Личный мотив - Клер Макинтош

Они снова допросили меня, женщина-детектив и мужчина постарше. Мое молчание их раздражало, но я не собиралась вдаваться в детали.

– Это я убила его, – повторяла я, – неужели вам этого недостаточно?

В конце концов они отцепились от меня и, усадив меня на металлическую скамью у проходной изолятора, стали о чем-то шептаться с сержантом.

– Мы временно отпускаем вас под обязательство явки, – в итоге сказал ДИ Стивенс.

Я тупо смотрела на него, пока он не объяснил мне, что это означает. Я не ожидала, что меня отпустят, и чувствовала угрызения совести по поводу облегчения, которое испытала, услышав, что у меня есть еще несколько недель на свободе.

Две женщины, сидящие в вагоне через проход от меня, выскакивают в Кардиффе в таком возбуждении от предстоящего шопинга, что едва не забывают свои пальто. Они оставляют после себя сегодняшний выпуск «Бристол пост», и я машинально протягиваю руку за газетой, не особенно собираясь ее читать.

На первой полосе заголовок:

ВОДИТЕЛЬ, СБИВШИЙ РЕБЕНКА И СКРЫВШИЙСЯ С МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ, АРЕСТОВАН

У меня перехватывает дыхание. Я лихорадочно пробегаю глазами статью в поисках своего имени и вздыхаю с облегчением – они его не напечатали.

В связи со смертью пятилетнего Джейкоба Джордана, погибшего в результате автомобильной аварии в ноябре двенадцатого года в районе Фишпондс, арестована женщина тридцати с небольшим лет. В данный момент она временно освобождена под обязательство явки в Центральное управление полиции Бристоля в следующем месяце.

Я представляю себе, как эту газету читают в домах по всему Бристолю: родители качают головами и при этом крепче прижимают к себе детей. Я перечитываю статью еще раз – хочу убедиться, что не пропустила деталей, которые могли бы указать на место моего нынешнего проживания, – а потом аккуратно сворачиваю газету так, чтобы статья оказалась внутри.

На автобусной станции в Суонси я нахожу урну для мусора и заталкиваю газету на самое дно, под пустые банки из-под колы и смятые упаковки от фастфуда. Мои руки испачканы полиграфической краской, и я пытаюсь оттереть ее, но пальцы остаются черными.

Автобус на Пенфач опаздывает, и, когда я наконец добираюсь до деревни, уже смеркается. Магазин в отделении почты еще открыт, и я беру корзинку, чтобы купить кое-что из продуктов. Здесь два прилавка, расположенных в противоположных концах зала, оба их обслуживает Нерис Мэддок, которой после школы помогает шестнадцатилетняя дочь. За стойкой продовольственных товаров нельзя купить конверты, равно как за почтовой стойкой нельзя купить банку тунца и пакет яблок, так что в любом случае приходится ждать, пока Нерис закроет кассовый аппарат и шаркающей походкой перейдет от одного прилавка к другому. Сегодня за продовольственной стойкой ее дочь. Я кладу в корзинку яйца, молоко и фрукты, беру пакет собачьего корма и ставлю свои покупки на стойку. Я улыбаюсь девушке, которая всегда была достаточно дружелюбной по отношению ко мне. Она отрывается от своего журнала, но при этом молчит. Взгляд ее скользит по мне и возвращается обратно на прилавок.

– Здравствуй… – говорю я. Мое нарастающее смущение превращает сказанное в вопрос.

Над дверью звенит маленький колокольчик, и входит пожилая женщина, которую я знаю. Девушка встает и что-то кричит через всю комнату. Она произносит это на валлийском наречии, и через несколько секунд к ней за кассовым аппаратом присоединяется Нерис.

– Хай, Нерис, я бы хотела купить вот это, – говорю я.

Лицо у Нерис такое же каменное, как у ее дочки, и я даже думаю, что они поссорились. Она смотрит мимо меня и обращается к женщине за моей спиной:

– Alla i eich helpu chi? [9]

Они начинают разговор. Валлийские слова всегда звучали для меня как иностранные, но мимолетные взгляды в мою сторону и недовольное выражение на лице Нерис делают их значение понятным. Они говорят обо мне.

Женщина за моей спиной протягивает руку и передает мелочь за газеты, а Нерис пробивает ей чек. Затем она молча берет мою корзинку с продуктами и ставит ее за прилавок себе под ноги, после чего отворачивается.

Лицо мое горит. Я засовываю кошелек в сумку и резко разворачиваюсь, так торопясь уйти из этого магазина, что задеваю витрину, отчего на пол сыплются пакетики со смесью специй для соуса. Прежде чем рывком открыть дверь, я слышу за спиной возмущенные причитания. Я быстро иду через деревню, не глядя по сторонам, потому что боюсь еще одной конфронтации. Ко времени, когда я добираюсь до парка трейлеров, я уже рыдаю вовсю. Жалюзи на окне магазина подняты – это означает, что Бетан на месте, – но я не могу заставить себя заглянуть к ней. Я иду по тропинке к своему коттеджу и только сейчас соображаю, что машины Патрика у парка трейлеров не было. Не знаю, почему я решила, что он будет здесь, – я не звонила ему из полицейского участка, так что он никак не мог знать, что я возвращаюсь, – но его отсутствие почему-то вызывает дурное предчувствие. Я думаю, оставался ли он тут вообще или уехал сразу же после того, как меня забрала полиция, – может, он в принципе не захочет иметь со мной ничего общего. Я утешаю себя только тем, что, даже если он так легко ушел от меня, Боу он не бросит.

