Путь пантеры - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под вывеской сидели толстые мексиканские тетки, и в ведрах, вазах и стеклянных банках перед ними стояли цветы. Букеты цветов. Горы цветов. Пирамиды цветов.
«Цветочная пирамида. Фелисидад, мы влезем на нее! Я пирамиду из цветов тебе куплю!»
Подошел к самой толстой смуглянке, что сидела рядом с ведром цветов, любовно оглаживая гладиолусы и цикламены, нежно трогая гвоздики и розы.
– Продайте! – весело сказал Ром, указывая на цветы.
– Какие сеньор желает? – угодливо склонила толстощекую голову цветочница. – Розы? У Пепиты самые лучшие розы во всем Мехико!
Толстые коричневые пальцы уже тянулись, выдергивали колючие стебли из ведра.
Ром помотал головой.
– Нет. Вы не поняли. Я покупаю все!
Округлил руки, будто толстуху обнимал.
Глаза цветочницы выкатились из орбит, и в свете фонаря синим блеснули белки.
– Все?!
– Да! Все! Все ваши цветы!
– О-о-о! – толстуха всплеснула руками, будто подбрасывала младенца. – Пепита счастлива! Берите, сеньор!
Ром протянул двадцать долларов. Толстуха в восторге еще сильней закатила глаза.
– Можно вместе с ведром!
Ром приподнял цветочное ведро. Тяжело, ну и что. «Сердце, ты не подкачай». Цоканье копыт раздалось рядом. Он повернул голову. Странная старинная повозка, и кучер на козлах, вроде нашего, русского, как в старинных книжках. «Извозчик для туристов. Понял, что я иностранец. Лишь бы доллары сшибить. Или пожалел парня с тяжелой ношей?» Возница в клетчатом пиджаке подмигнул Рому.
– Садись. Скоро Новый год! Довезу за копейку! Куда тебе, сеньор? Если нам по пути – еще меньше возьму!
Ром назвал улицу, где жила Фелисидад, и крикнул:
– За десять долларов поедешь?!
Извозчик топнул ногой и поднял растопыренную пятерню над головой.
– Карамба! Еще бы!
Так и ехал по всему Мехико – в старой открытой ветру повозке с огромными колесами, с ведром цветов на коленях. Развевался по горячему ветру хвост живой вечной лошади.
А извозчик во весь голос пел старую мексиканскую песню «La Bamba» и щелкал кнутом, нарочно пугая умную лошадь, и прищелкивал пальцами, и притопывал ногами, хотел пуститься в пляс, ведь Новый год уже приближался, а с ним звездный полог новой, непрожитой жизни, – и ехал Ром к своей любимой, и счастлив он был, и лошадь косила на него сливовым печальным глазом.
Затормошили. Зацеловали! Прыгали, плясали вокруг него. Народ, вчера чужой народ, как ты стал родным? Как стал родным вчера незнакомый язык? Ром с удивлением обнаружил, что он думает по-испански, когда на нем говорит. «Страсть, сколько страсти у этих смуглых веселых людей! Где я родился? В сугробах, в снегах? Под зимними звездами? Да я сам родился здесь!»
– Ромито, о, вырос! Подрос!
– Ромито, о, загорел!
– Что ты болтаешь, вон бледненький какой! Откормим! Самолучшие бурритос буду стряпать!
– Фелисидад! Где Фелисидад?
– Фелисида-а-а-ад! Где тебя черти носят! Ром приехал!
Она появилась на верхней ступеньке лестницы без перил, ведущей со второго этажа дома на первый. Сердце внутри Рома стиснули, потом отпустили. Снова стиснули – снова отпустили на волю. «Сердце, дурацкое ты, ты же не птица в кулаке, ты же не можешь задохнуться». Он протянул руки. И она скатилась с лестницы, свалилась, упала в его руки. И пахло, одуряюще на весь дом пахло еловой смолой!
Держа Фелисидад в объятиях, он огляделся. Елка! Живая! Здесь! В доме!
