Причуды богов - Елена Арсеньева

Вот и теперь Жалекачский наступал играючи, а Ржевусский неловко пятился. По всему видно было, что он более привык держать в руках кокетливую французскую шпажонку, а не это коварное оружие – то ли турецкое, то ли польское. И все-таки уродился он удал да ловок, а потому, как бы и забыв про свое нелепое одеяние, постепенно освоился с незнакомым оружием и перешел в наступление. При первом же его выпаде пан дракон столь удивился, что замешкался – и рубаха его тут же была вспорота от шеи до пояса.

Даже сквозь толстые стены проник разъяренный рев, и по знаку хозяина толпа прихлебателей навалилась на Ржевусского, а сабля, выбитая из его руки, покатилась, звеня, по замороженному двору.

«Что же вы делаете? – чуть не закричала Юлия. – Все на одного?! Да вы же дворяне, шляхта!»

Но она не сказала ни слова, подавленная стремительностью событий и осознанием: эта дерзость может стать вообще последней дерзостью в ее жизни, ибо пан Жалекачский – царь и бог в своем поместье! Ему человека убить – что чихнуть! Ведь сейчас все, кажется, к этому и шло. А когда толпа снова отхлынула, бурнус Ржевусского был завязан под шеей наподобие савана и стягивал руки покрепче смирительной рубашки. Даже ноги были спутаны – он только и мог что семенить, подталкиваемый к перепуганному ксендзу, которого в тычки гнали с другого конца двора, а из низенькой дверки подвала выходил, с наслаждением расправляя могучие плечи, длиннорукий приземистый человек, державший в руках… о Господи Иисусе! – топор палача, и при этом зрелище ноги Ржевусского вовсе заплелись, а изо рта вырвался нечеловеческий вопль.

– Да нет, быть того не может! – пробормотала вконец потрясенная Юлия. – Так не бывает! За что?!

Вспомнились высокопарные тосты за воскресший дух старого польского рыцарства, за свободу Речи Посполитой, за польский гонор, за волю и разгул его.

«Какая еще свобода?! – в ужасе подумала Юлия. – Вот она – ваша свобода! Вот воля вашей гордыни и этого несусветного гонора! Разве вам свобода не губительна? Не нужны ли всякому из вас, равно пану и холопу, кнут и острастка?!»

– Ох, ох… – раздался жалобный голос рядом, и, покосившись, Юлия увидела какую-то женщину с залитым слезами лицом, которая, горестно подпершись, смотрела во двор. Юлия вглядывалась какое-то время, прежде чем узнала пани Жалекачскую. Вот теперь никто не дал бы пани Катажине менее лет, чем ей было в действительности. Скорее она походила сейчас на собственную мать… А то и бабушку, и ухищрения искусства красоты, местами обновленные, а местами остававшиеся со вчерашнего дня, ничуть не помогали, ибо штукатурка кое-где потрескалась, кое-где обвалилась, а кое-где была размыта потоками слез. И все-таки, несмотря на смехотворную маску, сейчас дракониха показалась Юлии куда проще и приятнее, ибо ничто не скрывало в ней человечности, а глаза полны были искреннего горя. Она беспрестанно крестилась, перебирая четки, и с губ ее, попеременно с жалостными стонами, слетали слова мольбы за пана Вацлава, такого молодого, такого удалого, такого красивого да пригожего… Ах, Пресвятая Дева, такого стройного и обворожительного!

«Да она же в него влюблена! – вдруг догадалась Юлия. – Она не просто жалеет его и не просто хочет: она влюбилась в него с первого взгляда!»

В это мгновение пани Катажина обернулась к Юлии и обратила на нее полные муки глаза.

– Да чтоб тебе ни дна ни покрышки! Чтоб тебя похоронили на росстанях! – простонала она. – Черт ли принес тебя к нам! Да попадись мне тот проклятый Фелюс, я ему все очи повыдеру! Кабы не привез он тебя сюда, ничего б и не было! – Она резко мотнула головой, указывая во двор. – Через тебя такой… ах, такой… гибнет!

Она захлебнулась рыданиями, и это дало Юлии мгновенную передышку. Впрочем, и самого мгновения достало, чтобы придумать, как можно спасти Ржевусского и обратить ярость пани Жалекачской ему во спасение! Да и себе, если на то пошло!

У нее всегда слезы были близко, а уж теперь, когда всю ее так и трясло от страха, не стоило ни малейшего труда заставить их хлынуть по лицу с той же обильностью, как у пани Катажины.

– Да как у вас только язык поворачивается меня винить?! – прорыдала Юлия. – Да он ко мне и не прикоснулся и пальцем не тронул!

– На-ка, не тронул! – изумленно разомкнула синие, ненакрашенные губы пани Жалекачская. – А чего ж ты орала как резаная, всех переполошила?

«Вот именно. Чего ж я орала, коли так?» – всерьез задумалась Юлия – но опять только на миг:

– Оттого, что он хотел меня избить, когда я сказала, что краше вас!

Пани Катажина открыла и закрыла рот; глаза ее в морщинистых веках, лишенные ресниц, изумленно выкатились.

Плохо пришлось бы Юлии, если бы сия высокородная дама стояла поблизости от зеркала! Но, на счастье, ничего подобного рядом не оказалось, а когда последний раз гляделась в волшебное стекло пани Катажина – неведомо. Да и какая разница?! Все равно она видела не себя нынешнюю, а очаровательную резвушку с гладким, словно ягодка, личиком и свежими прелестями, сводившими с ума всех панов без разбору, какой она была, возможно, лет двадцать, а то и тридцать назад!

– Ты краше меня? Ну, знаешь… – Пани высокомерно повела плечами. – Об этом должны судить мужчины. Им виднее!

– Вот он и судил! – заливаясь вполне натуральными слезами отчаяния и страха, выкрикнула Юлия, ослабев от радости, когда поняла, что пани Катажина принимает их за слезы оскорбленного самолюбия. – Он сказал, что не видел дамы прекраснее вас, что одно лишь почтение к приютившему его дому удержало его, чтобы не проникнуть ночью в ваши покои и не молить о любви. Он мечтал затащить вас в свою ванну, да я оказалась там прежде. Клянусь, невзначай! Да видели бы вы, как меч его, на вас нацеленный, опал рядом со мною!

Пани Жалекачская едва не подавилась, а Юлия будто с ледяной, накатанной горки неслась:

– Он говорил, что вы – хастани, а это лучшая из женщин. Самая красивая и желанная для соития. Поступь ее соразмерна, лоно благоуханно, нрав приветлив, а на животе… на животе три складки, которые сводят с ума мужчин!

Одному Богу ведомо, откуда, из каких бездн воображения вывалились эти три складки, но свое дело они сделали: взор пани Катажины алчно запылал, и стало ясно – чтобы заполучить любовника, который называет ее такими словами, она готова на все!

Оставалось только придумать, как это – все…

– Идите во двор! – лихорадочно шептала Юлия. – Умоляйте мужа, он вас послушает!

– Он? Да он на меня и не взглянет, пока не натешится! – фыркнула пани Катажина. – Его сейчас только гром небесный остановит.

Обе глянули в окно и ахнули враз, увидав, что Ржевусский полулежит на камнях, ксендз приткнул ему к разбитым в кровь губам серебряный крест, а палач стоит, играючи помахивая топором, и даже заскорузлая деревянная колода мясника торчит посреди двора. Ой, мясника ли? Не от крови ли человеческой побурела колода сия?..