Избранное - Уильям Фолкнер

— Глупышкой? — повторил Хорес. — Она слишком молода, чтобы быть бессознательно глупой.

— Ступайте и скорее возвращайтесь, — сказала ему Белл. — Мы с миссис Мардерс уже порядком друг другу надоели.

Хозяин, блестя своей упрямой лысиной, короткими шажками пошел в дом, и Хорес двинулся вслед за ним. Из кухни доносился ровный голосок маленькой Белл, рассказывающей о каком-то чудесном происшествии, и время от времени — в виде антистрофы[54] — звучное восклицание Рейчел. В ванной Гарри вытащил из шкафа бутылку, и тотчас, предшествуемая тяжелым топотом усталых ног по лестнице, в дверях без стука появилась Рейчел с кувшином ледяной воды.

— Не понимаю, чего вы не идете играть, если вам хочется? — возмущенно спросила она. — И вообще, почему вы позволяете, чтоб эта женщина так обращалась с вами и с девочкой? Взяли бы палку и надавали ей как следует. Устраивает мне на кухне кавардак в четыре часа дня. Да и от вас тоже никакого толку, — заявила она Хересу. — Налейте мне глоточек, мистер Гарри, пожалуйста, сэр.

Рейчел протянула стакан, Гарри налил ей виски, и она, тяжело переваливаясь, вышла, они услышали, как она медленно и тяжело спускается с лестницы на своих отекших ногах.

— Белл не может обойтись без Рейчел, — сказал Гарри. Он ополоснул ледяной водой два стакана и поставил их на крышку унитаза. — Она слишком много болтает — как все черномазые. — Наполнив оба стакана, он поставил бутылку на пол. — Послушать ее, так Белл просто дикий зверь. Тигрица какая-то. Но мы с Белл отлично друг друга понимаем. Женщинам надо во многом уступать. Они ведь не такие, как мужчины. Дух противоречия от природы: не угодишь им — жалуются, угодишь — все равно жалуются. — Долив себе немного воды, он вдруг ни с того ни с сего сказал: — Если кто-нибудь попробует разрушить мой семейный очаг, я убью его, как ядовитую змею. Ну, давайте по одной, старина.

После этого он плеснул в пустой стакан воды, проглотил ее и вернулся к своим прежним обидам:

— Никак не доберусь до собственного корта. Белл ежедневно собирает здесь всю эту дурацкую компанию. Что мне надо — так это корт, на котором я, придя с работы, каждый вечер мог бы сыграть пару хороших сетов. Перед ужином, для аппетита. Но каждый божий день я прихожу домой и натыкаюсь на банду девчонок и мальчишек, которые ведут себя так, словно это общественный корт в каком-нибудь дурацком парке.

Хорес пил более умеренно. Гарри закурил сигарету, бросил спичку на пол и поставил ногу на унитаз.

— Не иначе как мне придется сделать для собственного пользования еще один корт, обнести его колючей проволокой и повесить крепкий замок, чтобы Белл не могла устраивать на нем пикники. Там у забора еще много места. И деревьев нет. Устрою его на самом солнцепеке — может, тогда Белл позволит мне на нем поиграть. Ну ладно, пошли отсюда.

Он повел Хореса через свою спальню, остановился, чтобы похвастаться новым ружьем, которое он только что приобрел, и навязать ему пачку папирос, выписанных из Южной Америки, после чего они спустились вниз и увидели, что день уже клонится к вечеру. Солнце светило теперь прямо на корт, по которому, мягко шлепая резиновыми подошвами, во всю прыть носились трое игроков, следуя за стремительным полетом мяча. Миссис Мардерс, утопая в своих бесконечных подбородках, сидела на прежнем месте, хотя собиралась уходить, еще когда они поднимались наверх Белл повернула к ним голову, откинутую на спинку кресла, но Гарри потащил Хореса дальше.

— Мы пойдем искать место для теннисного корта. Я, пожалуй, сам начну играть в теннис, — с тяжеловесной иронией сообщил он миссис Мардерс.

Позже, когда они вернулись, миссис Мардерс уже не было, а Белл сидела в одиночестве с журналом в руках. За девицей по имени Франки приехал молодой человек в потрепанном «форде», потом явился еще один, и когда Хорес и Гарри подошли к корту, все трое гостей принялись вежливо приглашать Гарри сыграть с ними сет.

— Возьмите Хореса, — сказал Гарри, явно весьма польщенный. — Он вам даст жару.

Но Хорес отказался, и все трое продолжали приставать к Гарри.

— Ладно, пойду возьму ракетку, — согласился он наконец, и Хорес пошел через корт, следуя за его суетливо виляющим толстым задом.

Белл на мгновенье подняла голову.

— Ты нашел место?

