Системный сбой - Александр Николаевич Бубенников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, возможно это глупая и непродуктивная затея – копать погреб, бездарно тратить драгоценное время, которого и так-то ни на что не хватает. Но ведь предыдущей работой за столом и за компьютером он заслужил право на здоровый физический труд на благо семейства из трех человек. Жены Веры, дочурки Наташки, да и самого хозяина дачи, к.ф.-м.н, эсэнэса Ветрова, заканчивающего книгу, которая после издании станет докторской диссертацией. Ведь всё же, черт возьми, не так уж всё плохо и во сне и наяву, точнее, на тонкой грани яви и сна, при неполном просыпании, при неполной власти сна.
На грани сна-яви, где уже как-то с грехом пополам удалось всё же порвать мрачный сюжет с преступными сюрреалистическими похоронами жены с добровольным рытьем ее могилы, что оказалась ямой под погреб. Всего-то дел и хлопот – захотелось прорваться сквозь чары колдовства и наваждения, вырваться из болезней духа и несчастий душ и плоти. Ой, как захотелось оторваться от всех интуитивных предчувствий, от фантомных искажений счастливой действительности, от себя, грешного, заколдованного злым духом, гадким троллем из детской сказки. Ведь ты любим и тебя поняли, тебя понимают – и посему ты не сошел с ума от тоски и одиночества, от ненужности никому в этом мире. Ты должен был сойти с ума и погибнуть – а ты не погиб, ты жив, в своем уме, вдохновляем любовью на покорение всех барьеров в жизни, на поиск столбовых путей и тайных тропок к истине.
Тебе уже тридцать пять, к сожалению «не еще», ты что-то успел, но ведь к самому главному в профессии, в жизни так и не приступил, к тому, ради чего ты появился на белый свет, ради чего явился в этот странный и восхитительный мир. Ведь в нем так легко исчезнуть в более раннем возрастам людям не в пример тебе гораздо даровитей, талантливей. Вот ведь нет на свете гениального Андрея, и твои тридцать пять в сравнении с его двадцати пятью неполными – это уже старость, когда пора задуматься не только о старости, но и о скорой смерти. Нельзя же, старик откладывать до бесконечности сущность собственного самовыражения, за что не стыдно перед собой, перед всеми живыми и мертвыми. Не будет этого самовыражения в твои тридцать пять лет, – и твой единственный поезд ушел, и ты вспрыгнул на ступеньки последнего вагона, не зацепился за его поручни. И ты один на мертвой станции, мимо которой не пройдет никакой поезд, ты у разбитого корыта, ты ничто и звать тебя никак. И что толку трепаться про любовь, зовущую тебя на жизненные подвиги?
А ведь позвала, призвала тебя любовь – и к тебе вернулось чувство нужности и счастья, через Веру, ее любовь вернулось чувство веры в себя, свое дело, свою работу, – и эта вера в любовь и ее всесилие переполняет тебя все годы, после того, когда ты постоял за любовь, защитил ее от посягательств. И вот сейчас на грани сна и яви, когда у тебя только что была по неведению или недоразумению лопата в руках, когда ты только что готов был закопать свою любовь, положенную в гроб, под ехидными злыми усмешками палачей любви, нетопырей в смутных очертаниях, – ты просто обязан возродиться и ожить.
И вдруг ночной страх смерти Веры, потери любви, ее похороны, когда тебе жуткая похоронная команда нетопырей вручила в руки лопату и ты горазд копать и копать, хоть до пупа земли на этих проклятых похоронах – разве это не ужасно? И снова страх потери Веры, потери любви, пошлое молчаливое осознание безрезультативности своих жалких попыток спасти Веру, любовь, себя в своих наилучших намерениях прорваться – разве это не ужасно?
Но ведь любовь твоя жива и твои надежды живы, Верочка и Наташка твои, слава Богу, живы и здоровы, в деревне у тещи пьют парное молоко прямо из-под коровки, ты, Ветров, здесь на дедовской даче тоже не случайно. Добиваешь кирпич книги-диссертации, пашешь за компьютером по шестнадцать часов в сутки в законном отпуске эсэнэса. Так в чем же дело – почему такой страшный сон, почему такие горькие и одновременно оптимистические мысли на грани сна и яви?.. А вот почему: пора просыпаться, пора заряжаться током зарядки, пора поутру покопать погребную яму – и снова к компьютеру за численные исследования сложных систем и за отделку книжных и диссертационных кирпичей.
Влад приехал на дачу к Алексею в воскресенье, в середине дня, без всякого предупреждения, без телефонного звонка. Сказал без тени улыбки, как отрезал, не терпящим возражения усталым голосом:
– Есть предложение, старик, сходить на речку. Искупаемся и поговорим, как прежде, кое о чем… Важном для тебя и меня.
– Вода уже холодная, тебя это не смущает? – Осторожно спросил Алексей в раздумьях о странном неожиданном визите друга и добавил неуверенно. – Осень ранняя и холодная ныне…
– С некоторых пор меня уже ничто не смущает, – отозвался Влад, – не купаться я приехал, драгоценное время твоё отрывать. Есть разговор…
– Это я понял, – улыбнулся Алексей, ставя комп о в спящий режим.
– Я отыму у тебя совсем немного времени. А потом садись с новыми силами за компьютер. Наверное, и не знаешь, что сегодня воскресенье?
– Откуда, – улыбнулся Алексей счастливой улыбкой человека, дорвавшегося до дела и забывшего в пылу спорящейся работы о времени, календарей с фиксацией будничных и воскресных дней.
Они неторопливо пошли леском к речке. Алексей знал, что у Влада после выписки из больницы проблема с координацией движения, вообще, со здоровьем, с постоянными и мучительными головными болями. Несколько раз за последнее время ему в рыданиях звонила его жена Инна: «Владу плохо. Приезжай. Надо определяться – оставлять его дома или класть в больницу?» Конечно, Алексей, чем мог, помогал товарищу по несчастью, из которого он, Ветров, вышел живым и здоровым, только с ранней сединой, а Влад практически лишился драгоценного здоровья. На полную инвалидность оформляться не было смысла, пока в институте, проявляя милость и
