Компромат на президента - Сергей Зверев

– Если ты намереваешься идти до светофора, то делай это без меня.

Они перебежали улицу наискосок и нырнули во двор. Сельникова быстро потеряла ориентацию. Бондарев то вел ее по обветшавшим, осыпающимся бетонным лестницам, то они оказывались возле строительной площадки, то им приходилось огибать поставленный полукругом жилой дом. Наконец вдалеке затихли надрывные звуки сирены.

Лада уже не пыталась проявить самостоятельность, женщина крепко сжимала мужскую ладонь и покорно где шла, а где и бежала следом за своим спасителем. Ей казалось, что он-то наверняка знает, что сейчас следует делать, куда и зачем они убегают. Клим остановился.

– Садись, – предложил он, указывая на полусгнившую лавку во дворе жилой пятиэтажки.

– Зачем? Мы же убегаем. Надо уйти еще дальше.

– Тут рядом метро. Такси брать не стоит. Так что, считай, мы уже пришли. Но я хотел бы знать, как ты оказалась в парке.

Только сейчас, когда первая волна страха схлынула, Лада сообразила, что практически сама заманила Клима в ловушку, подставила под пули.

– Это я виновата, – тихо произнесла она, – я сказала тебе…

– Ты виновата тем, что вышла из дома.

– Я знаю, – Лада разжала пальцы и отпустила руку Бондарева, – он… Хайновский жив, слышишь, жив, это все он устроил.

– Ты видела его собственными глазами?

Этот вопрос поставил Ладу в тупик.

– Нет, – покачала она головой, – я слышала его в темном подземелье… Он даже не отозвался на свое имя.

– Голос легко спутать. Хотя, возможно, ты и права.

– А кто же еще это мог быть? Кому нужна моя, твоя смерть? Он ужасно мстительный, никогда и никому ничего не прощал.

– Иногда люди мстительны настолько, что достают своих врагов и с того света, – усмехнулся Бондарев, – особенно если успели при жизни оплатить услуги мстителей.

Сельникова кусала губы:

– Не знаю… не знаю… но мне кажется…

– Какая разница, жив он или мертв, если в любом случае он угрожает нам. И не только нам.

– Кому еще?

– Мы для него не враги, так – противники, люди, доставляющие мелкие неприятности. Мой друг – вот его настоящий враг.

Глава 16

Последний венок с черными ленточками был уложен на могилу Михаила Изидоровича Хайновского, но публика не спешила расходиться. У ворот кладбища вытянулась длинная вереница солидных машин. Водители, которые не позволяли себе «кучковаться» подобно таксистам на стоянках, облаченные в костюмы, при галстуках, чинно переговаривались, стоя по двое. Только так им удавалось держаться возле машин своих хозяев – один стоял у багажника, второй у капота.

Уже отзвучали речи, восхвалявшие достоинства покойного, в толпе дорого одетых людей велись тихие разговоры. Тихие не только потому, что тишины требовала торжественная кладбищенская обстановка. Среди людей, собравшихся у могилы, особо не прячась, сновали фээсбэшники в штатском, прислушиваясь, присматриваясь.

Семен Липский стоял в стороне с небольшим букетом – у прошлогодней могилы народного артиста СССР, памятник на ней поставили всего неделю тому назад, и над цветником покачивались тонкие, как мышиные хвостики, туи.

Семен грустил искренне, вспоминая лучшие не только для покойного, но и для себя дни. Темный костюм в еле заметную серебряную полоску он надевал исключительно на похороны, как и черную рубашку с многочисленными мелкими белыми пуговичками. Липский уже давно заприметил чиновника из Совета безопасности – Кирилла Андреевича Братина, но не спешил окликнуть. Наконец тот сам подошел к нему, молча пожал руку и погладил по плечу бронзовую скульптуру на могиле народного артиста.

– С живым боялся встретиться, а к мертвому пришел? – усмехнулся Липский.

– Меня еще моя деревенская бабушка учила, что надо бояться не мертвецов, а живых. Говорила: «Мертвец за палец не укусит».

– Тем более такой мертвец. От Миши мало что осталось. Даже не знаю, кого мы в закрытом гробу в могилу зарыли. Подозреваю, что вместе с парой фрагментов его тела в земле оказалось несколько кусков фээсбэшников, пришедших его арестовывать. Говорят, взрыв был таким… Хотя кому я рассказываю? В твоей конторе имеется информация из первоисточников. Интересно, кто же ему взрывчатку подсунул?

– Тот, кому он доверил свои деньги. До сих пор не могут найти, под кого он кредиты пристроил. «Развели» Мишу, а он таким осторожным был. Ты заметил, что, как только заговаривали, куда деньги подевались, все на тебя поглядывали, – прищурившись, поинтересовался Братин.

– Чего это на меня? – возмутился Липский.