— Нашел, — отвечал Гарри, вынимая ракетку. — Там можно будет иногда самому поиграть. Подальше от улицы, чтоб каждый встречный и поперечный не мог увидеть и зайти.

Но Белл уже снова погрузилась в чтение. Гарри отвинтил пресс и снял его с ракетки.

— Сыграю с ними один сет, а потом мы с вами сыграем еще один, пока не стемнело, — сказал он Хоресу.

— Ладно, — согласился Хорес. Он молча наблюдал, как Гарри тяжелым шагом входит на корт и занимает позицию. После первой подачи журнал в руках Белл зашуршал и шлепнулся на стол.

— Пошли, — сказала она, вставая.

Хорес встал и вслед за нею двинулся по лужайке в дом. На кухне возилась Рейчел. Они прошли по комнатам, куда все звуки доносились смутно и приглушенно и где в сгущающихся вечерних сумерках мирно поблескивала еле различимая мебель. Белл взяла Хореса за руку, прижала его руку к своему шелковому бедру и через темный коридор ввела его в музыкальную комнату. Здесь тоже было пусто и тихо, и она остановилась, вполоборота повернулась к нему, поцеловала, но тотчас отняла губы и пошла дальше. Он выдвинул из-под рояля скамейку, и, усевшись на ней, они поцеловались еще раз.

— Ты не говорил мне, что любишь, уже давно не говорил, — сказала Белл, касаясь кончиками пальцев его лица и спутанных мягких волос.

— Верно, со вчерашнего дня, — согласился Хорес, но тут же начал говорить, и она, прижавшись к нему грудью, слушала с каким-то жадным сладострастным невниманием, словно большая тихая кошка, а когда он кончил и нервными топкими пальцами принялся гладить ее по лицу и волосам, отодвинулась, открыла рояль и ударила по клавишам. Она играла наизусть популярные слащавые мелодии, которые можно услышать в любой оперетте, играла поверхностно, с пристрастием к приторным нюансам. Они долго сидели в полумраке, и Белл, снова погрузившись в вакуум мимолетной неудовлетворенности, воздвигала в нем искусственный мир, в котором двигалась она — романтичная, тонкая, несколько трагичная Белл, а Хорес сидел с нею рядом, наблюдая одновременно и Белл в придуманной ею самой трагической роли, и себя, Хореса, исполняющего свою собственную роль подобно старому актеру, у которого волосы поредели, уходящий в подбородок профиль расплылся, но который умеет молниеносно отозваться на любую реплику, между тем как актеры помоложе с черной завистью кусают себе пальцы за кулисами.

Вскоре до них донесся тяжелый топот в нечленораздельные раскаты голоса Гарри, который в сопровождении очередного гостя поднимался по лестнице к себе в ванную. Белл перестала играть, опять прильнула к Хоресу и впилась в его губы долгим поцелуем.

— Это невыносимо, — сказала она, быстрым движением головы отнимая губы от его рта. Оттолкнув от себя его руку, она громко ударила по клавишам, потом оторвалась от рояля и, запустив пальцы в волосы Хореса, с силой притянула его к себе, поцеловала, но тотчас снова отняла губы и проговорила:

— Пересядь подальше.

Хорес послушно отошел. Было уже почти совсем темно, и в полумраке виднелись только очертания ее фигуры — склоненная голова, трагическая неподвижная спина, и, глядя на нее, он вновь почувствовал себя молодым. «Мы все время неожиданно выскакиваем из-за угла, — подумал он. — Как подозрительные старые дамы, шпионящее за служанками. Или нет, скорее как мальчишки, которые пытаются перегнать марширующих солдат».

— Всегда остается развод, — сказал он.

— Как, еще раз выйти замуж?

Руки ее упали на клавиши, и аккорды слились и снова затихли в миноре. Над головой грохотали тяжелым стаккато шаги Гарри, от которых содрогался весь дом.

— Ты будешь никуда не годным мужем.

— Не буду, пока не женюсь, — возразил Хорес. Она сказала:

— Иди сюда, — и он подошел к ней, и в сумерках она показалась ему трагически юной и близкой и снова пробудила в нем щемящее чувство утраты, и он познал печальное плодородие мира и полную надежд безнадежность времени, обманывающую самое себя.

— Я хочу иметь от тебя ребенка. Хорес, — сказала она, и в эту самую минуту ее собственный ребенок прошел по коридору и робко остановился в дверях.

На мгновение Белл превратилась в безобразное, обезумевшее от страха животное. Стремительным грубым движением оторвавшись от Хореса, она изо всех сил ударила по клавишам, и инстинктивный порыв к самозащите охватил ее с такой безумной силой, что неотвратимо нарастающая волна отчаянной злобы, затопив вечерние сумерки, задела даже и Хореса.

— Поди сюда, Титания, — сказал он. Силуэт девочки вырисовывался в дверях.