К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

— Боится белого? — переспросила я настороженно. — Что это значит?

— Генерал сторонится дам в белых нарядах, я не раз это замечал. Равно как и недолюбливает белых лошадей. И белые знамена… Что-то в этом есть странное, как ни крути. Но вы ему угодили.

— Я абсолютно не знала об этом…

Какая-то легкая растерянность овладела мной.

— Вы намекаете на что-то, Морис? На какую-то тайну? Не пугайте меня!

Талейран устало улыбнулся.

— Все это пустяки. Поезжайте домой и с легкой душой выспитесь хорошенько. Я бесконечно благодарен вам за этот вечер, мой друг.

В недоумении пожав плечами, я дала знак кучеру отъезжать. Талейран еще какое-то время стоял на крыльце, опираясь на трость, а в один из моментов, когда я обернулась, на прощание помахал мне рукой.

Проснулась я на следующее утро ближе к полудню в не самом лучшем расположении духа. Ноэль принесла мне завтрак в постель, потом вышла и вернулась с новым подносом — полным визитных карточек и приглашений. Три четверти людей, писавших мне, оставались для меня незнакомцами, и такое внимание весьма напоминало времена любвеобильного Людовика XV, когда придворные, едва углядев новую фаворитку короля, тут же бросались с ней дружить. Не слишком приязненно переворошив всю эту корреспонденцию, я заметила на одном из конвертов фамилию — Бонапарт, и распечатала это письмо. Оно было, к моему удивлению, от старшего брата первого консула — Жозефа, которого я знать не знала.

«Милостивая государыня.

Моя матушка, Летиция Бонапарт, хотела бы познакомиться с вами и просит вас в четверг отобедать у нее в покоях в доме на улице дю Роше.

Примите заверения в совершенном к вам почтении.

Жозеф Бонапарт».

Я чуть не поперхнулась кофе, прочитав подобное. Скажите, пожалуйста! Меня приглашает в гости какая-то корсиканская старуха. С чего бы такой интерес? Я смутно чувствовала, что это письмо как-то связано с нелепыми пересудами о «кузине Бонапартов», которые я слышала на балу. Мне это совсем не нравилось. Выдумка не должна заходить так далеко… я не имела и не имею ничего общего с этими выскочками островитянами!..

В комнату заглянула Стефания. Вид у нее был чрезвычайно радостный.

— Какой успех, не правда ли, Сюзанна? Тебя забросали визитными карточками. Это позволяет надеяться, что наш дом власти оставят в покое…

Я мрачно поглядела на нее. Дом — все, что ее волнует! И это она еще не знает о сплетнях, которые связывают меня с первым консулом, иначе бы она вообще прыгала до потолка от радости. Конечно, дом — это важно, даже очень, но…

— Скажи лучше, не присылал ли Брике каких-то вестей о моем муже?

Лицо Стефании стало бесстрастным.

— Нет, дорогая, сожалею, он ни о чем не сообщал, — проговорила она и скрылась за дверью.

Я порвала письмо Жозефа Бонапарта и со злостью швырнула клочки в камин.

Глава четвертая

Дочь короля Корсики

1

На завтрак в Тюильри я приехала в сопровождении Леруа, понимая, что мой визит, и без того навязанный Жозефине супругом, в отсутствие портного и вовсе покажется ей тягостным. Леруа был в восторге и предчувствовал большие барыши; я же была не настолько тщеславна, чтобы стремиться сохранить его для себя одной, поэтому с легкой душой отпускала его в парижский свет.

— Мадам, вы всегда останетесь для меня заказчицей номер один, — твердил он, кажется, вполне искренне. — Благодаря вам обо мне узнали в семье первого консула… это успех, дорогая мадам, спасибо вам! Обращайтесь ко мне при первой же потребности, для вас я всегда буду создавать нечто исключительное.

— Непременно, Леруа. Я так и сделаю. — Его обещания вызвали у меня легкую тревожную улыбку, потому что я-то далеко не была уверена, что буду в Париже долго. Куда занесет меня судьба? Давно уже в моей жизни не было периода более неопределенного.

Но в данный момент мой гардероб был полностью готов и изобиловал тремя десятками роскошнейших нарядов самого разного назначения — от амазонок и прогулочных туалетов до утренних неглиже, в которых разливают чай и принимают гостей полулежа, и вечерних платьев. Леруа использовал шелк, креп, батист, индийский муслин, египетский кашемир и хлопок, и проявил в своей работе такую фантазию, что я, входя в свою гардеробную комнату, всякий раз останавливалась в восторге: такого у меня не было со времен Версаля! Какой праздник для женщины! Но надолго ли? И может ли удовольствие быть светской щеголихой заменить супружеское счастье?…

От этой мысли я в который раз приуныла. Невесело мне было так же и от того, куда мы приехали: это был двор Тюильри, который я в последний раз видела заваленный трупами швейцарцев в день штурма 10 августа 1792 года. Войти внутрь дворца мне пришлось через павильон Флоры, где некогда меня допрашивал Сен-Жюст, а покои Жозефины размещались точь-в-точь там, где когда-то в тоске и отчаянии коротала последние дни своего царствования Мария Антуанетта. Здесь все было переделано, конечно, старинная отделка стен скрыта под желтой шелковой обивкой, а мебель эпохи Короля Солнца, изрубленная санкюлотами, — заменена новой мебелью красного дерева, но расположение комнат осталось все тем же. Я могла узнать спальню королевы… маленькую приемную перед этой спальней, где когда-то дежурила… и даже опочивальню дофина, откуда я в летнюю ночь 1791 года помогала вывести несчастного ребенка, чтобы увезти за границу…

Впрочем, день выдался определенно бурным, и я то и дело отвлекалась от мрачных мыслей.

— Что это за суматоха, Леруа? — спросила я, когда мы с портным шли через галерею. Сквозь окна было видно, как собираются во дворе Тюильри гвардейцы и солдаты самых разных эскадронов, в том числе и из отдаленных уголков Франции. Мне даже показалось, я узнаю форму марсельских батальонов. — Сегодня среда, к чему этот военный лагерь?

Брови портного поползли вверх.

— Прошу прощения, но сегодня не только среда, мадам, а еще и квинтиди[41].

— Квинтиди?

— Да. Вот уже два месяца, как первый консул завел обычай каждое квинтиди устраивать военный смотр в Тюильри. Отличное изобретение! И Париж привыкает к армии, и для военных есть повод посетить столицу. Причем военные, приезжая сюда, всегда хорошо тратят деньги… для парижан это совсем не лишнее, поверьте, госпожа герцогиня.

«Квинтиди, — повторила я про себя. — Какое безумие… А апрель, который нынче стоит, — стало быть, прериаль?» Мы в Бретани никогда не употребляли таких слов. Это было такое глубокое отличие нас, роялистов, от всех остальных французов, что я