Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг - Чарльз Тилли

Этот процесс экспансии государства встречал на своем пути три громадных препятствия. Во–первых, многие люди рассматривали открывшиеся (во время кризиса 1789 г.) новые возможности как средство продвижения собственных интересов или сведения счетов. Таковые или извлекали выгоду из сложившихся обстоятельств, или обнаруживали, что их надежды не могут осуществиться из–за вступавших в борьбу других акторов; обеим категориям недоставало стимулов для содействия дальнейшим революционным переменам. Во–вторых, невероятные усилия, необходимые чтобы вести войны едва ли не со всеми европейскими державами, напрягали силы государства, по крайней мере, столь же сильно, как этого требовали в свое время войны Старого порядка. В–третьих, не везде политическая база буржуазии, получившей теперь власть, была достаточна для той сложной работы, которую проводили агенты революции, умасливая, упрашивая, сдерживая, вдохновляя, угрожая, изымая и мобилизуя. По всей Франции отмечается сопротивление новым налогам, призывам на военную службу и неодобрение морализаторского законодательства, но там, где оппоненты объединились в крепкие блоки, оппозиционные революционной буржуазии, там начиналась гражданская война. Именно в этом смысле революционный переход от непрямого правления к прямому был собственно буржуазной революцией и порождал одну за другой антибуржуазные контрреволюции.

Наконец за пределами Франции, почти всюду, где побеждали революционные и имперские армии, устанавливались административные иерархии во французском стиле, то есть эксперимент шел дальше, вводя на половине Европы прямое правление (правда при посредничестве наместников короля и военачальников). Мобилизуясь против французов, многие германские государства перешли к широким программам централизации, национализации и государственного вмешательства (Walker, 1971: 185–216). И хотя наполеоновские армии были, в конце концов, разбиты, а марионеточные государства распались, но административная реорганизация оказала глубочайшее влияние на такие будущие государства как Бельгия и Италия. Началась эпоха прямого правления.

Экспансия государств, прямое правление и создание национальных государств

Наивысший рост невоенной активности государства начинается в эпоху военной специализации после 1850 г. В этот период (который растянулся до самого недавнего прошлого) военная организация перестает быть доминантным, отчасти автономным сегментом государственной структуры и занимает более подчиненное положение как крупнейшее из нескольких отдельных ведомств, находящихся под контролем преимущественно гражданской администрации. (Конечно, это подчинение было сильнее в мирное время, чем во время войны, и оно было больше в Голландии, чем в Испании.) Создание национальных вооруженных сил в предшествующее (XIX) столетие уже вовлекло большинство европейских государств в переговоры с подвластным населением по вопросам проведения призыва на военную службу, изъятия ресурсов для ведения войны и налогов. Колоссальные народные гражданские армии, вроде тех, что потребовались для наполеоновские войн, вызвали беспримерно широкое вмешательство грабительского, хищнического государства во всю структуру общественных отношений.

С введением прямого правления европейские государства переходили от того, что мы можем назвать репрессиями реагирования, — к упреждающим репрессиям, в особенности, в отношении потенциальных врагов, не входивших в национальную элиту. До XVIII в. агенты европейских государств не очень–то стремились предвидеть потребности народа в отношении государства, мятежи и протестные движения, рискованные коллективные действия или распространение новых организаций; шпионы государства (если таковые имелись) занимались главным образом состоятельными членами общества и стоящими у власти. Когда же происходило восстание или «бунт», правители быстро собирали войска и проводили как можно более показательные и грозные репрессии. Иначе говоря, они реагировали на события, а не вели постоянный мониторинг потенциальных подрывных элементов. С введением прямого правления учреждаются системы надзора и информирования (правительства), так что теперь за предвидение и предупреждение движений, угрожающих государственной власти или благополучию главных клиентов государства, отвечают местные и региональные власти. Национальная полиция проникает в жизнь местных общин (Thibon, 1987). Становится обычным делом, чтобы политическая и криминальная полиция собирали досье, подслушивали, делали регулярные донесения и периодические обзоры деятельности тех персон, организаций и событий, которые были склонны нарушить общественный порядок. Длительный процесс разоружения гражданского населения завершился тем, что воинственные оппозиционеры, недовольные и мятежники оказались в крепких тисках.

