Генерал - Дмитрий Вересов

Каждое недозволенное изъятие имущества у русских рассматривается ими просто как воровство. Наша уверенность в том, что русский за период существования большевизма привык к подобным кражам, совершенно несправедлива. Русские ничего не имеют против военных налогов, если они упорядочены и обеспечивают им прожиточный минимум. Превышение отдельными немецкими солдатами их власти ставит русских в бесправное положение.

Также необходимо принимать во внимание личные и национальные привычки русских, дабы не задевать последних. Следует быть тактичным и вежливым в обращении с ними. В глазах русских вежливость является признаком культуры.

Немецкий солдат должен держать себя по отношению к русским вежливо, но с надлежащим достоинством. Лишь только тогда он добьется доверия и внимания со стороны русского. Грубый и дерзкий тон может обеспечить лишь временный успех и вызывает у русского чувство страха. Он рассматривается русскими как пренебрежение к их личным и национальным привычкам и обычаям. Из истории русские хорошо знают о том, что культура и цивилизация пришла в Россию с Запада. Грубое и бестактное обращение, рассматриваемое в России как некультурность, начинает наводить русских на мысль, что так принято вести себя в Европе, и подрывает веру у русских в немецкого солдата.

Уважение к немецкой армии, послушание по отношению к немецким властям достигаются путем быстрых и строгих, но справедливых наказаний.

Русский послушен и исполнителен, если он чувствует превосходство немецких властей. Русский народ нуждается в постоянном руководстве. Государственная власть в России очень авторитетна и стала для простого русского необходимостью.

Следует постоянно наблюдать за настроением русских, которое часто меняется в зависимости от отношения к ним. Тот же самый русский, от которого путем хорошего отношения можно было добиться доверия, честности и преданности, при чересчур жестоком и несправедливом отношении к нему превращается в замкнутого, недоверчивого и фанатически ненавидящего нас врага.

Немецкий солдат должен соответствующим образом вести себя по отношению к русским, так как это, прежде всего, в его интересах.

Каждый немецкий солдат должен понять, что русский видит в каждом немце типичного представителя немецкого народа, представителя европейской культуры и мировоззрения.

Отсюда вытекают следующие положения:

1. Никакой пощады пособникам большевизма.

2. Дружелюбно настроенный русский – не враг, а помощник и союзник в борьбе с большевизмом.

3. Никакого доверия непроверенным лицам.

4. Строгий порядок, но абсолютная справедливость, вежливость и такт по отношению к русским, уважение к личности и привычкам, никаких телесных наказаний.

5. Не давать обещаний, которые нельзя выполнить.

6. Признание заслуг русских.

7. Уважение к собственности местного населения.

8. При всех обстоятельствах сохранять собственное достоинство. Всегда помнить, что солдат является представителем немецкого государства. Люди, живущие чувством, особенно нуждаются в строгости власти. Доверие в соединении с осторожностью необходимо, однако доверчивость излишня. Во избежание необдуманных действий со стороны русских необходима строгость и твердость. И то и другое должно быть справедливым. Действовать нужно холодно и разумно, не слушаясь собственного чувства».

29 сентября 1942 года

Стази лежала на третьем этаже унылого здания на Крупсштрассе, где с первого этажа доносились пронзительные крики рожениц. Все было серое: стены, белье. Кусок неба в окне и даже, казалось, листва припорошена сероватой пылью. Она лежала бездумно и, ощущая себя легкой и пустой, как эта несущаяся по улицам пыль. В принципе, все обошлось на удивленье спокойно, если бы не…

И Стази снова, как дурной фильм, принялась прокручивать ленту случившегося.

Моложавая дама, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, легко втащила обмякшую Стази в свою крошечную комнату, дала воды и достаточно жестко потребовала объяснений. И та, сжигая все мосты, но не называя имен, рассказала ей свою совершенно обычную для женщины на войне историю.

– Но почему вы не хотите оставить ребенка? – осторожно спросила женщина, к удивленью Стази на прекрасном русском. – Я не сомневаюсь, немецкий офицер будет счастлив, немцы очень любят детей.

Стази вспыхнула, и лицо ее пошло красными пятнами.

– Я… Я люблю другого.

– И неужели тот, кого вы любите, настолько низок, что будет рад убийству, настолько мелок, что не примет вас с чужим ребенком?

Стази подняла тяжелую голову.

– Не надо меня уговаривать, прошу вас. Поверьте, у меня нет выбора: или аборт, или смерть.

Женщина подняла голову Стази за подбородок и долго смотрела на ее распухшее от слез лицо. Прошло несколько мучительных минут. Наконец, женщина глянула на часы и решительно села напротив.

