Вестники Судного дня - Брюс Федоров

Как дуновение ветерка, проплыл неуловимый силуэт сомнения – а нужно ли это? Может, не надо? Всё равно завтра смерть придёт за другими, – быстро растаял в никуда, как будто его и не было. Решение принято. Лишь бы не оплошать, не промахнуться, не учинить шума. Самое удобное время сейчас, глубокой ночью, когда сон надёжно смежил веки всех его «сокамерников» по лошадиному загону. Непроницаемая мгла уже давно властвовала в бараке. Заключенные спали. Кто-то лежал совсем неподвижно. Кто-то беспокойно ворочался с бока на бок, дергаясь и покряхтывая во тьме. Лишь тускло мерцала в конце коридора прикреплённая над выходом запыленная лампочка.

Веденин осторожно, не вставая, ползком перебрался в угол клети и принялся шарить, перебирая гнилую солому и разгребая руками скопившуюся вонючую грязь. Там он спрятал старую железную подкову, которую случайно пару недель назад нашёл в дальнем конце площадки для выезда лошадей и с тех пор хранил при себе. На счастье ли или до случая, кто теперь скажет? Наконец, нашёл её и, крепко зажав в ладони ржавое железо, вернулся обратно. Присел и, прислонившись спиной к стенке, долго сидел так, ни о чём не думая и не размышляя. Просто сидел. Отдыхал. Собирался с силами. Затем, всмотревшись в темноту, различил обернутый к нему затылок обозника с всколоченными волосами и, согнувшись, на четвереньках подобрался поближе. Медленно отвел высоко в сторону руку и с размаху опустил её на голову соседа. Проломленная подковой черепная кость хрустнула, обозник как-то по-детски всхлипнул, замер и больше не двигался. Всё. Конец.

Накрыв соседа его же зипуном, Веденин подхватил мертвое тело под руки и стал медленно выволакивать его из загона, надеясь, что никого не разбудит.

– Эй, парень, – раздался из ночного мрака чей-то незнакомый голос, прозвучавший для Семёна как гром с ясного неба. – Всё правильно сделал. Одной гнидой стало меньше на свете. Погоди, я тебе помогу. Вдвоём сподручней будет.

Шатаясь под грузом сразу отяжелевшего обозника, заключённые проволокли его через весь нескончаемый коридор в самый дальний конец, где в деревянной каморе хранился всякий никому не нужный хлам, и засунули его туда, завалив старыми досками, сгнившими мешками и другой подвернувшейся под руку рухлядью.

Ни утром, ни потом Семён так и не узнал, кто это был, его ночной помощник. Никто к нему не подошёл и ничего не рассказывал.

«Я убил человека, первого в своей жизни. Не по принуждению или чужому злому наущению. Нет. Сделал это по собственной воле, почти не раздумывая. Да, это был справедливый выбор. Исчез из этого мира губитель многих душ, приспешник при неправедном чужеземном владычестве. Справедливость восторжествовала. Я сделал то, что нужно было сделать. Плен – это тоже война, и если я убрал предателя, значит, выполнил народный приказ – очистить родную землю от смрадной нечисти, чтобы светлее было на белом свете.

Стало ли мне лично от этого легче? Нет. Хуже? Тоже нет. Муки совести редко приживаются в компании полумертвецов. Но отчего не отпускает меня чувство одиночества. Ведь не брат же и не сват был этот палач-любитель. Не друг и не сослуживец. Случайная встреча, трагическое расставание. Выходит, не так просто убить человека. Убиваешь другого – теряешь частицу себя, может быть, не худшую свою частицу. Ведь не было же у меня никогда склонности к насилию. Ни кошки, ни собаки не обидел, а теперь я сделал это совершенно спокойно.

Откуда, из каких потаенных свойств человеческой натуры возникает на войне привычка убивать себе подобных, превращая бывших сталеваров, шахтеров и учителей в армию убийц, восхваляемую одними и ненавидимую другими? Неужели в каждом из нас живёт инстинкт убийцы? Выходит, что только умение хорошо умерщвлять себе подобных делает людей настоящими солдатами. Вручает ордена и медали, а потом заслуженные пенсии, и в конце концов становится на войне главенствующим элементом массовой “культуры”». – Мысли, как строчки на исписанном листе бумаги, цепляясь одна за другую, проплыли в голове. Ладно, довольно изводить себя запоздалыми размышлениями. Теперь спать, как можно быстрее, чтобы очиститься к утру от липкой скверны.

В этот день комендант лагеря Оскар Деген чувствовал себе скверно, крайне скверно. Отнюдь не оттого, что его стала донимать привычная хандра от несварения желудка. Нет. На этот раз совсем не по этой причине. Просто от того, что в его кабинете, на его же любимом кожаном кресле вальяжно расположился, как это могут делать только берлинские бонзы или их доверенные лица, незнакомый ему гауптштурмфюрер.

