Начало жизни - Борис Олевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я не пойму, что такое с Голдой: у нее стоят слезы в глазах.
— Только бы не умереть, Ошерка! Мне нужно еще кое-что важное сделать, — говорит она и, не оборачиваясь больше ко мне, тихонько идет к домику, где в окнах пылает пламя заката, а из трубы на крыше уже тянется сизоватая струйка дыма.
ПОЖАР
Я еще во сне услышал набат, но мне никак не хотелось просыпаться. Натянув на голову одеяло, я поджал коленки до самого подбородка и притих, надеясь, что этот интересный сон продлится. Я люблю видеть во сне всякие происшествия, хотя бы пожар, особенно ночной пожар, когда небо становится красным-красным. Гудит набат, собаки лают, все необычно, все выглядит не как всегда. И жутко и интересно.
Но сейчас это уже как будто не сон: слишком сильно хлопнула дверь, слишком шумно у нас под окнами. Колокола звонят так, что я вскакиваю с постели. Оглядываюсь кругом и не понимаю, почему у нас пламенеют окна и кровавые отсветы падают на пустые постели отца и матери.
Я в ужасе выбегаю на улицу. Но здесь меня чуть не задавили. Конные скачут к пожарному сараю, пешие бегут с ведрами и лопатами и кричат. Всех громче кричит жена Меера Калуна. Ломая руки, она вопит, что посадили ее Меера.
Ночь до краев наполнена криками людей, лаем собак, захлебывающимся перезвоном колоколов.
Дома сразу стали маленькими, прижались к земле под кроваво-красными облаками, которые то бледнеют, то вновь наливаются светом и виснут неподвижно над кожевнями, над горой, где стоит наш Совет.
— Фабрика!.. Фабрика!.. — кричат со всех сторон.
— Бойня!..
— Не бойня, а Совет…
— Совет горит! — слышу я мамин голос.
Забыв обо всем на свете, мчусь по темным улочкам к нашему Совету. Но, взбежав на гору, убеждаюсь, что здание Совета благополучно стоит на месте. Теперь до меня явственно доносится бряцанье ведер, позвякивание[5]
Каминер сидит возле пожарной бочки на опрокинутом ведре. Он в одной рубашке.
— Да оставьте меня в покое! — отталкивает он меня.
— Я должен кое-что сказать! — говорю я торопливо.
— Ну что? — поднимает он голову. — Чего тебе нужно? — И он снова глядит на груды горящих бревен, на фонтаны искр, которые возникают каждый раз, когда пожарные крючьями растаскивают бревна. — Что ты хочешь?
Я говорю ему на ухо всего лишь одно слово:
— Исайка…
— Что-о? — Он хватает меня так, что я еле сдерживаю крик.
— Исайка возле нашего Совета, — говорю я.
— Ты сам видел?! — Он встает и ногой отбрасывает ведро так, что оно, звякнув, летит кувырком куда-то далеко в темноту.
— Пойдем-ка!
Каминер шагает так быстро, что я еле поспеваю за ним. Он идет почему-то к реке. Уже под ногами чавкает мокрая земля, трава по колено нам. Но лишь когда мы совсем удалились от пожарища, он опускается на поваленное дерево.
— Когда ты его видел? — спрашивает Бечек.
— Только что. Под горой.
— И это был Исайка?
— Да.
— А с ним никого не было?
— Не знаю. Я убежал.
— А тебя он не видел?
— Кажется, нет.
— Отомстил! — говорит он, почти не раскрывая рта. — Поджег за несколько сребреников!
Больше Бечек ничего не говорит. Он начинает соскребать грязь с сапог с таким остервенением, что я боюсь слово вымолвить; останавливается, лишь когда хрустнет ветка или лягушка бултыхнется в воду.
Начинает уже светать. На поверхности пруда можно разглядеть пузырьки. Но птиц еще не слышно. Тучи стоят так низко и их так много, что теперь на них нет отсвета пожарища. Начинает накрапывать дождик, и на поверхности пруда образуются кружки.
— Дождь, что ли? — вздрагивает Бечек. — Что такое? Тьфу! — плюет он. — Я совсем уже потерял голову — выбежал без пиджака… Вот что, Ошер! Сбегай-ка, попроси у кого-нибудь пальто.
Я вскакиваю и тотчас пускаюсь бегом.
— Подожди-ка! Еще позови Голду!
Однако на пожарище я уже Голды не застал. Да и пальто не у кого взять.
— Ну и ладно. Нет так нет. Сиди! — говорит Бечек. — Значит, нету пальто? Да, это плохо. Неприятно встретиться с ним в таком виде…
— То есть как встретиться? Ведь он хочет вас убить?!
— Мало ли что он хочет! Я ведь тоже не дурак.
— Но ведь он в вас стрелял и поджег, как вы говорите!
— Не он. Я думал о Калуне.
— А Исайка?
— Ну, подумаешь, ссорился с ним. Теперь мы уже помирились.
— С Исайкой? Да вы смеетесь! — Никак не пойму, в чем тут дело.