Ель топырила лапы посреди гостиной, колола домочадцам локти и ладони.
– У нас три елки! – крикнула Фелисидад. – Одна здесь! Другая в кухне! Искусственная! А третья…
– А третья, – хлопнул сеньор Сантьяго Рома по спине, – третья – в вашей комнате!
«Он сказал «в вашей», значит, мы можем спать вместе».Их первая разрешенная кровать. Их первая настоящая комната. Их первая живая елка. Их первый Новый год.
Сколько всего первого у них будет в жизни?
«Пусть все у нас будет первое. Все и всегда. Пусть каждый день наш будет первым. И единственным». Ром обнял Фелисидад, и она крепко обняла его. Грудь в грудь. Сердце в сердце.
«Твое сердце вошло в меня. А мое – в тебя. Неужели мы когда-нибудь станем стеблями шиповника на наших могилах? Станем живой равнодушной травой?»
– Завтра мы едем в Масатлан, – шепнула Рому на ухо Фелисидад.
– Куда?
– В Масатлан. На Тихий океан.
– На Тихий океан, – повторил он и улыбнулся.
– Ты как мое зеркало! Что ты повторяешь меня!
– Я твое зеркало.
– Ты…
– Я твое эхо.
– В Масатлане живет моя тетя. Тетя Клара. Ром! Не раздевай меня. Нас к ужину ждут!
Сама уже сдергивала кофточку. Торопилась – пуговица отлетела, и воротник разорвала. Расхохоталась.
– Я зашью, – сказал Ром.
– Ждут, ждут! Подождут! – сказала Фелисидад.
Синева так захлестывает – не выбраться, не выплыть. Легче тонуть и смеяться над собой, утопающим. Синева и белизна! Белые раковины домов, синее пьяное вино неба. Если поглядеть на океан из-под ладони – увидишь блестящий выгнутый лист серебряной, позолоченной солнцем жести. Это металл, не вода. Все плавится, все раскалено. Сегодня наступит новогодняя ночь? Ну да, сегодня. И они стоят, взявшись за руки, и еще день, что зовется тридцать первое декабря, и у их ног – Масатлан, город карнавалов, а еще дальше, под красной сковородой солнца, – Тихий океан.
На шее у Рома бусы из мелких розовых ракушек. На шее у Фелисидад – такие же.
– Вода теплая? Будем купаться?
– Переплывем океан! И попадем к тебе в Россию!
– Нас съедят акулы!
– Зато вместе съедят!
– Ты бы хотела, чтобы мы умерли вместе?
– Я хочу с тобой жить!
– Да ведь и я хочу!
Сумерки наступали стремительно. Будто на Масатлан набрасывали черную прозрачную кружевную мантилью. Дома сквозь черное кружево гляделись костлявыми белыми призраками. Шум прибоя слышался на всех улицах. А может, это шумели люди в уличных кафе; а может, это шумели платаны на ветру. Ром и Фелисидад зашли в маркет – купить муки и мяса: Ром захотел приготовить Фелисидад и тете Кларе беляши – так, как это когда-то делала бабушка.
А еще селедку под шубой.
Муки пшеничной в маркете не оказалось – только маисовая. Вместо селедки они купили креветки. Свеклу отыскали, майонез, мясо – ну да, его везде продают, и в Масатлане, конечно, тоже.
– Лук еще надо пожарить. Мелко покрошить и поджарить. Для фарша.
– Нет проблем.
Пришли, с порога вместе, дуэтом, заговорили, обдавая тетю Клару жаром тел, солью и йодом впитанного ветра, винным, карнавальным блеском глаз. Седая Клара радовалась гостям. Родные гости – двойной праздник. Хороший у племянницы жених! Русский, ну пусть русский. Он расскажет ей про медведей!
Варили и шелушили креветки. Майонез пах забытым березовым листом: как распаренный в бане веник. Маисовое тесто густело, липло к пальцам. Фелисидад завязала на Роме фартук. Он поднимал руки и смеялся.
