Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России - Уильям Фуллер

Отклики на казнь Мясоедова

Весть о предательстве и казни Мясоедова всколыхнула образованную Россию. В Думе, по словам М.В. Родзянко, многие склонны были приписать русские военные поражения «участию в катастрофе Мясоедова». Вспоминали и разоблачения Гучкова в Думе еще в апреле 1912 год а и дивились проницательности и дару предвидения политика-октябриста57. Гучков, со своей стороны, воспринял казнь Мясоедова как свою полную реабилитацию. К нему отовсюду текли благодарственные письма, в том числе и от офицера, назвавшегося Д.Н. Мясоедовым, представителя боковой ветви семейства уничтоженного «предателя», — родственник возмущался, что, говоря сегодня об «отсутствии у нас в России достаточной бдительности», забывают о том, что этот вопрос Гучков поднимал еще в 1912 году, а также сокрушался о постигшем 450-летний «доблестный род» Мясоедовых позоре58.

Нашлись думские депутаты, которые увидели в мясоедовском скандале шанс обвинить правительство. Одним из них был А.Ф. Керенский, адвокат радикальных политических взглядов и яркий оратор, после Февральской революции возглавивший Временное правительство59.

Русские социал-демократы, в отличие от других социалистических партий, решительно выступали против войны. Большевистская фракция была в этом отношении радикальнее меньшевиков, провозглашая устами своего лидера В. Ленина, что победу Германии над царской Россией в «империалистической войне» следует только приветствовать. После казни Мясоедова социал-демократы, и в первую очередь большевики, стали главной мишенью царской полиции — в конце 1914 года все пятеро думских депутатов-большевиков были арестованы и высланы, основанием для нарушения их юридической неприкосновенности было объявлено их непопулярное в обществе отношение к войне60. 25 февраля 1915 года Керенский послал председателю Думы Родзянко якобы «приватное» письмо, сопоставив в нем два ареста — большевиков и Мясоедова. С характерными для его стиля неумеренными преувеличениями, Керенский начал с того, что недавно «несколько» чиновников и офицеров Департамента полиции были арестованы по обвинению в предательстве государственных интересов (очевидно, Керенский исходил из того, что Мясоедов был когда-то жандармом, ведь так?). Это произошло вскоре после того, как правительство набралось наглости во всеуслышание солгать, будто в Думе есть депутаты, желающие поражения русской армии. Но никому не удастся запугать российское общество, оно узнает истину, ибо теперь только слепой не видит, что «в недрах Министерства внутренних дел спокойно и уверенно работала сплоченная организация действительных предателей»61. Естественно, Керенский с самого начала предназначал это «частное» письмо для сколь возможно более широкого хождения. Использовав местные сети другой радикальной партии, эсеров, он постарался наводнить Россию гектографированными копиями своих паникерских разглагольствований. Скрупулезно точное заявление для прессы, выпущенное командиром корпуса жандармов в опровержение — что ни один человек из ныне служащих в корпусе или кто-либо из членов их семей не был арестован за шпионаж, — не могло хоть сколько-то успокоить публику62.

Соединение уверенного, но очень уж короткого заявления Ставки о виновности Мясоедова и подстрекательской ахинеи Керенского породило самые невообразимые слухи. Ужасные мысли о тайном предательстве, проникнувшем в самые недра государства, так всех захватили, что обнадеживающие вести с фронта, например о взятии Перемышля 9 (22) марта, прошли совершенно незамеченными. Говорили, будто обнаружен сейф Мясоедова, набитый германским золотом на сумму в 600 тыс. руб.; будто казненный предатель регулярно летал за линию немецкого фронта на аэроплане; да и жена его («немецкая еврейка») была соучастницей этого злодейства63. Однако самые злостные слухи касались масштабов заговора. Говорили, будто вред, причиненный Мясоедовым, столь огромен, что русское Верховное командование боится его признать. Один младший офицер 4-го Туркестанского полка уверял своего друга в письме от 20 марта, что «Мясоедов выдал не только русские планы, но и общие планы союзников»64. Другие, впрочем, утверждали, что Мясоедов был всего лишь курьером, относительно мелкой сошкой в опутавшей Россию сети заговора. Американскому послу в России Джорджу Мари (Магуе), например, нашептали, что истинным источником секретов, переданных Мясоедову, был не кто иной, как Екатерина Викторовна, жена военного министра Сухомлинова65. Говорилось даже, что военные власти России безосновательно присвоили себе честь поимки Мясоедова — на самом деле его разоблачила французская контрразведка. Генерал По (Pau), недавно прибывший в Петроград из Парижа, привез с собой документы, найденные у убитого во Франции немецкого офицера, которые неопровержимо доказывали вину экс-жандарма. Это, и только это, заставило власть очнуться. Неприличная поспешность суда над Мясоедовым и его казни была вызвана стремлением скрыть сведения, которые указывали на вину других, гораздо более высокопоставленных предателей66. Высшие эшелоны армии и чиновничества наводнены агентами — во всяком случае, так поговаривали67.