«Молокосос, мальчишка, отроду не больше тридцати лет, а нос дерёт как группенфюрер. – Деген с завистью покосился на железный крест, висевший на левой стороне груди безупречно выглаженного мундира его нежданного гостя. – Крест второго класса, но тем не менее. Где этот юнец, не бывавший никогда на фронте, мог его получить? Ну конечно, только полируя подошвами своих сапог полы берлинских министерств. Приспособленец». – Какие бы обидные прозвища штурмбанфюрер ни приклеивал своему посетителю, но разговор надо было продолжать.

– Итак, дорогой мой Ветцхаузен, – напрягаясь, изобразил улыбку комендант. – Вы привезли мне предписание о том, что я незамедлительно должен подготовить весь этап заключенных к отправке во Францию. Замечательно, но позвольте спросить, почему во Францию, а не в наш любимый фатерланд, или, скажем, можно использовать их здесь, на Украине? Сейчас везде нужна рабочая сила. С Советами, как я понимаю, скоро будет закончено. Как-никак наши доблестные войска уже обстреливают окраины Москвы, и тогда на новых территориях мы будем создавать нашу вторую родину. Не так ли? – внутреннее раздражение упрямо не хотело покидать желудочно-кишечный тракт доблестного блюстителя тюремных законов. Чтобы скрыть свое недовольство, штурмбанфюрер подошёл к приборному столику и стал разворачивать пакетик со зверским порошком доктора Шиндлера.

«Всё-таки этот наглец заставил меня выпить лишнюю дозу своей отравы», – размышлял он, машинально размешивая чайной ложкой зеленоватую пудру в стакане воды, а вслух произнёс:

– Безусловно, я человек приказа, и завтра к вечеру все заключённые будут подготовлены к отправке на сборный пункт под Одессой. Но всё же снизойдите и до моего положения. Я по крайней мере заслуживаю некоторого разъяснения. В чём же такая срочность?

– Всё очень просто, любезный Оскар. Наш обожаемый фюрер отдал приказ о строительстве защитной полосы укреплений вдоль всего нормандского побережья. Для этого требуется много рабочих рук, поэтому я и привез для Вас приказ моего шефа, комиссара по трудовым ресурсам обергруппенфюрера СС Фрица Заукеля. – Отто Ветцхаузен был терпелив и снисходителен. Что взять с этого провинциала, упрямого старого служаки. Таких много набилось в войска СС в погоне за наградами и выгодой. Поди, не плохо отсиживаться на доходной должности начальника лагеря в сотнях километров от передовой линии фронта. И поэтому он добавил:

– Всё очень просто. Надо загнать за ограду дряхлого английского льва, которому мы вырвали далеко не все клыки. Пусть он сидит на своем диком острове, рычит и не помышляет о вторжении на континент. Ну а о его изоляции с моря позаботится наше Кригсмарине, особенно непревзойденный подводный флот. Скоро он сможет отсечь Англию от поставок и конвоев из Америки и Индии. И тогда ей конец. Англичане сами приползут к нам на коленях и будут лизать руки, умоляя о пощаде. Вот так-то, любезный Деген.

Гауптштурмфюрер, не вставая с кресла, потянулся через весь стол и, не спрашивая разрешения у штурмбанфюрера, открыл его сигаретницу, вытащил одну сигарету с длинным фильтром с золотой окантовкой и прикурил её от диковинной настольной зажигалки, изображавшей оскаленную пасть дикого вепря.

«Так-так, значит, у Гитлера на Западе не так всё спокойно, как об этом любит писать всезнающая “Фёлькешебеобахтер”», – несмотря на свое высокое звание майора, т. е. штурмбанфюрера СС, в душе Оскар Деген, как и его предки, был крестьянином. Его изворотливый хитрый ум требовал одного: уверенности в завтрашнем дне и возможности для быстрого обогащения. И то и другое он рассчитывал сыскать, правдой и честью служа в германском управлении лагерей и тюрем. Ему было уже недостаточно иметь только захолустное родительское поместье на задворках родной Померании. Теперь его планы были куда шире. Он уже присмотрел себе на просторах Украины неплохую латифундию на пару сотен акров жирной и сочной земли, которую местные называют чернозёмом. Но для того, чтобы превратить её в доходное хозяйство, нужны были умные умелые рабы, а также техника и деньги. Всё это можно было получить здесь, на этой благословенной земле, отвоеванной у этих полуварваров. И вот теперь он в очередной раз промахнулся, так как рассчитывал выбрать самых крепких и понятливых из состава военнопленных, которые в данный момент находятся в его лагере, чтобы направить их под охраной на работу уже не на тысячелетний рейх, а на самого себя. Разочарованно вздохнув, он произнёс: