За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Молчал и Новиков, снова неподвижно глядя на звездное небо, вспоминая иную весеннюю ночь…

Говор смолк. Погасали костры. Солдаты, завернувшись в шинели, приткнувшись друг к другу, спали. Только немногие еще возились около лошадей или костров. Тихо шумел лес молодой зеленью. Веяло свежим дыханием весны, словно глубоко и мерно дышала земля, просыпаясь после зимнего сна к теплу и свету. И тоскливее, и больнее становилось одинокому сердцу.

– Ваше сиятельство, людей ведут с заставы, – прервал задумчивость друзей вахмистр.

Князь поднял голову, Новиков привстал на локте.

– Каких людей? – спросил Левон.

– Не могу знать, с первой заставы привели, – повторил вахмистр.

– Ведите сюда, – приказал князь.

В передовой заставе с полуэскадроном стоял Белоусов.

Через несколько минут на поляне перед князем появилась группа всадников, человек пятнадцать. Унтер – офицер с первой заставы, подъехав к князю, доложил, что эти люди – десять человек – были задержаны первой заставой. Они заявили, что принадлежат к прусской кавалерии и ищут свой отряд.

По приказанию Белоусова их направили сюда.

– Кто из вас старший? – спросил по – немецки князь, обращаясь к задержанным.

– Я, – ответил один из них.

Он соскочил с коня и быстро подошел к князю. Насколько можно было рассмотреть его лицо, это был совсем молодой человек, без усов, с длинными волосами. Он снял круглую шляпу, поклонился и проговорил:

– Фридрих Курт, бывший студент, теперь поручик разведочной сотни легкого конного ополчения при четвертой кавалерийской бригаде корпуса Иорка.

Молодой человек произнес эти слова звучным, отчетливым голосом. И самый тон его, и фигура – все внушало князю полное доверие. Он встал и вежливо ответил на поклон. Встал и Новиков.

– Мы очень рады, – весело продолжал молодой человек, – что наконец наткнулись на вас, ведь с самого сражения при Гросс – Гершене мы все блуждали среди неприятельских отрядов.

– Тем лучше, – любезно ответил князь, – вы отдохнете у нас, и мы укажем вам дорогу хоть приблизительно, так как мы сами точно не знаем, где находится в настоящее время корпус Иорка.

– Благодарю вас, – ответил Курт, – позвольте позаботиться о товарищах.

– Пожалуйста, – ответил князь.

Курт поклонился ему и Новикову и отошел.

– Какая разница между офицером ландштурма и офицером регулярной прусской армии, – невольно воскликнул Новиков.

– Зато они и не могут терпеть друг друга, насколько я замечал, – ответил князь.

Через несколько минут Курт вернулся.

– Со мной девять товарищей, – начал он, – три из них студенты из Гейдельберга, четверо из Иены, один художник и один архитектор. – Он засмеялся. – Как видите, компания не хуже всякой другой.

Этот юноша невольно внушал симпатию. Сбросив на землю плащ, он уселся на него, вынул из‑за пояса трубку, набил ее табаком и, взяв из потухшего костра тлеющий уголек, закурил.

– Вы, может быть, голодны? – спросил князь.

– Этого не могу сказать, – рассмеялся Курт, – нам дважды повезло. Нам дважды удалось захватить чьи‑то, по – видимому, генеральские экипажи, так как, кроме жареной дичи и паштетов, нашли в них еще и запасы вина. Нет, мы вполне сыты.

– Но как вы попали туда? – спросил князь.

– А после сражения под Гершеном, когда этот старый крикун Блюхер вздумал ночью напугать французов. Мы отпросились тогда к нему.

– Я слышал про это неудачное дело, – заметил Новиков.

– Еще бы удачное, – воскликнул Курт, – да этому Блюхеру я бы эскадрона не дал, не только армии. Прет всегда словно с завязанными глазами. Орет как сумасшедший: «Вперед, вперед!«А сам даже карт не умеет читать. Глуп и груб. А считает себя полководцем. Нет, вы подумайте, завел нас прямо в ров. Сколько людей перекалечилось! Правда, нам удалось, небольшой части, выкарабкаться, и мы ударили вперед. Мы проскакали, как по улице, по французскому биваку вплоть до самого императора. Я сам видел его. Он стоял у костра, заложив руки сзади под сюртук и расставив ноги. Его лицо было ярко освещено. Ну, конечно, тут поднялся целый содом. В одно мгновение перед нами стояли стеной гренадеры в медвежьих шапках. Назад уже не было пути. Как мы пробирались – не помню, и сколько полегло наших – не знаю.