– Ты его другом был. Деньги лишь другу детства доверить можно, тому, с кем по одним крышам голубей гонял.

– Хайновский голубей не гонял. У него уже в первом классе тяга к бизнесу появилась. Покупал перед школой конфеты на вес и продавал одноклассникам по одной штучке. Не поверишь, подъем у него получался сто процентов. А оборот – за полдня все деньги полный круг оборачивались. Круче, чем сегодня в нефтяном бизнесе!

– И ты у него конфеты покупал?

– Нет, – ухмыльнулся Семен Липский, – я ему деньги в рост давал. Мне родители на неделю выделяли десять рублей карманных расходов, с Мишиными процентами выходило пятнадцать.

– Эх, золотые времена, какую страну развалили, – вздохнул Кирилл Братин, а потом без особой связи добавил: – Жил, жил человек. Раз, и не стало его, – произнес он обычную на похоронах фразу.

– Красиво жил, – прищелкнул языком Липский, – не всем так дано пожить. Смотрю я на его могилку и понимаю, что памятник на ней некому будет поставить. Похоронили еще по-человечески. А потом? Зарастет травой, с землей сровняется, и похоронят годков через двадцать на этом самом месте какого-нибудь криминального авторитета.

– Вдова памятник поставит, – пожал плечами Братин, – кое-что от Михаила Изидоровича ей перепало. Несколько домов, квартир, деньги на кредитке.

– Я и забыл, что у него жена есть. Неужели Миша так и не развелся? – Липский уставился на Братина. – Ну да, в твоем ведомстве информация на всех нас полная.

У мужчины в темном плаще, стоявшего у самой могилы, зачирикал в кармане веселенькую мелодию канкана мобильник. Звук был хороший, объемный. Публика, разобравшись, что к чему, поглядывала на нарушителя спокойствия. Кто еле заметно улыбался, кто смотрел с осуждением: «Вот же какой – телефон не выключил».

Мужчина, не догадавшись сразу же отключить звонок, выбирался из толпы. Оказавшись в сторонке, приложил трубку к уху.

– Але… я… на кладбище… ох и не вовремя ты позвонил, только гроб опустили… сейчас не могу… позже, – раскрасневшийся от стыда, он прервал разговор.

Мужчина уже не стремился пробраться поближе к могиле, стоял в сторонке и всякий раз, когда кто-нибудь смотрел в его сторону, втягивал голову в плечи.

– Как мало человеку надо, чтобы почувствовать свою никчемность, – процедил Семен Липский, – достаточно сделаться смешным, и все пропало.

Братин ухмыльнулся.

– А ты телефон отключил?

– Я звонок вырубил, трубка то оживает в кармане, то затихает, а отвечать мне никому не хочется.

– Я в своем телефоне номер Хайновского еще до его гибели стер, – признался Братин.

– У меня до сих пор в память вбит, хотя, на трезвый ум, его вытереть надо.

– Так вытри, – подсказал Кирилл Андреевич, – теперь уж точно он тебе без надобности.

– Я уже думал об этом, но рука не поднимается. Это то же самое, что кровать умершего из дома выбрасывать в день похорон, – Липский морщился, когда говорил.

– Надо, надо вытереть номер. Заморочки тебя одолевают.

– Никакие это не заморочки, – зло ответил Липский.

– Раз не хочешь вытирать номер, то позвони, вдруг тебе покойный и ответит, – тихо, подобающим для похорон смехом отозвался Братин.

– Его мобильник должен был вместе с ним взорваться, – нерешительно сказал Липский.

– Необязательно. Мог где-нибудь и остаться. Ты только представь себе, – принялся развивать мысль чиновник Совбеза, – достался его телефон жене или сыну, начнут они кнопки нажимать и случайно нажмут ту, под которой твой номер записан. Ты – глядь, а тебе покойный звонит, да еще посреди ночи. Разрыв сердца обеспечен.

– Не стану стирать. Я суеверный, – отказался обезопасить себя от ночного сюрприза Семен Липский, вытащил на божий свет свой телефон, глянул на дисплей, – секретарша старается. Понимает, что не отвечу, так перешла на текстовые сообщения. «Вам дважды звонили из администрации». Да пусть себе и трижды. Похороны есть похороны. Все, Кирилл, суета сует и томление в очереди. Только на кладбище это и начинаешь понимать.

– Понимать – понимаешь, да недолго помнишь, – многозначительно произнес Братин.

Народ понемногу расходился от свежей могилы, густо обставленной венками с черными лентами, поверх их выглядывал из-под стекла темной пластмассовой рамки Михаил Изидорович, смотрел весело, задорно, немного таинственно, словно издевался над неосведомленностью публики. Вот уже завелась и отъехала одна машина, вторая… В веренице автомобилей возникали свободные места.