К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

— Площадь Карусель нуждается в перестройке, — ответила я уклончиво. — Она в абсолютном запустении.

— Да, это так. Она даже мала для таких парадов. Но ее начали реконструировать, как вы видели.

Он вперил в меня пристальный взгляд и спросил еще раз:

— Так как вам показался военный парад, гражданка?

Я поняла, что от прямого ответа мне не уйти.

— Гражданин первый консул, — сказала я учтиво, — не могу считать себя большим знатоком подобных зрелищ…

— Еще бы! — произнес он напряженно. И повторил мое же выражение: — При Бурбонах армия была в абсолютном запустении. Там был полный бардак.

— …однако я нахожу этот парад великолепным, — закончила я, пропустив мимо ушей и это замечание, и грубое слово. — Все очень достойно, кроме…

— Кроме? Что же показалось вам негодным вашего взора?

Я поняла уже, что говорю с человеком невероятно властным, напористым, навязывающим свою волю каждому, — я физически ощущала его давление и силу его стального взгляда. Интуитивно мне было ясно, что он хочет подчинить меня в разговоре, управлять мною. «Легко здесь не будет, — мелькнуло у меня в голове, — но и сдаваться тут нельзя, иначе он меня задавит». И как ни бессмысленна была для меня мысль о пикировке с Бонапартом, я не могла не принять вызов — особенно после его слов о Бурбонах! Господи, о Бурбонах, с которыми связана военная слава Франции!

Я ответила абсолютно беспечно, слегка улыбнувшись:

— Ваши офицеры, генерал, перебарщивают с нарядами. Это все портит.

— А! — буркнул он. — Это вы о Мюрате, верно, говорите.

— Не только, генерал.

— Нет-нет, о Мюрате. Не увиливайте. Да, он такой… — Бонапарт остановился, заложил руки за спину, и спросил почти свирепо: — А знаете ли вы, что Мюрат — это гром и молния на поле боя?

— Я знаю, генерал, что он ваш зять.

— Да, он женился на моей младшей сестре, но главное — он генерал беспримерного мужества. Мой военный товарищ! Его увенчала слава, так что эти его перья — пустяки, понимаете ли вы это?

Я должна была испугаться, надо полагать, своего резкого замечания и взять свои слова о Мюрате обратно. Но я и не собиралась отступать, мне было что сказать в ответ.

— Гражданин первый консул, Генрих IV побеждал всего лишь с одним белым пером на весьма скромной шляпе. И принцу Конде[44] отсутствие чрезмерных плюмажей ничуть не вредило.

Казалось, мой ответ заставил его на миг задохнуться. Но он был человек умный и не мог отрицать справедливости моего ответа, поэтому лишь нахмуренные брови выдавали бурю, бушующую у него в душе.

— Это верно, — сказал он наконец, сделав над собой усилие. Потом бросил на меня неприветливый взгляд: — Однако вы злы, оказывается!

Какое-то время прошло в молчании. Мы медленно шли по аллее к теплицам, и под сапогами первого консула весьма угрожающе трещал гравий. Казалось, он борется с собой, и мне от этого было довольно неуютно. Вообще разговаривать с генералом было делом напряженным, он, казалось, был одарен способностью внушать тревогу собеседнику одним своим присутствием, какой-то опасной могучей энергией, которая чувствовалась в нем и непонятно куда могла направиться. Однако когда он повернулся ко мне и снова заговорил, меня изумило его лицо — совершенно иное, открытое, с приветливым блеском глаз и обаятельной улыбкой. Он был в этот миг даже довольно красив, очарование его взгляда заставляло забыть о недостатках фигуры и странностях характера.

— Знаете ли вы, что у меня огромные планы? Я хочу принести во Францию мир и благоденствие, залечить раны революции. Поэтому мне очень понравились ваши слова о том, что Париж должен стать столицей мира. Я такого же мнения, и мне нужны в Париже искусные люди.

— Я замечаю многое, — призналась я, размышляя про себя, что он вкладывает в слово «искусные». Покорные? Усердные? Умные? — Ботанический сад, безусловно, уже преобразился…

— Преобразился? Да вы его еще и не видели полностью.

Бонапарт жестом пригласил меня пройтись по теплицам и зданию, которое он предполагал сделать Музеем естественной истории. Здесь действительно было полно диковинных экспонатов, чучел и мумий самых причудливых животных и змей, преимущественно вывезенных из Египта. Было видно, что смотрители этого собрания привыкли к визитам первого консула, и хотя я по натуре была не склонна изучать заспиртованные останки живых существ, мне нравилась настойчивость, с которой Бонапарт вникает во все, даже в такие сферы, где мне поневоле хочется зажать нос.

— Я хочу построить в Париже несколько новых мостов. Старых совершенно недостаточно. Один должен вести сюда, к Ботаническому саду, другой — соединить остров Сите с островом святого Людовика, а третий — облегчить путь от Лувра к Институту Франции. Это оживит жизнь в городе, свяжет все дороги наилучшим образом.

— В Лувре вы тоже ведете перестройку, — заметила я негромко, слегка вопросительным тоном, ожидая услышать, что первый консул хочет приспособить его для своих нужд.

Но ответ меня удивил.

— Лувр я сделаю огромным музеем, — воодушевленно пояснил Бонапарт. — Оттуда выселят художников и ветеранов, найдут им другое место. А в Лувре разместятся сокровища, которых я добыл для Франции в Италии и Египте. Благодаря этому и благодаря прежней славе Париж превратится в самый притягательный город Европы. Когда наступит мир, сюда хлынут толпы иностранцев. Они затопят нашу столицу деньгами, театры будут набиты битком. Тысячи мануфактур получат заказы, магазины будут торговать без остановки. Я докажу, что французы не зря доверили мне власть, — я хорошо знаю, как употребить ее для всеобщего блага.

Положим, французы не доверяли ему власть — он захватил ее сам в результате заговора, но в этот момент мне не хотелось задумываться над деталями. Его энтузиазм и радужные картины поневоле увлекали меня.

— Во Франции в большом упадке дороги, генерал, — заметила я. — Чтобы принимать иностранцев, надо привести их в порядок. Я совсем недавно совершила путешествие из Бретани в Париж, и это было сродни подвигу…

— Дорогами десять лет никто не занимался. Я первый, кто за них возьмется, и они будут в идеальном состоянии уже через пару лет. Я даже думаю, что мы могли бы построить шоссе через Альпы, чтобы сообщение с Швейцарией и Италией не было таким трудным, как сейчас.

— Через Альпы? Но это уже невероятно трудная задача, как я полагаю?

— Нужны только деньги. Надо упорядочить государственные финансы и не допустить воровства, которое процветало при этих адвокатах… при Директории. — Он энергично прошелся взад-вперед. — Из Дижона или Лиона — прямиком к Милану, к водам Лаго-Маджоре!