Кровь и свет Галагара - Аркадий Застырец

Хор Шот куда-то исчез и вновь появился, осторожно переступая через бесчувственные тела, лишенные на этот раз даже обычного подкрепления ничтожной похлебкой. На вытянутых руках, крепко прижав локти к тщедушному телу, он нес деревянную плошку с дождевою водой. Вдвоем с Ал Гроном они омыли лицо и грудь несчастному страдальцу и, когда он пришел в себя, дали ему напиться.

— Послушай меня, Фо Гла! — горячо зашептал возбужденный своим открытием Ал Грон. — Ты помнишь о слепоглухонемом великане, про которого говорил Хор Шот?

— Кажется, что-то припоминаю, — едва слышно ответил Фо Гла.

— Так вот, это не простой агар! Это чрезвычайный посланник. При нем — путевой перстень царевича с клакталовой леверкой!

— Не может быть. Ты бредишь, или тебе померещилось…

— Поверь мне, старый товарищ! Я видел перстень своими глазами на мизинце его ноги. Разумеешь? Только потому он и уцелел, что находится в столь странном месте. И мне бы его не видать, кабы подметка сапога вовремя не отвалилась!

Фо Гла почувствовал, что сказанное Ал Гроном очень похоже на правду, и его единственный глаз загорелся твердым сухим огоньком.

— Ты помнишь, чему нас учил премудрый Кта Галь? — произнес он слегка окрепшим шепотом.

— Как же мне не помнить! Его слова не вышибить из наших голов и обухом топора! «Если встретишь владельца перстня живым — служи ему как господину. Если же мертвым — доставь его тело со всем, что на нем, к подножию царского трона!»

— Так вот, я надеюсь, для тебя это не просто слова и ты сделаешь все им согласно.

— Я готов бежать вместе с царевичевым посланником, чтобы доставить его к Син Уру, готов хоть нынче же ночью. Но как же мне быть с тобою?

— Без меня тебе не обойтись, это верно, — прошептал Фо Гла, и его искалеченное лицо осветилось подобием грустной улыбки. Он повел глазом в сторону и обратился к Хор Шоту. — Послушай, друг. Не мог бы ты показать нам теперь же ту вещь, о которой как-то обмолвился, помнишь?

— Вспомнить — нехитрое дело, когда, кроме этой вещицы, иного имущества нет, — глубокомысленно заметил бывалый саркатский мошенник и вновь ненадолго скрылся.

Вернувшись на сей раз, он наклонился поближе к огоньку маленького тайтланового светильника с фитилем из одежных ремков. Этот светильничек питался скарельным маслом и был изготовлен Ал Гроном, который теперь склонился над ним по знаку Хор Шота и увидел, как в неверном мерцающем свете, высунувшись из грязной тряпицы, сверкнуло заточенное железо. Неведомо где отыскав или оторвав от одной из тележек кованную полоску, Хор Шот тайком по ночам терпеливо трудился над нею, и наконец у него получилось нечто вроде укороченного тесака шириною в два пальца. Рукоятка этого примитивного оружия была плотно обмотана засаленной скрученной тряпкой и вполне удобно ложилась в ладонь.

— Вот и ответ на вопрос, — прошептал Фо Гла, с трудом приподняв и тут же уронив голову. — Но следует торопиться. Нынче удобная ночь. Эти проклятые стрикли и не подумают выползать из своей конуры. Дождь смывает следы. И кроме того, вряд ли я протяну до утра, а мертвечиной порсков не приманишь.

— Что ты хочешь сказать, несчастный? Уж не бредишь ли ты?

— Или вы не уразумели, почтенный Ал Грон? — вмешался Хор Шот, с детства не отличавшийся щепетильностью. — Дело-то очень простое. Перережем вашему приятелю горло, пока еще дышит — а он, видать, все равно не жилец, — разделаем труп на несколько кусков и бросим их порскам. А покуда они дерутся из-за агарского мясца…

— Замолчи, безумец! Как только язык у тебя поворачивается говорить такое! — Едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, зашептал Ал Грон в самое ухо Хор Шоту. Ни тот, ни другой не заметили, как Фо Гла, стиснув зубы, дотянулся до самодельного тесака и вцепился в него как утопающий в горстку соломы. Когда они обернулись на слабый хрип, все уже было кончено и только из уст героя вырывалась, чуть пузырясь, последняя струйка живой горячей крови.

— Нельзя терять ни лума! — шепнул Хор Шот, прервав скорбное оцепенение Ал Грона. — Иначе окажется, что он это сделал зря.

Прежде чем свершить кошмарное погребение, цлиянский витязь и саркатский вор на прощание обнялись, ибо Хор Шот наотрез отказался принять участие в побеге — он-де стар, и время ему умереть, и никогда никому он не станет обузой.

Затем они сделали то, что оставалось им сделать. Ал Грон, не обтирая, сунул тесак за пояс, туго скрученный из рубахи погибшего Фо Глы, и в несколько бесшумных прыжков одолел опасное пространство возле навеса. Здесь он остановился на пару лумов, трижды сотворил адлигалу и не сдержал слез, когда сквозь шум дождя донеслось до него ворчание поганых порсков, грызущихся между собой из-за лишнего куска. «Теперь в этих грязных и смрадных утробах навсегда скрывается то, что совсем недавно являло образ юного прекрасного витязя, меткого стрелка и сына, которым по праву гордился старик-отец! Как же превратна жизнь, и как нерушимо в наших сердцах чувство долга!» — так думалось тогда Ал Грону, и рыдания душили его.

А еще — позднее были сложены об этом многие строки, и, к примеру, такие:

Так погиб верный долгу Фо Гла — с беспримерной отвагойОбрекая себя на съедение порскам цепным.И Ал Грон зарыдал над погибшим за общее благо,Но не чувствовал слез на лице под дождем проливным.

Опомнившись, мужественный айзурец решил про себя, что — увы! — оплакать погибшего, как подобает, теперь невозможно, а долг перед ним и цлиянским престолом велит как можно скорее освободить царевичева посланника и вести его в селенье Тахар по пути, указанному Хор Шотом.

Когда он, скользя и срываясь, спустился в яму и не без труда отыскал в темноте Нодаля (а ты уж, верно, открыл для себя, что таинственный чрезвычайный посланник, прикованный к тележке на Черных Копях, был не кем иным, как Нодальвирхицуглигиром Наухтердибуртиалем), тот уже не спал, но и не пытался укрыться под тележкой, а сидел на земле под проливным дождем и, мерно покачиваясь, что-то заунывно мычал себе под нос.

Ты, пожалуй, решил, что Нодаль, в котором теперь трудно было признать витязя с посохом, окончательно свихнулся под натиском выпавших на его долю испытаний. Вот оттого-то, при всей своей проницательности, ты и не бывал никогда в Галагаре. Оттого и не довелось тебе стоять на дне черной ямы в ту ночь, когда Ал Грон подкрался к витязю с тележкой и бережно коснулся его руки.

Нодаль в тот лум как бы грезил наяву и вспоминал — а надобно заметить, что только благодаря воспоминаниям он и сохранил в себе жизнь заодно со здравым разумением, — так вот, и вспоминал он на сей раз покойницу Сэгань: про себя нараспев повторял целиком ее дивное заманчивое имя — Сэганьалаталатиль Геалордоцирибур, представлял себе вновь и вновь прикосновение ее нежной, как лепесток тиоля, кожи, ее загадочно прекрасный голос, напевавший податливые или требовательные слова, без которых не бывает любовных клидлей…