– Ваших полегло очень много, это была бессмысленная выходка, пристойная разве юному сорвиголове, а не старому генералу, – заметил князь. – Кажется, только прусский король был в восторге от этого.

– Они пара друг другу, – с неожиданной серьезностью и горечью сказал Курт. – Блюхер считает короля великим королем, король считает Блюхера великим полководцем. Оба они ненавидят Шарнгорста, презирают Штейна и относятся с пренебрежением ко всему, что есть в Пруссии живого. Ведь этот король ненавидит свой народ и боится его, ведь его мечта уничтожить ландштурм и обратить весь народ в таких же кукол, как его излюбленные гвардейцы. – Курт встал. – Не смотрите на меня с таким удивлением, господа русские офицеры, что я так говорю, – горячо продолжал он, – но мы верим, что ваш император поднял войну за свободу народа, а не для усиления деспотической власти прусского короля! Потому что король, Блюхер и вся их придворная клика и их вымуштрованные куклы, которыми они гордятся, – ненавидят вас!

– Вы говорите удивительные вещи, – начал князь, – ведь ваша армия вышла из народа. Ваши офицеры – цвет вашей нации.

– Нет, нет и тысячу раз нет! – воскликнул Курт. – Наши офицеры – не цвет нации, а ее паразиты, наша армия – не народ, а рабы. Если бы было это иначе, – не было бы ни Ауэрштедта, ни Иены, Наполеон не бывал бы в Берлине, наши принцы не целовали бы ему руки, и наш король не входил бы в дружеские сношения с его лакеями!

– Но ведь то, что вы говорите, – прервал его Новиков, – похоже на проповедь междоусобной войны.

– Вы правы, это междоусобная война, она уже началась, – мрачно ответил Курт, – и она будет продолжаться или, вернее, примет явные формы, когда минуют эти дни, внешне соединившие нас. И горе Пруссии, если победят они!.. – Курт в волнении замолчал и потом продолжал с новым одушевлением: – Гром Французской революции разбудил нас. Мы вспомнили, что и мы не родились рабами. Наполеон унизил наше отечество, но он и показал, чего стоит пробудившийся народ. Он пожинает теперь плоды собственных уроков. И тогда началась глухая, внутренняя борьба. Кто наши офицеры? – Дворяне с огромными привилегиями, потомки феодалов, во главе которых стоят могущественные аристократические фамилии и сам король. Они инстинктивно почуяли опасность и приняли свои меры. Чудовищной дисциплиной они стали убивать в прусском солдате все живое, все то, что он приносил с собою в душные казармы от своих полей. Они делали из них бездушных автоматов. Они не только физически, но духовно отнимали их от того народа, из среды которого взяли их. Народ стоит на рубеже новой жизни, он может стать великим народом, и вот они торопятся убить его душу. Они торопятся, их заветное желание сделать всю Пруссию одной душной казармой, где люди под палкой обращаются в машины. Знаменитая палка Фридриха Великого – единственный герб Гогенцоллернов. Поколение за поколением будут они пропускать через свои казармы, убивая душу народа, и добьются своего! Добьются презрения всех народов и собственной гибели, потому что не было государства, полагавшего свое могущество только в грубой силе и не павшего под ударами более грозной силы! И они добьются этого, если мы не помешаем им!

– Но теперь вы деретесь плечом к плечу, – сказал князь.

– Да, – ответил Курт, – мы деремся плечом к плечу, но у нас разные цели. Между нами пропасть! Мы боремся за свободу народа, а они за свои привилегии и за материальные блага. Они бы пошли на всякое унижение, если бы Наполеон гарантировал им прежнюю жизнь, прежние права и произвол и бросил им подачку, а мы за всю империю Наполеона не согласились бы быть рабами! – закончил Курт.

– Да, ваш народ пробудился, – произнес Новиков, – и, кажется, ваш король не очень доволен этим.

– Разве вы еще не видели, – подхватил Курт, – с каким презрением он смотрит на ландштурм, как не хотел он его! А как относятся к нам офицеры регулярной армии! Мы для них сброд, мужики! Мы не умеем вытягивать носки и выпячивать груди, – этого довольно для презрения короля и его офицеров. Но они проглядели душу народа. Проснулись и наши женщины, но они и их хотят обратить в самок и кухарок. Они с пренебрежением слушают женщину, если она заговорит о чем‑нибудь ином, кроме кухни и детей! Но у нас есть женщины, есть героини. Только вчера я встретил на большой дороге старика, больного, измученного, несчастного, но гордого. Его единственная дочь, его маленькая Герта, ушла волонтером в ландштурм!

В одно мгновение Новиков был на ногах.