Кроме того, европейские государства начинают мониторинг трудовых конфликтов и условий труда, вводят и затем регулируют национальные системы образования, организуют помощь бедным и инвалидам, строят и поддерживают линии коммуникации, устанавливают такие тарифы, которые выгодны национальному производству, осуществляют тысячи других задач, которые теперь представляются европейцам неотъемлемыми атрибутами государственной власти. Сфера деятельности государства значительно расширяется за пределы вопросов собственно вооруженных сил, и граждане теперь ждут от него самой широкой защиты, разрешения споров, производства и распределения. По мере того как национальная законодательная власть расширяет сферу деятельности, помимо установления налогов, к ней самой начинают предъявлять требования все хорошо организованные группы, чьи интересы может задевать или действительно задевает государство. Прямое правление и массовая национальная политика растут вместе и значительно друг друга усиливают.

С распространением в Европе прямого правления благосостояние, культура и самый быт простых европейцев начинают в высшей степени зависеть от того, в каком государстве им случилось жить. Что касается внутренней жизни государств, то здесь насаждаются национальные языки, национальные системы образования, национальная военная служба и многое другое. Что касается их внешней жизни, то государства начинают контролировать движение через границы, используют тарифы и пошлины как инструменты проведения экономической политики, а иностранцев рассматривают как особый род людей, ограничивая их права и организуя за ними неусыпный надзор. Поскольку государства вкладывают средства не только в войны и коммунальные службы, но также и в экономические инфраструктуры, то и экономика отдельных государств приобретает определенные отличительные черты, что также накладывает отпечаток на образ жизни населения соседних государств.

Так что жизнь внутри государств становится все более гомогенной, а между государствами — гетерогенной. Складываются национальные символы, стандартизируются национальные языки, организуются национальные рынки труда. И война становится фактором, гомогенизирующим общество, поскольку солдаты и матросы представляют единую нацию, а гражданское население переживает общие тяготы и сообща несет ответственность. Из других последствий укажем на тот факт, что демографические показатели внутри государства становятся все больше похожими, а между государствами — все больше расходятся (Watkins, 1989).

На поздних стадиях формирования в европейских государствах появляются два отдельных явления, которые мы обычно объединяем под именем «национализм». Данным термином обозначается мобилизация населения, не имеющего собственного государства, вокруг требования политической независимости; так мы говорим о палестинском, армянском, валлийском (уэльском) или французско–канадском национализме. Весьма прискорбно, что так же мы называем мобилизацию населения внутри сложившегося государства в связи с обострением вопроса своей идентификации с этим государством: так, в 1982 г. война на Мальдивских/Фолклендских островах была проявлением столкновения британского и аргентинского национализма. Национализм в первом смысле пронизывает всю историю Европы, являясь всюду, где и когда правители, принадлежащие определенной религии и являющиеся носителями определенного языка, покоряли другие народы с иной религией и языком. Национализм в смысле усиленной приверженности международной политике своего государства редко встречается до XIX в., да и тогда он расцветал главным образом во время войны. Однако гомогенизация населения и насаждение прямого правления укрепляют этот второй вариант национализма.

Оба вида национализма преумножились в XIX в. настолько, что, может быть, лучше было бы ввести новый термин для эквивалентов прежних видов национализма, существовавших до 1800 г. По мере того как отдельные суверенные образования, вроде Германии и Италии, складывались в значительные национальные государства, а вся территория Европы превращалась в 25–30 отдельных территорий, указанные два вида национализма стимулировали друг друга. Великие завоевания обычно возбуждали оба вида национализма, поелику граждане существующих государств сталкивались с угрозой их независимости, а население, не имевшее государственности, но жившее как некое целое, стояло перед возможностью как полного истребления, так и получения автономии. С продвижением по Европе Наполеона и французов национально-государственный национализм расцветал и у самих французов, и в тех государствах, которым Франция угрожала; ко времени разгрома Наполеона его имперская администрация заложила на большей части Европы основы нового национализма обоих типов: российского, прусского и британского, но также и польского, немецкого и итальянского.