— Пошел бы ты лучше домой, Ошер! — говорит он сердито, но вслед за тем вновь становится приветливым. Но это странная приветливость, — лицо каменное, и ни улыбки.
— Ошер, сделай одолжение!
— Какое?
— Мне нужно сходить в милицию. Меера Калуна посадили. Сбегай в Совет и принеси мне мой пиджак. Не боишься?
— Нет, нет, принесу! — Я скорее дам кожу с себя содрать, чем покажу, что мне страшно.
— Помни, однако, Ошер! Если он там меня ждет, то, конечно, спросит, почему ты несешь мне пиджак. А ты ему голову не морочь и говори правду. Скажи, что я тебя послал, что я в милиции, у Меера Калуна, и что я буду тебя ждать у вас дома.
— У нас дома?
— Да, у вас дома. Туда и принеси пиджак.
— Ну что ж, бегу!
Однако я не побежал, а пошел, и очень медленно. Мне хотелось бы, чтобы дорога длилась как можно дольше. Я останавливаюсь у кучи тлеющих углей. Монотонно идет дождик, тихо шипят угасающие головешки. Люди смотрят на торчащую среди пожарища печь остановившимися, пустыми глазами, затем расходятся. Ухожу и я.
Я иду по тропинке к Совету, точно по стеклу, и настороженно вглядываюсь. На березе никого нет, кругом ни души.
Наконец подхожу к Совету. Дождь точно пальцами барабанит по железой крыше. Боясь оглянуться, подхожу к раскрытой настежь двери. Стараюсь идти тихо, но ботинки гулко отбивают шаг на цементном полу. На широкой скамье лежит развороченная постель Каминера. Быстро забираю его пиджак, сворачиваю в узел и отправляюсь домой.
Но на пороге меня встречает незнакомец в брезентовом плаще и с капюшоном на голове. Хочу обойти его, но он задерживает меня и, кашлянув в ладонь, спрашивает по-украински, не здесь ли поселковый Совет, хотя на вывеске перед входом все ясно написано.
— Да, — отвечаю я ему. — Но еще рано, товарищ.
Однако он не слушает меня и входит в помещение.
Хочу сказать, что входить нельзя, но мне становится страшно.
— Ты что это стащил, воришка? — говорит вынырнувший внезапно из-за кустов Исайка.
— Это пиджак, — отвечаю я, дрожа. — Несу Каминеру.
— Какие там еще пиджаки? — ощупывает он узел.
— Бечек просил. Он вышел в одной рубашке.
— А где он, твой Бечек?
— В милиции. За пожар посадили Калуна. Но Бечек будет ждать меня у нас.
— Где это — «у нас»?
— У Леи.
— Ты, кажется, Ошер?
— Ошер.
— А как меня звать, знаешь?
— Нет!.. — Я боюсь произнести его имя, потому что слышал, что он может убить за это. — Нет, не знаю.
— Не валяй дурака! Я не пьян, и меня на бога не возьмешь, — говорит он, хотя я чувствую тяжелый запах водочного перегара.
— Кажется, Исайка?
— Ах, холера! Я тебя помню, когда ты еще пешком под стол ходил, а ты со мной шутки шутишь, болячки тебе!
— Вот теперь я вас признал.
— Ясно, что признал. Ведь меня все знают! Да? — Он притягивает меня поближе к себе. Его широкое, четырехугольное лицо точно припухло, большие мешки свисают под беспокойными, давно не знавшими сна и точно испуганными глазами. — Поговаривают обо мне? Да?
— Поговаривают. — Я пытаюсь несколько освободиться от его объятий.
— Не бойся, я не стану марать руки о тебя. Зря никого не трогаю. Я не Бечек, который гоняется за мной, как собака.
— Да нет же, Исайка, — пытаюсь я его успокоить. — Ведь он тебя любит.
— Кого? — кричит он разъяренно.
— Тебя.
— Меня? — Он таращит глаза так, что у меня дух захватывает. — Меня? Я сделаю сейчас из тебя яичницу! Хочешь надуть?! У вас он или нет? Говори!
— Чтоб мне пропасть! — клянусь я совершенно искренне.
— Не кричи! Это он сам тебе сказал, что будет у вас?
— Сам сказал.
— Когда?
— Да вот недавно.
— Комиссар сказал — что пес пролаял. Бечек — не я. Я вот скажу, так скажу.
— И я говорю правду! — клянусь я вновь.
— Так ты не хочешь, чтобы меня поймали?
— Нет! — Я и в самом деле ничего против него не имею теперь. — Нет, не хочу.
— Видишь? — Он вытаскивает из кармана часы с цепочкой. — Хочешь иметь часы?
Я не понимаю, что ему от меня нужно.
— Это часы Меера Калуна, — говорит Исайка. — Он думает от меня отделаться часами да бутылкой водки. Я подарю их тебе, если ты мне вызовешь Бечека.
— Хорошо, вызову, — обещаю я и собираюсь идти.
Но Исайка велит мне подождать. Он подбегает к незнакомцу с портфелем и о чем-то с ним шепчется.