Лучше для мужчины нет - Джон О`Фаррел

И потому в конце дня, проведенного в бесцельном хождении, я обнаружил, что звоню Хьюго Гаррисону – набиться к нему на ночку-другую, пока жизнь не устаканится. Мне не особо улыбалось посвящать коллегу по работе, более того – основного работодателя, – в свое стесненное финансовое положение, но Хьюго отличался полной бесчувственностью: его интересовали лишь темы, связанные с подвигами Хьюго Гаррисона. Так что расспросами утруждать себя он не стал. Хьюго с энтузиазмом пригласил меня к себе – будет, кого изводить своими рассказами.

В городе у него имелась фешенебельные апартаменты на крыше многоэтажного здания рядом с мостом Альберта. Оттуда открывался вид на весь Лондон, так что Хьюго мог взирать на мир сверху вниз. Когда-то это был муниципальный дом, но муниципалитет благополучно избавился от жильцов на том основании, что они упорно голосовали за лейбористов. Дом обнесли прочной оградой с электрическими воротами, утыкали забор телекамерами, которые бдительно следили за подозрительными лицами – например, теми, кто не уезжал из Лондона на выходные. Жена Хьюго обитала за городом – вместе с лошадьми, – а дети влачили жизнь в закрытой школе-интернате, и по будням Хьюго наслаждался свободой в своих роскошных апартаментах. Его образ жизни не сильно отличался от того, что прежде вел и я – с той лишь разницей, что поведение Хьюго полностью соответствовало общественной морали. Вот только Хьюго обожал шиковать. С чужими людьми он мог сойтись как угодно близко, но семейство свое предпочитал держать на расстоянии.

За проявленное ко мне милосердие я должен был расплатиться ролью благодарного слушателя. И чем больше Хьюго болтал, тем больше я понимал, зачем он обзавелся этой квартирой. Я встречал зануд-гольфистов и зануд-бриджистов, но впервые мне попался зануда – сексуальный маньяк. Хьюго повествовал о своих сексуальных подвигах с таким видом, точно я был его сообщником в здоровых мужских забавах. А статус брошенного отца и мужа придавал мне мученичества – в глазах Хьюго я был героической жертвой войны полов. Хьюго усердно спаивал меня, а когда на мерцающий внизу город спустились сумерки, он надумал взбодрить меня рассказом о том, как по-скотски ведет себя с любимой женой. Мне вдруг захотелось узнать, что же Хьюго на самом деле думает о своей жене, и я задал наводящий вопрос.

– Да она хорошая мамаша и все такое, – признал Хьюго. – Вечно отправляет в интернат посылки. Но понимаешь, она жирная. Серьезное упущение.

– С ее стороны?

– Нет-нет, с этим она ничего поделать не может, – великодушно признал Хьюго. – Серьезное упущение с моей стороны. Понимаешь, поначалу мне дико нравилась, что у нее такие мощные буфера.

И на тот случай, если я не пойму, о чем речь, Хьюго изобразил размер буферов и показал, в каком именно месте человеческого тела они находятся.

– Нельзя жениться на девушке с огромными буферами, Майкл. Когда мой старший сын начал встречаться с девчонками, я дал ему всего один совет. Я сказал: "Навсегда запомни, сынок. Большие сиськи в двадцать, толстая жена – в сорок".

– Очень тонко, – беспомощно съязвил я. – Он наверняка отблагодарит тебя впоследствии.

Хьюго наполнил мой стакан и затрындел об упитанности своей жены с таким видом, словно это какое-то непоправимое уродство, которое делает невозможным сексуальные отношения с ней и позволяет ходить налево, когда ему заблагорассудится. А судя по всему, такое случалось сплошь и рядом. Например, он искренне гордился, что соблазнил одну актриску, которая мечтала получить роль в одной выгодной рекламе. Фантастическое достижение, Хьюго. До чего ж ты хитер!

Хьюго тем временем рассказывал, как его жена приехала в Лондон, а он должен был ее встретить с билетами на оперу. Вместо этого бедная женщина весь вечер проторчала возле "Колизея", пока Хьюго трахался в отеле с юным дарованием. И что хуже того…

– Я знал, что моя мадам станет обрывать мне мобильник, поэтому включил виброзвонок. Ну вот, трахаю я, значит, эту похотливую сучонку, черт, не могу вспомнить ее имя, и вдруг трубка начинает подпрыгивать на тумбочке. Посмотрел я на номер, ну, ясен перец, – Миранда.

– О, господи. Отвратительное, наверное, чувство?

– Что? Нет, я ведь по части секса настоящий профи. Моя пьяная сучонка развеселилась, а я, не будь дурак, сунул вибрирующую трубку прямо туда.

– Что ты сделал?

