Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

Который раз он стоял и смотрел на очередную свою жертву? Не на того, кого убил сам, а кто погиб из-за него, хоть бы он сам этого не желал… Память вдруг пронизало ощущение яростного порыва, мучительного желания спасти окровавленного человека, корчащегося под градом летящих камней. Страшные подпалины Суня слились в его сознании с кровоподтеками на смертной мукой изломанном лице.

…Тревожные огни в густой, как кипрское вино, ночи, глухие удары булыжников о тело, хруст ломающихся костей. Он стоит в стороне, смотрит, как бессвязно орущие люди, на лицах которых рваное пламя факелов высвечивает лишь откровенную похоть, словно обезумевшие механизмы, убивают человека. Человека, быстро превращающегося в обыкновенную кучу мусора из клочьев одежды, кусков негодного мяса и грязных камней. А он не смеет разбросать этих слюнявых подонков, голыми руками истребить их. Потому что куча мусора только что взглянула на него единственным оставшимся глазом, и взгляд этот обозначал: «Стой и смотри». И он не смеет ослушаться строгого приказа, стоит и смотрит на мученичество Совершенного, и нет разницы, что это творится в Ветви, потому что в Стволе то же самое, и не ему нарушать эту предопределенность…

Но сейчас перед ним не брат его, и не ипподром здесь на западной стороне города Саламис. И ничего здесь еще не предопределено, что бы ни говорил ему тот блаженный епископ…

Оставив бесплодные умствования, Варнава внутренне обозрел свои вновь обретенные силы. Он знал, что может сделать это. И сделал, почувствовав, как под воздействием его руки в глубине большого существа учителя происходят изменения, схожие с передвижениями геологических пластов, невидными на поверхности, но чреватыми крупными неприятностями в недалеком будущем.

Убедившись, что сломанная ключица царя обезьян быстро срастается и сознание скоро вернется к нему, Варнава отнял руку. Повернувшись к наблюдающему Дыю, спокойно спросил:

— Это все, что ты хотел мне показать?

— Нет, — коротко ответил тот, глядя ему в глаза.

В городе Саламисе: «Ты отдашь имя и жизнь»

— Не мне судить тебя, Иегошуа. Не мне судить всех вас. В конце вы предстанете перед Судом — как и все человеки.

— Ты изменился, Иошияху.

— Прошли многие годы. Я не мог не измениться.

— Последний раз ты судил меня…

— Нет. Ты сам судил себя. И продолжаешь это делать.

— Оставь. Я пришел за советом, брат.

— Зачем тебе мой совет? Или ты не бог? Ты же хотел стать богом, с тех пор, как увидел Его. Ты добился, чего хотел?

— Почти…

— А ты хотел быть, как Он? Иегошуа, Иегошуа, никто никогда не сможет стать как Он. Разве ты до сих пор не понял?

— Раньше я расхохотался бы на эти твои слова. Но не теперь… Я рассказал тебе про сон…

— Брат мой по крови, мы могли бы стать братьями по духу. Я чувствую это. И благом было бы для нас трудиться вместе среди людей.

— Иошияху, я прошу только совета. У меня другой путь.

— Мой путь лежит к свету жизни, твой же — в сень смертную. Какой совет могу дать я тебе? Сбрось одежды, которые на тебе, и я возложу на тебя другие, которые никогда не осквернятся; ибо в них нет ничего нечистого, но они всегда сияют.

— На меня уже возложены иные одежды. Я понял, что не хочу их, но невозможно сбросить их, брат.

— Это печалит меня и озадачивает. Он, когда был с нами, никогда не говорил про таких, как вы, хотя знал, конечно… Наверное, хотел, чтобы мы сами решили. Я не думаю, что вы сыны тьмы, нет… Но…

— Но что?

— Ты рассказываешь поразительные вещи, к которым я не знаю, как отнестись. Ты прибыл сюда, на остров, где мы родились, пришел ко мне, старику, таким же юным, как и был, когда мы расстались много лет назад в те великие дни в Ершалаиме, рассказывал и показывал невероятное. Но я вижу, да ты и сам говоришь, что тебе нужно утешение. А сынам тьмы не нужно, это я знаю. Значит, ты человек и можешь стать Совершенным.

— А я разве не стал?

— Те, кого ты называешь Продленными, не есть Совершенные. Но, думаю, они могут стать такими, хотя, возможно, им это труднее, чем прочим.

— Кратким?

— Чем прочим людям. Послушай, Иегошуа, Бог направил тебя сюда, поверь.

— Я сам…я мертвый бог…

— Тебя направил Бог Живой, я вижу на тебе Его длань. Ту думаешь, случайно Он заменил тебя на Кресте?.. Я вижу… Слушай меня, брат. Завтра я умру.

— Иоши…

— Да, завтра меня убьют, Он открыл мне это только что. Вариес едет сюда, он заставит их убить. Они и так ненавидят меня за Слово. Это будет завтра.

— Я не допущу!

— На правах старшего приказываю тебе не препятствовать. Пойми же, Иегошуа, это моя радость, награда за все труды. Я устал, я хочу к Нему, и вот Он берет меня. Ты не понимаешь?..

— Нет.

— Неважно, поймешь. И это открылось мне. Слушай, Иегошуа, прозванный Варавва, слушай брата своего по крови, Иошияху Варнаву, ко Господу нашему уходящего. Настанет время, и ты сам придешь к Нему, и станешь молить о милости и прощении. И получишь их. Мужайся, Сын Разрушения, ибо возьмешь мое прозвище, и станешь Сыном Утешения, дабы заместить в этом мире меня, смиренного брата твоего, как некогда Он заместил тебя в крестной смерти. И за великие грехи твои претерпишь великие скорби и свершишь великие дела. И когда не только имя свое, но и жизнь отдашь Ему, найдется некто, кто заменит тебя. И через это обретешь покой. Не пытайся понять сейчас, поймешь в свое время. А теперь прощай, любимый брат мой. Мы еще встретимся — завтра и потом. Иди и смотри, Иегошуа.

— Прощай, Иоши.

Дый молча повернул ко входу в башню, Варнава за ним. Прошли сквозь временем выщербленный сводчатый портал, вступили на пол, выложенный неровными, явно вручную отесанными плитами. Было тихо и пусто. Свет ясного дня изливался сверху на единственный в каменном колодце предмет, достойный внимания — дерево, возвышавшееся посередине круглого зала.

Ясень, гигант среди ясеней. Старый-старый, с неохватным стволом, не утративший, однако, юношеской стройности и красоты коры, которую, впрочем, портила уродливая старая трещина, шедшая от корней почти до кроны — словно молния в незапамятные времена проложила себе путь. Несмотря на эту ужасную рану и очевидную ветхость дерева, крона казалась нежной и пушистой. Варнава явственно почувствовал, как в него проникло некое шелестящее приветствие.

— Гламурненький, правда?

Дый поворотил к нему довольный оскал.

— Неужто тот самый, — с любопытством и невольным почтением спросил Варнава, несколько воспрянувший после исцеления Суня.