Темное разделение - Сара Рейн

Но я собрала детей вокруг себя и сказала очень серьезно:

— Мы должны обещать — каждый из нас — никогда не говорить о том, что произошло здесь. Если тело когда-нибудь найдут, то вы ничего не знаете об этом. Поняли? Может быть, придется солгать.

Кривая улыбка пробежала по лицам некоторых из них, в подтверждение того, что они прекрасно сумеют это сделать.

— Если кто-нибудь видел, как я вошла сюда, — сказала я, стараясь предположить все возможные варианты, — то вы скажете, что я из Комиссии по работным домам. — Это было туманное определение, но я увидела, что они согласились с ним; видно, им случалось видеть посетительниц, преисполненных благих намерений, из комиссий и комитетов. Они все обещали мне, даже маленькая насмешливая Робин.

— Не думаю, что ты еще придешь к нам, — сказала она, зло посмотрев на меня.

Я знала, что мне скоро предстоит вернуться в Лондон к Эдварду, но вспомнила, что моя мама была членом одного из комитетов, и она, при всех своих недостатках, легко бы воспылала праведным гневом при одном только слове о жестокости в отношении детей.

И тогда я сказала, медленно:

— Возможно, я не смогу больше приехать сюда, Робин, — понимаешь, я живу в Лондоне. Но может быть, я найду способ помочь вам оттуда. Должны найтись люди, с кем я смогу поговорить, и они узнают о том, что здесь творится.

Она только пожала плечами: может быть, она уже слышала подобные заверения, но я сказала как можно более убедительно:

— Робин, верь мне. Я сделаю все, что смогу.

Глава 21

Из дневника Шарлотты Квинтон

продолжение

Мэйзи сказала:

— О, мэм, миссис Квинтон, мэм, я не могу поверить, что мы это видели. Эти дети — и этот человек.

— И я не могу в это поверить, Мэйзи.

— Это было ужасно, правда?

— Хуже этого я не видела ничего. Но мы должны помнить, что это был очень злой человек.

(«Настолько злой, чтобы оправдать соучастие в его убийстве?» — услышала я голос рассудка. Может ли человек быть настолько плохим, чтобы сама его порочность давала право другому человеку убить его? Как учит Библия? «Мне отмщение и аз воздам» — помнишь это, Шарлотта? Конечно, я помнила это, но если мы ссылаемся на Библию, не лучше ли вспомнить Ветхий Завет и Исход? «Жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб…» Ведь ясно как день: если бы ты попыталась, если бы ты в самом деле попыталась, вы обе, ты и Мэйзи, могли вполне легко остановить этих детей.)

Ничего из этого нельзя было сказать Мэйзи, которая, вероятно, видела все только в черно-белом свете и которая не поняла бы всех оттенков, всего того, что находится между строк, не поняла бы, что стерлись границы между двумя системами ценностей.

И я сказала:

— Мы не должны чувствовать вину, Мэйзи. — И затем, совершенно искренне, я прибавила: — Твоей вины нет.

Тем временем мы были уже за пределами Мортмэйна, его дверь захлопнулась, и мы были рады снова вернуться в обыкновенный мир. Когда мы пересекли каменный холл, то увидели мельком двух женщин. Мне показалось, что они из обслуживающего персонала, но никаких вопросов они нам все же не задали.

Я старалась не показать Мэйзи, до какой степени я потрясена, и старалась идти спокойно и уверенно вниз по склону, обрамленному деревьями, направляясь туда, где мы оставили пони и повозку. Но трудно было овладеть собой. Я сказала:

— Я все думаю, как бы найти того человека, что забирает детей. Мэтта Данси.

— Как вы это сделаете, мэм? Где вы будете его искать?

— Я не знаю, но нужно найти способ. Сестра Энтони и другие дети…

— Такие вещи случаются, мэм. Вы ничего не можете сделать.

(«Ты не можешь изменить мир, Шарлотта», — всегда говорит мне мать. Я всегда думала так, до тех пор пока не встретила Флоя. В нем я увидела человека, который готов бросить вызов всему миру.)

Мы были на полпути, в том месте, где дорога делает резкий поворот, как вдруг я услышала шаги. Кто-то шел навстречу нам, невидимый за крутым склоном и деревьями — даже в зимние месяцы деревья у Мортмэйна бросают большую тень, — но он приближался. Мортмэйн был скрыт за деревьями, и дорога была столь пустынной, что я почувствовала легкую тревогу.

— Кто-то идет, мэм.

— Да, я слышу. Наверное, какой-то посетитель в Мортмэйн. Жаль, что дорога такая узкая, но все, что нам нужно сделать, — это вежливо поздороваться и идти дальше.

