Наркомат просветления - Кен Калфус

— Паршивая тысяча рублей, — пробормотал кто-то. — Сукины дети. Они нас до ночи будут гонять туда-сюда. Вот увидите.

Вокруг согласно зашумели. Особенно старалась кучка парней хулиганского вида — они не брились несколько дней, и куртки у них были такие рваные, словно в них дрались или спали. Один парень ответил:

— А кто знает, может, нам и вовсе не заплатят. Большевикам веры нет.

Поднялся ропот. Кто-то добавил:

— Пока еще получишь эту тысячу — ан на нее уж не купить больше чем на сотню.

Тут они увидели Астапова — он стоял в пределах слышимости, скрестив руки на груди. Люди замолчали и уставились на него — дерзость застыла у них на лицах. Астапов пристально разглядел говоривших, одного за другим, после чего повернулся и пошел прочь, обратно к режиссеру и ассистентам. В спину ему выкрикнули что-то невнятное и оскорбительное, затем раздался лающий смех.

Первое пророчество, кажется, исполнилось: режиссер намерен был потратить на съемки весь день, если понадобится. Астапов перестал следить глазами за Чепаловским, который был настолько незаметен, что терялся среди участников массовки. Люди по большей части вели себя пристойно, хоть и были мрачны, но Астапов наблюдал за смутьянами. Они издевательски запели «Интернационал». После четвертого или пятого дубля Астапов хотел посоветовать Свету конфисковать у массовки спиртное. Но Свет, по всей видимости, был не склонен следовать советам комиссара. А толпа уже настолько захмелела, что отбирать бутылки смысла не было.

Что-то ударилось о землю совсем рядом. Это наверняка был камень, но никто из съемочной группы его не увидел и не услышал. Свет в этот момент полностью погрузился в беседу с главным кинооператором и жестами указывал на кремлевские ворота. Он хотел опять переставить камеру. Массовка-полицейские и массовка-толпа поняли его намерения; обе группы ответили яростным гулом, негодование выковало их солидарность.

Съемочная группа послушно переставила камеру на новое место, и режиссер вернулся в центр поля. Только он хотел что-то сказать, как из толпы разозленных рабочих и крестьян прилетела пустая бутылка. Свет, сделавший несколько документальных фильмов на фронтах гражданской войны, игнорировал этот снаряд, снова хрипло выкрикнул указания и подал знак снимать. На этот раз люди шли еще беспорядочнее. Вместо «Вся власть Советам» они выкрикивали матерные частушки про Ильича. Один участник массовки, одетый в штатское, сцепился с «полицейским», и тот в конце концов огрел его дубинкой.

Астапов смотрел поверх голов — на стены Кремля. У ворот, на том конце подъемного моста, стояли бдительные часовые, хорошо вооруженные, но немногочисленные. За сотню метров Астапов видел, что они встревожены. Он обошел съемочную площадку и энергичной походкой приблизился к часовым, держа руки на виду. Часовые навели на него оружие. Один караульный встретил его на середине моста и потребовал предъявить документы. Раскрыв книжку с печатью, солдат кивнул — очевидно, высокий чин Астапова внушил ему доверие.

— Товарищ, что происходит в саду? Что они делают? Они кидают камни. Мы слышали контрреволюционные выкрики.

— Сообщите в ЧК, — приказал Астапов и быстро прошел вместе с солдатом в караульное помещение. Он дал охране имя и телефон доверенного сотрудника Лубянки. — Нам нужны войска, — добавил он.

— Надо позвонить в охрану Кремля, — сказал солдат.

— Да, позвоните. — Астапов повернулся и посмотрел на беспорядочную толпу на другом конце моста. — Здесь есть заряженное оружие? Винтовки? Они нужны немедленно.

Солдат растерялся.

— Винтовки? Кому?

Астапов кивнул в направлении Александровского сада.

— Им. Полиции. У них есть оружие, но не заряженное.

— Но это же не настоящая полиция?

— Я наделяю их полномочиями от имени Народного Комиссариата Просвещения. Ну, живей! Толпа сейчас будет у ворот.

На тележках спешно подвезли винтовки. Две части массовки опять разделили, на сей раз с трудом. Одного жандарма вывели с поля — у него была разбита голова и обильно текла кровь. Толпа гневных рабочих и крестьян за это время сильно разрослась. Цыгане, юные оборванцы и прочий сброд лился рекой с Арбата. К мужчинам присоединились женщины, некоторые с младенцами. Мелкие дети шмыгали в толпе, гонялись друг за другом, поглощенные собственными играми. В толпе явились палки и импровизированные пики. Массовка клубилась вокруг неизвестно откуда явившихся ораторов, которые дико жестикулировали и выкрикивали провокационные призывы. У одного была бурая козлиная бородка наподобие Ильичовой.

Астапов помчался назад, к тому краю поля, где были установлены камеры. Он закричал режиссеру:

— Свет, нужно их разогнать!