– Ну да, так и сделал. Девчонка зашлась от хохота и кончила прямо на телефон. Можешь себе представить? Моя жена обрывает телефон, чтобы узнать, где меня черти носят, и слышит в трубке лишь длинные гудки. И не просекает дурочка, что чем дольше она ждет, тем ближе подводит мою красотку к сексуальному пику!

– Хьюго, это непристойно.

– Еще как! Моя жена устроила оргазм моей любовнице! – И Хьюго оглушительно загоготал, опрокинул в себя бокал и, хлопнув меня по спине, спросил: – Еще бокальчик, Майкл?

Когда он вернулся из кухни, я спросил, как девушка сыграла в рекламе. Хьюго посмотрел на меня так, словно я свихнулся:

– Господи, Майкл. Да я послал ее куда подальше!

Хьюго продолжал в мельчайших подробностях описывать свои сексуальные похождения с десятками безымянных женщин, но чем больше любовниц он перечислял, тем более одиноким выглядел. Кто его знает – может, все до единой истории Хьюго просто выдумал, а на мне обкатывал свои фантазии. Я лишь однажды стал свидетелем его невероятного таланта соблазнять – когда он отправился к сомнительной проститутке в Сохо. Как ни странно, но о той победе Хьюго даже не заикнулся. Слушая его, я испытывал нарастающую неловкость. Он явно заманивал меня, пытаясь добиться моего одобрения. Ведь я тоже обманывал жену, и Хьюго посвящал меня в члены клуба женоненавистников. Но я-то был совсем другой. Я не был ханжой и ничего не имел против секса, но Хьюго с таким презрением говорил о соблазненных женщинах, что у меня во рту чувствовался тот же неприятный привкус, что наверняка чувствовали и они.

– Один раз живем, Майкл, – сказал Хьюго. – Это же такая тоска – до конца жизни раз в неделю трахать Миранду.

Он налил мне вина и спросил, нет ли у меня каких-либо мыслей по поводу "Рекламной классики". И внезапно я осознал кое-что с кристальной ясностью.

– Я не стану браться за этот проект.

– Это еще почему?

Я попытался объяснить. До этого Хьюго говорил, что ему нужен сборник классической музыки безо всех этих нудных кусков, и сейчас я сказал, что без нудных кусков не обойтись, потому что именно они делают запоминающиеся куски запоминающимися.

– Жизнь состоит из нудных проигрышей! – сказал я несколько громче обычного.

Я попытался внушить Хьюго, что вокальный финал бетховенской Девятой симфонии выглядит таким волнующим и мощным только благодаря музыке, которую слушал весь предыдущий час, благодаря желанию выслушать все целиком. Виолончели и контрабасы ведут тебя к финалу, отвергая всякое отклонение от основной темы, и мало-помалу в их звуках проступает мелодия "Оды к радости", которая до этого сквозила лишь у деревянных духовых инструментов. Вот почему, вырвавшись на свободу, она приобретает невиданную мощь, и только потому вокальная кульминация "Оды" считается одним из величайших достижений в истории музыки.

На это Хьюго ответил:

– Ладно, обойдемся без Девятой Бетховена; вместо нее вставим тот кусок из Моцарта, что был в рекламе йогурта.

И снова я стал объяснить, что нельзя вырывать из музыки отдельные куски. Искусство не бывает без контекста, как и жизнь. Теперь-то я это понимал.

Мои причудливые принципы поставили Хьюго в тупик, и вскоре он снова завел песню о своих изменах. Тут я встал и заявил:

– Вообще-то, Хьюго мне пора отчаливать. Хочу навестить еще кое-кого, там и заночую.

И не успел я опомниться, как уже разглядывал себя в зеркале лифта, недоумевая, как мог променять теплую постель в роскошных апартаментах незнамо на что.

– Спокойной ночи, сэр, – сказал швейцар в форме, распахивая дверь.

Вот из таких величественных дверей и полагается бездомным горемыкам выходить на темные лондонские улицы.

Вскоре мне попался псевдоирландский паб, и я завернул в него. Сел в уголке и стал медленно, но методично нагружаться. Я прекрасно сознавал свое безответственное поведение – позже я даже купил в винной лавке бутылку виски, хотя терпеть не могу виски. Катерина обвинила меня в тяге к саморазрушению, и вот я сидел в каком-то пабе, лишенный семьи и друзей, которые могли бы приютить меня, и предавался жалости к самому себе. И словно усугубляя мое унижение, музыкальный автомат заиграл песню, которую я узнал с первой же ноты, хотя прошло уже много лет.

– Что эт-то за м-музыка? – спросил я заплетающимся языком у барменши, сгребавшей с моего стола пустые стаканы.

– "Детектор лжи", – ответила она со протяжно-звонким австралийским говором, который мало вязался с пластмассовым трилистником на стене[40].