Другие аресты

Пока работавшая на полном ходу фабрика слухов продолжала извергать все новые дикие россказни о причастности к преступлениям Мясоедова видных царских приближенных, сразу же вслед за арестом Сергея Николаевича были задержаны люди, имевшие с ним личные связи, пусть даже отдаленные. В ночь с 19 на 20 февраля охранка устроила скоординированные рейды на квартиры друзей, родственников и знакомых Мясоедова в Петрограде, Вильне, Ковно, Либаве и Одессе. Были обысканы сотни помещений и конфискованы десятки килограммов бумаг. Утром 20 февраля были задержаны Евгения Столбина и Нина Магеровская, притащившиеся домой после бурной ночи в цыганском таборе Шишкина; обе не успели даже снять вечерние платья68. Клару Мясоедову забрали 24 февраля и тут же, по приказу командующего Северо-Западным фронтом, заключили в Варшавскую цитадель69. Барона О.О. Гротгуса, связанного с Мясоедовым через «Северо-западную русскую пароходную компанию», арестовали в Петрограде, как и О.Г. Фрейната, отставного чиновника Министерства юстиции, члена совета директоров нескольких компаний, который лично был знаком с Мясоедовым и написал еще в 1908 году благоприятный отчет о деятельности эмиграционного бюро Фрейдбергов. Франц Ригерт, муж Клариной сестры, был арестован в своем поместье, а зять Мясоедова Павел Гольдштейн — в своем виленском доме. Г.З. Беренд, германский подданный, владевший большой паровой мукомольней в Либаве, был схвачен в Вятке, куда его выслали в начале войны. Он тоже лично знал Мясоедова и в свое время обращался к нему с просьбой составить проект законодательного предложения об обложении налогом немецкого зерна, импортируемого в Финляндию. Г.А. Урбан был арестован потому, что много лет назад в Вержболово охотился вместе с Сергеем Николаевичем.

Практически все, кто был связан с «Северо-западной русской пароходной компанией» и кого полиция могла найти, оказались за решеткой. Борис Фрейдберг, в доме которого обыск был устроен 19 февраля, был в командировке. Узнав о случившемся, он поспешил в Петроград для консультаций с адвокатом О.О. Грузенбергом, тем самым, который в 1907 году вел перекрестный допрос Мясоедова в Виленском окружном суде. Когда Фрейдберг спросил совета адвоката, пуститься ли ему в бега или сдаться властям, Грузенберг ответил, что, будь он на его месте, то не стал бы прятаться, а искал правосудия, «чтобы перегрызть горло своим обвинителям»70. Под влиянием Грузенберга Борис 1 марта добровольно сдался либавской полиции. В свете того, что случилось впоследствии, Грузенберг никогда не мог простить себе того совета.

Вместе со многими другими арестованными по этому делу Борис был отправлен в Варшаву для допроса у особого судебного следователя Матвеева. Когда брат Бориса Давид и поверенный семьи А.И. Липшиц явились в администрацию варшавской тюрьмы, где содержался Борис, и предложили заплатить за предоставление ему улучшенного питания (что было тогда обычной практикой), они оба также были арестованы. В общей сложности к 24 апреля по делу Мясоедова за решеткой находилось тридцать человек71.

Однако конца арестам не было видно. К делу притянули проститутку Антонину Кедыс, владельца гостиницы Матеуша Микулиса, мастеров по рытью артезианских колодцев Шломо и Аарона Зальцманов, штабс-капитана П.А. Бенсона, ранее служившего в конторе русского военного атташе в Париже. И.К. Карпов, управляющий привокзальным буфетом на станции Вержболово, был арестован потому, что в его заведении Мясоедов ел пироги с мясом, да еще они вместе охотились на уток. Виленский виноторговец Каплан был арестован за то, что продавал Мясоедову ром и коньяк, а некто по имени Пратер провинился в том, что когда-то делил гостиничный номер в Либаве с А.И. Липшицем72. По следам всех, кто как-либо был связан с Мясоедовым (или связан с теми, кто был с ним связан), шли с поразительной, тупоумной дотошностью. Арестовали учительницу музыки Изабеллу Кан и вдову Елену Боршневу — потому, что Кан до Магеровской делила квартиру со Столбиной, а Боршнева брала уроки у Кан73. К лету подозрения пали на хозяйку пансиона «Боярин» в Петрограде Фредерику-Луизу Абрехт, у которой когда-то останавливался брат барона Гротгуса74.