Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Чингису не потребовалось много времени, чтобы разглядеть в качестве объекта для грабежа государство Цзинь, в свою очередь с большой выгодой на протяжении многих лет грабившее сунский Китай. Озабоченный, что удивительно, поисками морального предлога для вторжения, он начал с отслеживания нарушений со стороны Цзинь его военного кодекса чести (всю свою военную карьеру он настойчиво утверждал, будто нападал только в ответ на действия, расцениваемые им как оскорбление или измена клятве в верности). Его стремление воевать исторически объясняется распятием Цзинь его дяди, Амбакая, а прямым поводом явилось решение Чингиса, что оставаться вассалом Цзинь оскорбительно для его достоинства. Когда посол от нового императора Цзинь, взошедшего на трон в 1208 году, прибыл в степную ставку Чингисхана за данью, призванной подтвердить вассальный статус Чингиса, тот заявил — новый император глупец. «Чего ради мне кланяться ему?» Плюнув в южном направлении — где находилась столица Цзинь, — он ускакал прочь. Следующие три года Чингис потратил на подготовку вторжения, а весной 1211 года повел сто тысяч воинов на юго-запад из Гоби на столицу Цзинь, Чжунду.

Цзинь не смогла должным образом отреагировать, показав как психологическую, так и военную слабость. Уже к 1210 году страх Цзинь перед монголами превзошел здравый смысл: запуганный рассказами о силе монголов, цзиньский двор «запретил простолюдинам распространять слухи о пограничных делах». Как осмысленные меры против всеобщей истерии, так и страусовая политика отрицания не могли сдержать продвижение завоевателей. Перейдя разделительную линию между степью и Китаем к северо-западу от Пекина, монголы обошли оконечность цзиньских стен и нанесли страшное поражение намного превосходившей их по численности цзиньской армии, оставив за собой трупы чжурчжэньских солдат, словно «сложенные в поленницы гниющие чурбаки», на протяжении более пятидесяти километров вдоль проходящей по лощине границы. Десять лет спустя даосские паломники, проходя по старой пограничной территории по пути к ставке Чингисхана, видели кости, все еще разбросанные по всей местности. «К северу нет ничего, кроме унылых песков и пожухшей травы. Здесь Китай — с его обычаями и климатом — внезапно заканчивается… [Ученики] указывали на скелеты, лежавшие на поле брани, и говорили: «Давайте, если невредимыми вернемся домой, произнесем молитвы за упокой их душ…»

Когда монголы приближались к столице, оставив первую, внешнюю линию обороны Цзинь в нескольких днях верховой езды позади себя — группе даосских паломников, которые, несомненно, передвигались верхом медленнее, чем монгольская Орда, потребовалось десять дней, чтобы добраться до стены от поля брани на границе, — Цзинь попыталась усилить гарнизоны своих крепостей и запросила мира. Однако монгольские военачальники двигались слишком быстро, чтобы предпринимаемые меры оказались эффективными, и захватывали недоукомплектованные гарнизоны и обнесенные стенами города к северу от Пекина без особого труда. Между тем испуганные послы, которые должны были вести переговоры о мире, быстро переметнулись к противнику и раскрыли военные планы Цзинь.

Иногда выдвигаются предположения, будто государство Цзинь пало, так как длинные пограничные стены разрушились после столетий небрежения и к тому времени представляли собой тысячелетние сооружения, нуждавшиеся в тщательном обновлении. Однако до династии Тан практически каждая династия, управлявшая севером Китая, строила и населяла гарнизонами собственные стены, и в недавнее время Ляо и Цзинь делали то же самое. В цзиньских стенах и крепостях фактически не было упущений, за исключением двух фундаментальных с военной точки зрения недостатков статичной обороны. Во-первых, эффективность стен с точки зрения обороны, как якобы любил говорить Чингисхан, зависит от храбрости тех, кто их защищает. Многие из цзиньских пограничных гарнизонов состояли не из чжурчжэней, а из ненадежных киданей (бывших солдат Ляо), чью верность вскоре поколебали удары монголов. Одна из крепостей к северо-востоку от Пекина, в Губэйкоу, пала без какого-либо сопротивления благодаря измене командующего из киданей. Во-вторых, стены и форты представляют собой мнимые рубежи: они сами могут быть неприступными, а бреши в обороне за их пределами остаются незащищенными. Слишком уж часто мощь укреплений рождала у Цзинь ложное чувство безопасности — когда китайцы отсиживались за стенами, а монголы деловито грабили никем не защищаемую местность вокруг. Лишь один укрепленный проход был взят штурмом во время движения Чингиса на Пекин — мощная крепость Цзюйюн, перекрывавшая проход между двумя горами к северу от столицы. Задержавшись здесь на короткое время, главный военачальник Чингиса, Джэбе, применил один из своих излюбленных тактических приемов: организовав ложное отступление, он выманил из крепости цзиньский гарнизон, бросившийся в преследование, устроил ему засаду, а затем ворвался в открытые ворота укрепления. Еще монголы имели в своем распоряжении богатый набор осадно-штурмовых приемов. Один из них заключался в следующем: они требовали отдать им в виде выкупа всех животных в городе или поселке. Когда успокоенные жители передавали требуемое, монголы привязывали к каждому животному горящую головешку и отпускали на свободу. Испуганные животные бежали назад к себе домой, сея огонь и панику по поселению и расстраивая любые попытки сопротивления атаке монголов. Другой, еще более жуткий способ заключался в использовании китайских пленных в качестве живого человеческого щита: их гнали по направлению к городу, подавляя решимость защитников стен.

В 1214 году, сочтя Пекин и сорок три километра его городских стен слишком хорошо укрепленными и не желая прибегать к длительной осаде, Чингис согласился отвести свои войска после получения от Цзинь огромной компенсации шелком, золотом, лошадьми, мальчиками и девочками. Ему также подарили одну из дочерей императора. Но в скором времени появился новый повод для возобновления боевых действий: бегство цзиньского двора и правительства на юг, в Кайфэн, бывшую северную столицу Сун. Чингис сильно разгневался: «Император Цзинь заключил со мной мирное соглашение, но теперь перенес свою столицу на юг; совершенно очевидно, он не верит моему слову и воспользовался миром, чтобы обмануть меня!» В 1215 году монголы возобновили военные действия и захватили Пекин, отдельные районы которого горели в течение месяца, вырезав его голодающее и измученное население. Судьба цзиньской столицы стала жутким предостережением для будущих правителей, рискнувших помыслить о сопротивлении Орде Чингиса. Когда год спустя посол одного из центральноазиатских государств — будущих жертв Чингисхана — приехал, чтобы самому узнать правду о страшном разорении Пекина, он отписал своему суверену: человеческие кости свалены в кучи по всему городу, земля повсюду пропитана сгнившей человеческой плотью и испражнениями, от разложившихся трупов распространение тифа приняло вид эпидемии.

К 1217 году, после быстрых последних ударов по Маньчжурии, прежней родине чжурчжэней, Чингисхан, бывший Смотритель Границы Цзинь, стал смотрителем всего Китая к северу от Желтой реки. Династия Цзинь оставалась в Кайфэне до 1234 года — так как монгольское вторжение растянулось на двадцать с лишним лет, в ходе которых завоеватели часто «отвлекались» на захват территорий, лежавших между Китаем и восточным побережьем Черного моря, — но ее окончательный крах был предрешен. В песне времен монгольских завоеваний подытоживается ощущение бесполезности цзиньской стены:

Стена была построена под крики боли и печали;Луна и Млечный Путь кажутся низкими по сравнению с ней.Но если бы все выбеленные кости погибших были сложены там,Они достигли бы той же высоты, что и стена.

Когда монголы завладели северным Китаем, падение юга стало неизбежным. Монголы, непобедимые в кавалерийских схватках, особенно теперь, когда взяли на севере под контроль торговлю лошадьми, от которой зависела Сун, следили, чтобы Сун продавали только слабых и низкорослых коней, порой не больше крупных собак. Где конница оказывалась неэффективной — на залитых водой рисовых полях юга, — монголы изменили тактику и приспособились к новой местности, создав флот. Они стали теснить Сун еще дальше, на самые границы южного Китая, до тех пор пока не был убит в морском сражении у Кантона в 1279 году последний малолетний император.

Ранние монгольские правители Китая — сыновья и внуки Чингисхана — настолько отрицательно относились к самой идее приспособленчества в любом виде к китайскому образу жизни и его размягчающему влиянию — погибели столь многих прежних некитайских династий, — что один из кочевников-экстремистов даже предлагал опустошить (вырезать) северный Китай и приспособить его под пастбища. К счастью, советник из киданей убедил хана, что деньги — а значит, и силу — можно получать, оставляя живым население, так как люди способны платить налоги. Хоть и не существовало геноцида китайцев, однако новый режим постарался сделать все, чтобы местное население оставалось вне сферы управления. При этом была задействована система разделения по этническому признаку — монголы, западные и центральные азиаты, северные и южные китайцы, — на основе которой производилось распределение официальных должностей. Первые две категории — примерно два с половиной процента всего населения Китая — занимали большинство наиболее влиятельных постов.