— Он остановился, — сказала Мэйзи через несколько секунд. — Как будто он передумал и уходит.

Когда мы добрались до поворота, он был там, как будто бы поджидая нас; воротник его пальто был поднят в защите от ветра, и его черные волосы, отпущенные слишком длинно, не по моде, падали в беспорядке. На мгновение все закружилось у меня перед глазами, потому что я столько раз мысленно представляла себе этого человека, я думала о нем совсем недавно, так что теперь я была готова скорее поверить, что передо мной призрак.

Он стоял в обрамлении деревьев, и послеполуденное солнце просвечивало сквозь листья, окрашивая его волосы в красный цвет. Про любого другого человека можно было подумать, что он намеренно выбрал такую эффектную позу, пытаясь произвести впечатление, но ему это было совершенно чуждо. Ему никогда не нужно было стараться произвести впечатление. Он сказал:

— Шарлотта, — и я поняла, что это он, и мне захотелось броситься вперед и упасть ему на грудь.

Конечно, я не сделала этого. («Никогда не устраивай сцен, Шарлотта, особенно перед джентльменом». А я много раз устраивала сцены Флою; иногда сцены страсти, иногда — отчаяния, а иногда просто так, чтобы привлечь к себе внимание. Но здесь, в тени Мортмэйна, я не собиралась устраивать ни одну из них.)

Я сказала вежливо и спокойно:

— Боже мой, Флой, что ты здесь делаешь?

Мэйзи испуганно посмотрела на него и затем поспешила вниз по тропе, к навьюченному пони. Я знала, что она будет ждать меня там, покорно, не задавая вопросов, так что мы с Флоем были одни будто посреди пустыни. В такой же пустыне собственного безграничного одиночества, в которой мы оба оказались, когда я ушла от него навсегда.

— Как ты здесь оказался? — спросила я притворно-равнодушным голосом.

— Я пришел сюда, чтобы встретиться с тобой, Шарлотта. — Никто никогда не произносил мое имя так, как Флой. В его устах оно всегда звучало необыкновенно ласково.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Эдвард сказал мне, — ответил он. На мгновение его лицо осветилось улыбкой, одновременно напоминавшей улыбку святого и оскал волка. — Он был безукоризненно вежлив, но мне показалось, что я очень ему не нравлюсь.

— Это потому, что он не понимает тебя.

— Очень хорошо. Меньше всего мне хотелось бы быть понятым таким человеком, как Эдвард, — это означало бы, что у нас есть нечто общее.

Он ждал, как я отреагирую, и, поскольку я промолчала, сказал:

— Я пришел к тебе домой через неделю после похожи, Шарлотта. Я пришел как друг, ничего больше, и я был корректен и вел себя наилучшим образом. Я сказал, что пришел принести соболезнования.

«Корректен» — в его устах звучало странно.

— Эдвард сказал, что ты уехала на пару недель к своим родителям, — сказал Флой. — Он был подчеркнуто вежлив, до такой степени, что пригласил меня в свой кабинет и предложил мне бокал шерри. Я вижу, он по-прежнему покупает дешевый шерри.

— Очень жаль, — сказала я, вынужденная защищаться.

— Итак, тебя не было в Лондоне, а без тебя он лишен для меня всякой привлекательности.

— Я бы не хотела, чтобы ты так говорил!

— Нет, хотела.

— Да, хотела.

— Поскольку тебя не было, то я сел в полночный поезд и сегодня утром постучал в двери твоего отчего дома и сказал, что я друг твоего мужа и твой друг и что я здесь по делам и зашел выразить свои соболезнования. Твоя мать, — сказал он невыразительно, — была совершенно очарована.

— Конечно, еще бы.

(В самом деле, вечером этого дня за ужином мама сказала: до чего очаровательный молодой человек этот мистер Флери; он был так добр, что навестил нас — как жаль, что вы разминулись с ним, Шарлотта, — но как интересно встретиться с писателем, твой отец был просто очарован. Когда мы перешли к закускам, стало ясно, что мама наслаждается тем, что лучи славы коснулись ее, она счастлива при одной мысли о том, что сам Филип Флери пожаловал к ней, автор таких рискованных романов. Не удивлюсь, если она втайне прочитала один или два.)

— Шерри у твоего отца намного лучше, чем у мужа, — сказал Флой, но неожиданно вся напускная игривость исчезла, и он произнес совершенно другим голосом: — О, дорогая моя, любовь моя, как же ты, должно быть, страдала оттого, что потеряла детей.

— Да, очень.

Я пыталась не показать ему, что, когда он так смотрит на меня, я чувствовала, что до сих пор люблю его, и эта любовь причиняет мне почти физическую боль.