Том 3. Стихотворения - Константин Бальмонт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1908. Ночи Зимние
Беркендаль
В Белой стране
«Псалом Безмолвия свершается сгорая…»
Псалом Безмолвия свершается сгорая,Горит закатами пустыня ледянаяРазъявшаяся ширь загрезивших стихииБезгласность ясная Полярных Литургии.
Над морем Белизны багряная завеса,Здесь царство хрусталей, здесь нет полей и леса.Ряд белых алтарей, глядящих в Небо, льдов,Всходящая мольба, без просьб, Псалом, без слов.
В Белой стране
Небо, и снег, и Луна,Самая хижина – снег.Вечность в минуте – одна,Не различается бег.
Там в отдалении лед,Целый застыл ОкеанДней отмечать ли мне счет?В днях не ночной ли туман?
Ночь, это – бледная сень,День – запоздавшая ночь.Скрылся последний олень,Дьявол умчал его прочь.
Впрочем, о чем это я?Много в запасе еды.Трапеза трижды мояМежду звезды и звезды.
Слушай, как воет пурга,Ешь в троекратности жир,Жди, не идет ли цынга,Вот завершенный твой мир.
Жирного плотно поев,Снегом очисти свой рот.Нового снега посевС белою тучей идет.
Вызвать на бой мне пургу?Выйти до области льдов?Крепко зажав острогу,Ждать толстолапых врагов?
В белой холодной странеБелый огромный медведь.Месяц горит в вышине,Круглая мертвая медь.
Вот, я наметил врага,Вот, он лежит предо мной,Меч мой в ночи – острога,Путь мой означен – Луной.
Шкуру с медведя сорву!Все же не будет теплей.С зверем я зверем живу,Сытой утробой моей.
Вот, возвращусь я сейчасВ тесную душность юрты.Словно покойника глазМесяц глядит с высоты.
Стала потише пурга,Все ж заметает мой след.Тонет в пушинках нога,В этом мне радости нет.
Впрочем, кому же следыВ этой пустыне искать?Снег, и пространство, и льды,Снежная льдяная гладь.
Я беспредельно один,Тонут слова на лету.Жди умножения льдин,Дьяволы смотрят в юрту.
«Я из бедной страны…»
Я из бедной страны. – Кто сказал? Кто сказал? – Я из бедной страны. Лета нет. Нет весны. День мой мал.
Ты из пышной страны.– Кто сказал? Кто сказал? –Ты из пышной страны.Нежны чары Луны.Свежи снежные сны.Жив кристалл.
Шесть безумных смертей. – Кто сказал? Кто сказал? – Шесть безумных смертей, Шесть тридцатостей дней, Шесть безумных ночей. Я устал.
Шесть негаснущих дней.– Кто сказал? Кто сказал? –Шесть негаснущих дней,Шестью тридцать огней,Шесть костров, вес светлей,Вот, ты ал!
– А потом? Что потом? – Кто сказал? – Я сказал. – – Ты, с горячим лицом? – – Я, вещун. Что потом? – – Смерть с венцом. – Смерть с концом? – Я упал.
«Явились, вот один, другой…»
Явились, вот один, другой,И третий, и четвертыйИх не ударишь острогой,Не ткнуть рукой, не пнуть ногой,Здесь лишь глядеть на мертвый рой,Здесь тени распростерты.
Их пронизая острием,Не досягнешь ни мало.Не отступают пред мечом,Они во всем, они ни в чем,И каждый смотрит палачом,Твердя Конец – начало.
Четвертый, пятый, и шестой,Седьмой, восьмой для круга.Тринадцать их передо мной,Темнеют, зыбясь пеленой,Вне чисел вьются под Луной,От Севера до Юга.
Восток захвачен и Закат,И верх и низ – все в миреВезде на тень наткнется взгляд,Грозящий призрачностью Ад,Три измеренья, говорят,Они твердят – четыре.