Я уже держу в руке ключ, когда понимаю, что красный цвет на двери – это не оптическая иллюзия, вызванная закатным солнцем, а мазки краски, грубо нанесенные клочком травы, который сейчас валяется у моих ног. Слова написаны в спешке, и каменный порог забрызган краской.

УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!

Я оглядываюсь по сторонам, ожидая увидеть кого-то, кто сейчас следит за мной, но темнота подползает все ближе, и я вижу всего на несколько шагов. Я дрожу и воюю с ключом, потом теряю терпение, не в силах победить темпераментный замок, и от злости с силой пинаю дверь ногой. С нее слетают куски старой краски, но я бью снова и снова: мои долго сдерживаемые эмоции находят выход в этой вспышке бессмысленной ярости. С замком это, конечно, помочь не может. Я в конце концов останавливаюсь, прижимаюсь лбом к двери и наконец успокаиваюсь настолько, что могу снова попробовать совладать с ключом.

Коттедж кажется холодным и негостеприимным, как будто тоже присоединился к деревне, которая хочет прогнать меня отсюда. Я не зову Боу, потому что знаю, что его здесь нет, а когда захожу в кухню, чтобы проверить, работает ли плита, то нахожу на столе записку.

Боу в клетке в клинике. Напиши мне, когда вернешься. П.

Этого достаточно, чтобы я поняла: все кончено. Я не могу сдержать слез, закипающих в глазах, поэтому крепко зажмуриваюсь, чтобы не дать им пролиться на щеки. Я напоминаю себе, что сама выбрала этот путь и теперь должна следовать ему.

Дублируя лаконичность Патрика, я шлю ему сообщение в одну строчку, и он отвечает, что завезет Боу после работы. Я надеялась, что он пришлет кого-то другого, но мысль, что я увижу его, вызывает одновременно и радость, и тревогу.

До его приезда у меня есть два часа. За окном уже темно, но я не хочу оставаться здесь. Я снова надеваю пальто и выхожу на улицу.

Берег ночью – весьма любопытное место. На вершине скалы никого нет. Я спускаюсь к морю и стою на мелководье, и мои ботинки на несколько секунд скрываются в воде каждый раз, когда набегает очередная волна. Я делаю шаг вперед, и теперь уже вода лижет края моих брюк. Я чувствую, как холодная влага ползет вверх по ногам.

И продолжаю идти.

Уклон песчаного пляжа в Пенфаче очень пологий, отмель тянется в море на сотню метров или даже больше, прежде чем шельф заканчивается и дно уходит в глубину. Я смотрю на горизонт и переставляю одну ногу за другой, чувствуя, как песок засасывает меня. Вода прошла уровень коленей и теперь брызгает мне на ладони, и я вспоминаю, как мы с Евой играли у моря, таскали детские ведерки, набитые морскими водорослями, и перепрыгивали через волны с гребешками пены. Очень холодно, вода бурлит уже вокруг бедер, у меня перехватывает дыхание, но я все равно продолжаю двигаться. Я больше уже ни о чем не думаю, просто иду и иду дальше в море. Я слышу какой-то рев, но, если он исходит от моря, никак не пойму, предупреждает оно меня или зовет. Теперь двигаться стало труднее: я уже по грудь в воде, и каждый раз, переставляя ногу, приходится бороться с весом воды. А потом я падаю: попадаю ногой в какую-то яму и ухожу под воду. Я мысленно приказываю себе не плыть, но этот внутренний голос остается без внимания, а руки начинают молотить по какой-то своей собственной договоренности. Вдруг я думаю о Патрике, который будет вынужден искать мое тело, пока его, побитое об скалы и изъеденное рыбами, не выбросит прибоем на берег.

Словно получив пощечину, я неистово встряхиваю головой и делаю глоток воздуха. Я не могу этого сделать. Я не могу провести всю жизнь, убегая от допущенных ошибок. В панике я потеряла из виду берег и теперь бултыхаюсь по кругу, пока облака наконец не расходятся и луна не освещает высокие скалы над пляжем. Я начинаю плыть. С момента, когда я дошла до края шельфа, меня отнесло в море, и теперь я чувствую под собой только ледяную воду, хотя все время пытаюсь нащупать ногами опору. Ударяет волна, и я захлебываюсь попавшей в рот соленой морской водой, испытывая позыв к рвоте, когда пытаюсь дышать сквозь душащий меня кашель. Мокрая одежда очень мешает, но я не могу сбросить с ног шнурованные ботинки, которые тяжким грузом тянут меня книзу.