Революция (сборник) - Захар Прилепин

Лодка, еле опущенная на воду, сейчас же трижды перевернулась, и два матроса на ней исчезли невидимо куда.

Вдруг крутой взмах шквала схватил «Марс» и швырнул его так, что он очутился над «Шаней».

– Сигай вниз! – заорал усердней всех Пухов.

Люди на «Марсе» вздрогнули, помертвели до черноты лица и бросились как попало вниз – на палубу «Шани». Падая на «Шаню», они валились, как дохлые тела, и ломали руки ловившим их, а Пухова совсем сшибли с ног. Это ему не понравилось.

– Легче! – шумел он. – На Врангеля шли, черти, а чистой воды боятся!

Через несколько секунд весь «Марс» сгрузился на «Шаню», только двое пролетели мимо, промахнувшись в морскую прорву.

На «Марсе» что-то гулко заныло, и он разлетелся от внутреннего взрыва в щепки и железки.

Пухов ходил среди спасенных людей и каждого спрашивал:

– Это не ты пел там?

– Нет, куды там петь! – отвечал красноармеец или матрос с «Марса».

– Да ты и не похож на того! – говорил недовольно Пухов и шел дальше.

Так ни одного и не нашлось – никто, оказывается, не пел и на гармонике не играл. А ведь слышался звук – и даже слова песни Пухов запомнил.

Вечерело уже, а шторм лютовал и не собирался отдыхать.

– И откуда он, дьявол, выходит, – посмотрел бы я то место! – говорил себе Пухов, качаясь вместе с машиной в трюме.

Вечером начальство на «Шане» долго совещалось. «Шаня» имела большую перегрузку и к крымскому берегу близко подойти не могла. К тому же норд-ост все время отжимал судно в открытое море, и десант высадить все равно нельзя. А долго задерживаться в море очень опасно – первый сторожевой крейсер белых пустит «Шаню» на дно.

Совещались долго. Матросы не сдавались и советовали переждать шторм, а там видно будет.

– Ну, вернемся в Новороссийск, – говорил командир разведки матрос Шариков, – а там что? Во-первых, жары нагонят, что самовольно вернулись, а во-вторых, что же, – все по-дурному пойдет: ведь Врангель цел останется!

– Ты, Шариков, забыл, – сказал ему военный комиссар, – что от «Марса» твоего одни щепки плавают, истребитель пропал, – тоже, должно, купается, – а «Шаня» кирпичом ворочается от нагрузки!.. Что ж, по-твоему, обязательно ему и «Шаню» на дно пустить?..

– Ну, как хочешь! – сказал Шариков. – Только и ворочаться дюже срамно!

Однако к ночи порешили, что надо уходить обратно на Новороссийск.

К полуночи норд-ост начал слабеть, но море носилось по-прежнему. «Шаня» кое-как влекла себя домой.

В Керченском проливе ее нащупали береговые прожектора, но стрельбы из крепостных орудий белые не открыли. Может быть, потому, что на «Шане» еще болтался обрывок врангелевского флага.

Под утро «Шаня» выгружалась в Новороссийске.

– Срамота чертова! – обижались красноармейцы, собирая вещи.

– Чего ж срамота-то? – урезонивал их Пухов. – Природа, брат, погуще человека! Крейсера и то в береговых загогулинах стояли!

– Ничего, – говорил недовольный матрос Шариков, – вот Перекоп прошибут, тогда без нас, без сопливых, обойдутся!

Так оно и случилось: Шариков как в озеро глядел.

В тот же вечер Реввоенсовет приказал повторить десант.

Отряд в ночь снова погрузился, и «Шаня» подняла пары.

Шариков радостно метался по судну и каждому что-нибудь говорил. А военный комиссар чувствовал свою дурость, хотя в Реввоенсовете ему ничего плохого не сказали.

– Ты – рабочий? – спрашивал Шариков у Пухова.

– Был рабочий, а буду водолаз! – отвечал Пухов.

– Тогда почему ж ты не в авангарде революции? – совестил его Шариков. – Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи?..

– Да не верилось как-то, товарищ Шариков, – объяснил Пухов, – да и партком у нас в дореволюционном доме губернатора помещался!

– Чего там дореволюционный дом! – еще пуще убеждал Шариков. – Я вот родился до революции – и то терплю!

Перед самым отходом комиссар десанта отлучился: пошел депешу дать о благополучном отплытии.

Через полчаса он вернулся, но на судно не пошел, а остался на пристани, смеялся, кричал:

– Слазь!

– Что ты, голова, очумел, что ли? Чего – слазь? – допрашивал его с борта Шариков.

– Слазь, говорю! – шумел комиссар. – Перекоп взят, Врангель бежит! Вот приказ – десант отменяется!

Шариков и прочие поникли.

– Вот тебе раз! – сказал один красноармеец. – Тут бы Врангеля и крыть в зад – ведь он на корабли бежит, а тут – отменяется!..

– Я ж говорил, что в Крыму без сопливых обойдутся!.. – начал Шариков, а кончил по-своему.

– Будя тебе ерепениться! – увещал Шарикова Пухов. – Пускай Врангель плывет, – другого кого-нибудь избузуешь!

– Эх!.. – крикнул Шариков и треснул кулаком по стойке, добавив кой-какой словесный материал.

– Дуй вплавь через пролив! – посоветовал ему Пухов. – Ты вещь маленькая, тебя прожектор не ухватит! Высадишь себя – десант получится!

– И то, – сказал было Шариков, но потом одумался: – Вода только холодна, да и волна большая – сразу захлебнешься!

– А ты обожди погодку! – рассказывал Пухов. – А воздух в подштанники надуешь, станешь захлебываться, пробей дырочку и вздохнешь!

– Нет, то чушь, то не морское дело! – отказывался Шариков.

Через два дня стало известным, что пропавший истребитель добрался до крымских берегов и высадил сто человек матросов.

– Я ж так и знал! – горевал Шариков. – На истребителе Кныш командовал, а я связался с сухопутной курицей!

– Пухов! Война кончается! – сказал однажды комиссар.

– Давно пора, – одними идеями одеваемся, а порток нету!

– Врангель ликвидируется! Красная Армия Симферополь взяла! – говорил комиссар.

– Чего не брать? – не удивлялся Пухов. – Там воздух хороший, солнцепек крутой, а советскую власть в спину вошь жжет, она и прет на белых!

– При чем тут вошь? – сердечно обижался комиссар. – Там сознательное геройство! Ты, Пухов, полный контр!

– А ты теории-практики не знаешь, товарищ комиссар! – сердито отвечал Пухов. – Привык лупить из винтовки, а по науке-технике контргайка необходима, иначе болт слетит на полном ходу! Понимаешь эту чушь?

– А ты знаешь приказ о трудовых армиях? – спросил комиссар.

– Это чтобы жлобы слесарями сразу стали и заводы пустили? Знаю! А давно ты их ноги вкрутую ставить научил?

– В Реввоенсовете не дураки сидят! – серьезно выразился комиссар. – Там взвесили «за» и «против»!

– Это я понимаю, – согласился Пухов. – Там – задумчивые люди, только жлоб механики враз не поймет!

– Ну, а кто ж тогда все чудеса науки и ценности международного империализма произвел? – заспорил комиссар.

– А ты думал, паровоз жлоб сгондобил?

– А то кто ж?

– Машина – строгая вещь. Для нее ум и ученье нужны, а чернорабочий – одна сырая сила!

– Но ведь воевать-то мы научились? – сбивал Пухова комиссар.

– Шуровать мы горазды! – не сдавался Пухов. – А мастерство – нежное свойство!

По улице шла в баню рота красноармейцев и пела для бодрости:

Как родная меня матьПровожа-ала,На дорогу сухих корокСобира-ала!..

– Вот дьяволы! – заявил Пухов. – В приличном городе нищету проповедуют! Пели бы, что с пирогами провожала!

Время шло без тормозов. Пушки работали с постоянно уменьшающимся напряжением. Красноармейские резервы изучали от безделья природу и общество, готовясь прочно и долго жить.

Пухов посвежел лицом и лодырничал, называя отдых свойством рабочего человека.

– Пухов, ты бы хоть в кружок записался, ведь тебе скучно! – говорил ему кто-нибудь.

– Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить! – иносказательно отговаривался Пухов, не то в самом деле, не то шутя.

– Оковалок ты, Пухов, а еще рабочий! – совестил его тот.

– Да что ты мне тень на плетень наводишь: я сам – квалифицированный человек! – заводил ссору Пухов, и она продолжалась вплоть до оскорбления революции и всех героев и угодников ее. Конечно, оскорблял Пухов, а собеседник, разыгранный вдрызг, в удручении оставлял Пухова.

В глупом городе, с неровным, порочным климатом, каким тогда был Новороссийск, Пухов прожил четыре месяца, считая с ночного десанта.

Числился он старшим монтером береговой базы Азово-Черноморского пароходства. Пароходство это учредила новороссийская власть, чтобы Северный Кавказ поскорей на мирную страну походил. Но пароходы не могли тронуться по случаю разлаженных машин – и Северный Кавказ совершенно напрасно считал себя мирной морской державой.

Одна аульская стенная газета даже назвала Северный Кавказ «восточной советской Англией» вследствие наличия одного морского берега и четырех пароходов, которые пока не плавали.

Пухов ежедневно осматривал пароходные машины и писал рапорты об их болезни: «Ввиду сломатия штока и дезорганизованности арматуры ведущую машину парохода «Нежность» пустить невозможно, и думать даже нечего. Пароход же по названию «Всемирный Совет» болен взрывом котла и общим отсутствием топки, которая куда делась – нельзя теперь дознаться. Пароходы «Шаня» и «Красный Всадник» пустить в ход можно сразу, если сменить им размозженные цилиндры и сирены приделать, а цилиндры расточить теперь немыслимое дело, так как чугуна готового земля не рождает, а к руде никто от революции руками не касается. Что же до расточки цилиндров, то трудовые армии точить ничего не могут, потому что они скрытые хлебопашцы».