Замкнись, – недостоверна дверь,Проходят через стены.Смешались – завтра и теперь,И верь себе или не верь,Кругом – тысячеглазый зверь,Поток с мерцаньем пены.
Какой бы маленький предметНи встал передо мною,За ним зловещий тенесвет,За ним, пред ним ползучий след,Бесплотный дух, что мглой одет,И оживлен Луною.
Замкнулся наглухо в юрте,Но ждать недолго будуКакой-то шепот в духоте,И чей-то хохот в темноте,Пришли, сошлись, густеют – те,Со мной, во мне, повсюду
«Тюлень. Пингвин. Глупыш…»
Тюлень. Пингвин. Глупыш.Снега. Мерцанье. Тишь.
Ищи. Хоть целый день.Глупыш. Пингвин. Тюлень.
Пройди. Весь снег до льдин.Тюлень. Глупыш. Пингвин.
И сам я отупел.Слепит простор Он бел,
И сам я стал как зверь.Все дни одно – Теперь.
Гляжу, перед собой.Сижу, слепой, тупой.
Себя не различишь.Снега. Мерцанье. Тишь.
«Белоглазые пингвины…»
Белоглазые пингвины,Сумасшедший птичий дом.Брюхом белы, черны спины,И как будто мыслят ртом.
Уж не молятся ли Богу,Чтобы пищи он послал?Нужно ж есть хоть понемногу,А живот у них немал.
Вверх поднявши клюв прожорный,Позабыл летать пингвин,Брюхом белый, задом черный,Растолстевший господин.
С неизвестной мглой не споря,Угол взяв за целый мир,Получает ренту с моряИ с земли двойной банкир.
Вместо крыльев, культи – руки,Пища – снизу, что ж летатьС Небом лучше быть в разлуке,Близко, низко, тишь да гладь.
Паралитики для лета,Отреклись в своем крылеОт небесного намета,Чтобы ползать по земле.
На прибрежьи, в числах цельный,Раздаваясь в даль и в ширь,Многобрюшный, многотельный,Сытый птичий монастырь.
Вон проходят над волнамиЧернобелою толпой,И культяпыми крыламиПомавают пред собой.
Вон, напыжившись, яруют.Два и два, откинув лбы,Шеи шеями целуют,Привставая на дыбы.
Предполярное виденье,Альбатрос наоборот,Птица – земность, отупенье,Птица – глупость, птица – скот.
«Дьявол, кто ты? – Ветер, Ветер…»
– Дьявол, кто ты? – Ветер, Ветер.– Что ты ищешь? – Я свищу.– Что ты ищешь? – Долю, волю.Вьюсь, свиваюсь, трепещу.Возрастаю в вихре свиста.Замираю, чуть шепчу.Медлю там, где степь цветиста.Моровую язву мчу.– Дьявол, Дьявол, для чего жеТы цветы смешал с чумой?– Иль не все одно и то же?Мчать что мчится – праздник мой.И ужели не пригожеЦвет цветет разъятых ран?Красен мак, и язва – тоже.Я – прохожий чрез туман.– Ты – жестокий! Дьявол, Дьявол!– Зззить! – Качнулася Луна.– Стой! – Куда там! Скрылся Дьявол.Полночь. Сумрак. Тишина.
«Если б мне хотя вина…»
Если б мне хотя вина,Этой огненной воды!Был бы бочкой я без днаОт звезды и до звезды!
Я бы выпил за снега,Раз в снегах мне жить дано.Я бы выпил за врага,Раз сражаться суждено.
Я бы выпил за себя,Раз родился я такой.Винный кузов теребя,Упивался б день деньской.
А теперь? Я пью лишь кровь,Да густой, как деготь, жир,Чтоб идти за зверем вновь,Обеспечить скучный пир.
Я пьянею лишь тогда,Как от лунной темнотыИ от ветра, иногда,Мерно пляшет дверь юрты.
И ручной пингвин в тишиТрется об ноги мои,И змеиности душиЯ качаю в забытьи.
«Я нашел, как развеять мне скуку…»
