. — Наверно, рестораны в твоей «епархии» и ты наводишь там порядки?

Кира Сергеевна не ответила.

Она с самого начала была против этой затеи с рестораном, но Лидия грызла брата: развлекай, своди в ресторан, все-таки гостья…

Сперва они просто бродили по центру, а когда проходили мимо ресторана, Олег Николаевич спросил: «Может, заглянем — для отчета перед Лидией?» Она порядком замерзла и потому согласилась. У дверей зала их встретил официант, повел к столику, накрытому на двоих, и Кира Сергеевна поняла: зашли они не «для отчета», столик он заказал заранее.

Зажегся свет, подошел официант с бутылкой шампанского, обернутой салфеткой.

— Прошу прощения, — почему-то сказал он и налил, фужеры.

Олег Николаевич ждал, когда он уйдет.

— Ну, за встречу?

Они опять высчитывали, сколько же не виделись, выходило — больше десяти лет.

— В нашем возрасте это много, да? — спросила Кира Сергеевна.

Олег Николаевич посмотрел на нее.

— Десять лет — в любом возрасте много.

От вина в голове стало легко и звонко, зачем-то она принялась длинно рассказывать, как долго ходила вчера по городу, хотела вспомнить детство, юность и как при этом ничего не чувствовала, кроме боли в замерзших ногах. Потом натолкнулась на его взгляд и умолкла. Подумала: «Наверно, я опьянела и говорю чепуху».

— Твоя внучка всех тут покорила, — сказал Олег Николаевич. — Как забавно она зовет тебя Кирой!

— А еще она задает странные вопросы, — сказала Кира Сергеевна. — Например, из чего сделан ветер?

Посмеялись. Олег Николаевич смотрел на нее, близоруко щурился, от глаз бежали морщинки к носу и вискам, Кира Сергеевна подумала, что все-таки он изменился, у него маленькое лицо старичка.

— Ну, как ты живешь? — спросил он, словно они только что встретились.

— По-разному. Главным образом — работаю. Для меня настало время работы.