Режиссер скривился:

— Разогнать? Да это же то, что нам надо! Я весь день пытался их разогреть. Теперь можно снимать.

— Но это же Кремль!

— Бля, а я-то думал — бордель!

— Они злы, и у них палки, — сказал Астапов. — Нельзя допустить хулиганских инцидентов у стен Кремля. Толпа может прорваться через ворота. Послушайте, я вооружил массовку, которая изображает полицию. Они будут стрелять, если вы не сдержите толпу. Эти ружья заряжены.

— Еще лучше.

— Это уже не кино!

— Сегодня — кино! — Свет глядел пронизывающим взглядом, трясся, на губах появилась слюна. — У меня разрешение от Политбюро! От вашего сраного Наркомпроса. Подите вон! А то и вам разобьют голову.

Но прочь пошел Свет — едва ли не побежал, на середину поля.

— Еще раз, и чтоб теперь все было как следует! — проревел он. — От вас никакого толку. От русских вообще никакого толку! Вы все лентяи, дураки, суеверы и трусы! Старые бабки! Лучше б я жидов набрал! А теперь слушать мою команду! Шагом — марш! Не забывайте, вы штурмуете Кремль! Это революция!

Астапов бросился за ним, желая обратиться к толпе, предупредить разгневанных рабочих и крестьян. Но, сделав шаг, он остановился — его охватило предчувствие, знакомый трепет, нутряная дрожь. История совершалась здесь и сейчас, творилась в разверстых зевах кинокамер. Все было предначертано. События будут пересмотрены, история и ее пересказ отбросят тени по длинным зеркальным коридорам — вглубь столетия. Все преобразимо, изменяемо, увеличимо, и, если нужно, отрицаемо. Он наконец-то увидел арбатского нищего и узнал в нем человека из другого места и времени — астаповского жителя, чьи стружки были осмысленнее вырезаемых фигур.

— Мотор! — завопил товарищ Свет.

Стрельба началась, не успели две толпы сойтись; сначала одиночный выстрел, потом, через секунду — ревущий град пуль. Мужчины и женщины падали, но их спутники, считая это актерской игрой, продолжали рваться к воротам Кремля. Радостно вопя, режиссер велел оператору направить камеру на винтовки жандармов. В точке столкновения двух толп один актер, изображающий разгневанного рабочего, изо всех сил ударил доской по плечу другого актера в полицейской форме и сбил его с ног. Тот, лежа на боку, вытащил из-за пазухи револьвер — свой собственный — и выстрелил нападающему в живот. Актер отступил, шатаясь, зажимая руками рану — удивление заглушило боль.

— Меня убили! — закричал он. Его сосед расхохотался при виде такой преувеличенной игры, и тут же сам был сражен пулей.

Свет криками подбадривал людей и махал руками, подначивая две толпы сходиться ближе. Не прошло и минуты, как повстанцы обратились в бегство, что противоречило сценарию, но первые снятые сцены были очень хороши.

Когда Астапов взбежал на пригорок, как раз прибыло подкрепление из ЧК. Командир отряда посмотрел на Астапова, ожидая указаний, но Астапов велел ему подождать, пока «разгневанных рабочих и крестьян» полностью разгонят, а потом разоружить «полицию» силой. Чекист побледнел, увидев, что творится внизу, и заявил, что не сможет навести порядок наличными средствами. Астапов с наигранной уверенностью пообещал, что через две минуты все будет кончено. Потом он увидел внизу Чепаловского — впервые с тех пор, как началась заваруха; тот вел рабочих на очередную атаку против полиции. Сталинская фуражка залихватски косо сидела у него на голове — Сталин никогда не носил ее так. Сталин также никогда не водил повстанцев в атаку.

— Пролетарии всех стран!.. — выкрикнул Чепаловский, но его прервал новый залп. Актер упал, раскинув руки и ноги. Демонстрация кончилась. Остальные нападающие запаниковали, послышались женские крики, люди, налетая друг на друга, бежали, а «полицейские» гнались за ними вверх по склону.

Разумеется, газеты ничего не написали о стрельбе и беспорядках, на несколько часов возмутивших мирную жизнь центра Москвы. Фильм товарища Света не был снят, а бо́льшая часть отснятой пленки попала в ЧК и не вышла за пределы закрытых кремлевских кинозалов, где ее показывали неоднократно: сначала — как вещественное доказательство по делу о мятеже, потом — для демонстрации брешей в безопасности Кремля, потом — чтобы хорошенько вдохновить членов Партии на бескомпромиссную борьбу с врагами революции, и наконец — чтобы уничтожить отдельных (но не всех) высокопоставленных сотрудников Наркомпроса, которые дали добро на съемки. Несколько уцелевших кадров, снятых в самом начале, попало в советские документальные фильмы, а оттуда — в общественное сознание. Товарищ Свет больше никогда ничего не снимал.