– В таком случае, фройляйн, нам придется играть в открытую – иначе я не смогу вам помочь. Ваше счастье, что вас увидела я, а не какая-нибудь из тех маленьких сучек, что носятся по всем штабам и канцеляриям. Я – Верена фон Дистерло, уехала из красной России в двадцать шестом, но всю жизнь боролась и буду бороться за ту Россию, которую я потеряла. А теперь вы скажете мне всё и быстрей, ибо времени мало, через минут пятнадцать здесь начнется совещание.

Стази, зажмурив глаза, рассказала о Герсдорфе, замке, работе, Ленинграде. Верена, не перебивая, слушала, иногда черкая что-то тонкой ручкой в крошечном блокноте.

– Хорошо. Вернитесь сейчас в приемную, вот пудра, помада, приведите себя в порядок немедленно. Никому ни слова. Я сделаю все, что могу, хотя, думаю, вам известно, что аборты в Германии запрещены. Ничему не удивляйтесь и не показывайте виду, что бы ни случилось. Идите же.

Стази, пошатываясь, подошла к двери и уже открыла ее, как ей в спину раздался убийственный вопрос:

– Но кто тот, ради кого вы идете на такой риск?

Стази только до крови прикусила себе руку.

– Он ничего… ничего не должен знать… он не знает…

– А, так он здесь?! Русский?! – Стази молчала. – Смешная девочка, я все равно пойму. Впрочем, уходите же быстрей.

Время шло, но ничего не происходило. Рудольф покидал Бадсфельд все чаще, но зато пребывание старого барона стало продолжительней, и он нередко пускался со Стази в отвлеченные разговоры о Германии и России, никогда не упуская случая заметить, как она поправилась и похорошела.

– Вы стали настоящей немкой, фройляйн. Еще бы пара-тройка прелестных малышей, и я готов примириться с вашим дальнейшим и окончательным нахождением в моем замке. Удивляюсь, куда смотрит мой сын. Все эти жалкие потуги изменить политику, создание мифических отрядов – какая детская возня. У этих, нынешних, напрочь отсутствует чувство мистического – поэтому всю мистику полностью прибрало к себе СС, извратив и опорочив. Дураки и те и другие! – И старый барон ласково похлопывал Стази по щеке, и она каждый раз с ужасом ожидала, что сейчас он потащит ее в постель. И ей придется согласиться.

Оставаясь у себя наверху, одна, в длинные осенние ночи, Стази суеверно пересчитывала сроки, проверяя свое тело так, будто оно было чужим, враждебным и уже почти мертвым. От бессонных ночей или от беременности под глазами у нее легли черные круги. Несколько раз она пыталась как бы невзначай жаловаться Рудольфу на то, что она устала, что ей душно в старом замке, но Герсдорф, уже глядя на нее практически как на жену, уверял, что это глупости, и что дело женщины ждать своего возлюбленного и не роптать. Тем более когда мужчина занимается столь важным и ответственным делом.

– Я уже говорил тебе, что месяц назад штаб группы армий Центр одобрил, наконец, план деятельности русского освободительного комитета, и сейчас мы намерены выпустить листовки с воззванием в количестве миллиона! Представляешь, миллиона! Такого еще не было! И момент отличный: мы наступаем, и высшему составу Красной армии эта листовка может показать путь в новое будущее, а красноармейцев убедить в бессмысленности их сопротивления.

– Так разве я не нужна сейчас в Берлине, где идет такая бурная работа?

– О, сейчас не сорок первый, квалифицированных переводчиков хватает, и мне гораздо приятней видеть тебя в замке, а не в прокуренных вонючих берлинских канцеляриях.

И снова беспросветные дни, отчаянные ночи, ненависть к собственному телу. Стази с ужасом заметила, что она все реже думает о Трухине, что все ее мысли и чувства сосредоточены на происходящем в ней. Она пыталась заставить себя не думать и не ощущать, но всё было бесполезно. О, если б она могла увидеть его хоть издали, дотронуться до короткостриженой лепной головы! Неужели эта баронесса обманула ее, и ей навсегда придется остаться в этом замке Синей Бороды, исправно рожать детей, стать добропорядочной немкой?! Времени оставалось совсем немного, и Стази твердо решила, что не будет ждать после срока ни дня. Она уже приготовила веревку, украв ее у старого садовника, и несколько раз проверила прочность балки в зале, повиснув на ней на руках. Единственное, что она позволит себе, – перед смертью добраться до Циттенхорста и увидеть его. «А если он уже не там? – холодным потом облила ее мысль, не приходившая раньше в голову. – Теперь, при нынешних событиях его могут отправить куда угодно» И даже письма не написать…