Еще один шанс... - Роман Злотников

— У нас всио получилось, тсаревиш-государ, — выдохнул Дитмар.

Я досадливо поморщился. И как я мог забыть? А все эта предстоящая свара с Шуйскими. Ну и похоть тешил, конечно…

— Вытащил образцы?

— Я, я, то так. Я ше коворю — всио получилось! Только один образес из пяти тесятков дал признаки ржавшены. Но я считать, что это просто результат недобросовестный работа. Остальные — ф порядке. — Дитмар счастливо улыбнулся.

Да, это была победа. Мы уже почти полтора года мучились, пытаясь научиться изготавливать жестяные банки для консервов, но все наши попытки заканчивались тем, что уже через пару-тройку недель банки начинали отчаянно ржаветь, а через пару месяцев их стенки проржавливались насквозь. И тушенке соответственно наступал аллес капут. Так мы и мыкались, пока месяца четыре назад кому-то из русских кузнецов не пришла мысль лудить полученную жесть оловом. И вот сегодня выяснилось, что это было верное решение. Конечно, над технологией как производства самой жести, так и ее лужения еще работать и работать, но принципиально вопрос был, похоже, решен.

— Отлично, Дитмар, значит, двигайтесь дальше… — Я улыбнулся довольному голландцу и тронул коня шенкелями. Интересно, с чем я вернусь в Белкино из Москвы?

В Москве меня первым делом огорошили страшной новостью. Пропали дед Влекуша и Митрофан. Это был сильный удар! Нет, сеть мальчишек-наушников теоретически от этого не рухнула (впрочем, каких мальчишек, все бывшие мальчишки уже превратились в молодых парней с пробивающимися вовсю усиками), поскольку у меня было еще несколько контактов, которыми я мог воспользоваться, чтобы снять накопленную в сети информацию, но все равно потерять этих двоих… Тем более что, как я выяснил, вчера еще Митрофана видели на конюшне. Следовательно, его вычислили намного раньше, а удар нанесли как раз перед моим приездом. Черт, что же происходит?! Или у меня столь долго все шло хорошо, что я расслабился и пропустил что-то важное? Может, просто я со всеми своими делами настолько выпятился, что стал кому-то мешать вести свою игру? А был еще вариант, что эти двое раскопали нечто очень важное, причем сделали это так неосторожно, что их поспешили убрать. Все эти предположения имели право на существование, и сейчас мне по идее следовало что-то делать, искать, а может, и спасать моих самых верных доглядчиков, но я был в полном цейтноте. Что делать, что?

Я некоторое время сидел, напряженно решая, образно говоря, куда прежде бежать и, главное, куда я успею добежать до того, как соберется Дума, коей сегодня надлежало исполнять роль моего судилища, и меня призовут к ответу…

— Царевич-государь! — послышалось из-за двери слегка испуганно.

Я вздрогнул. Неужто уже?..

— Пропусти! — коротко приказал я Немому татю. Отвыкли они здесь, в Кремле, от него.

— Царевич-государь, — важно начал думный дьяк, кланяясь мне в пояс, — царь со бояры собрались и ждут твою милость на беседу, — закончил он и… испуганно отшатнулся. Потому что я, чисто рефлекторно, обнажил клыки в хищной усмешке.

Оч-чень мне не нравится, как оно все здесь поворачивается. Ох, придется кому-то за это ответить. Я глубоко втянул воздух и выпустил его сквозь стиснутые зубы.

— Понял. Иду.

А затем резко вскочил и двинулся на выход. Ждут, стало быть… Подождут! Ну что ж, значит, кто-то хотел меня разозлить. Пять баллов ему! Он своего добился.

Я ворвался в приказную палату как тайфун, взбаламутив просителей и заставив народ испуганно прижаться к стенам. Десяток моих боевых холопов во главе с Хлопком остались в приемной, я же вошел внутрь самой палаты. Боярина Немирова, главы приказа, не было, наверное, уже ждал меня в Думе, но дьяк Семен Ефимьев[40] пребывал на своем месте.

Услышав шум, он сердито поднял голову, но, увидев меня, расплылся в улыбке:

— Ой, кто к нам пожаловал… сам царевич-государь.

А я испытующе уставился ему в глаза. В двух последних докладах, доставленных голубиной почтой, Митрофан сообщал, что накопал на него нечто важное. Доклад выглядел так: «А дьяк Сем Еф худ умысл. С люд ведает кто воровс про теб умышл». И это была единственная зацепка, ухватившись за которую я мог попытаться резко дернуть. Потому что на кропотливое расследование у меня просто нет времени. Сколько там продлится эта возня в Думе — кто его знает, ребят же, если они попались, надо вытаскивать как можно быстрее. Долго их держать не будут — запытают до смерти, да и труп в воду. О том, что они могут быть уже мертвы, я старался не думать.

— Горе у меня, Семен, — медленно начал я, — людишки мои верные пропали. Скоморох бывый, знаешь, наверное, потешник мой — Влекушей кличут, и конюх конюшен царских Митрофан.

Ой мелькнула где-то в глубине глаз дьяка искорка такая… ироничная, ой мелькнула. Ну еще бы, кто перед ним — сопляк. Перепугался, куда деться не знает, вот и бросился к старому знакомцу, от которого, как ему ведомо, все в Кремле зависит.

— Горю твоему соболезную, царевич, — состроив грустную рожу, вздохнул дьяк. — Деда твоего, Влекушу, я, конечно, помню, а вот конюха — извини. Много их, конюхов-то, в царевых конюшнях… А может, мне помочь чем, людишек порасспрашивать?

При этом его глаза так блеснули, что насмешку в них углядел не только я, но и Немой тать. И, оскалив зубы, глухо заворчал, отчего сидевший за соседним столом писарь тихонько ойкнул. Я медленно повернулся к нему и тихо выдохнул:

— А ну, брысь!

Писаря как ветром сдуло. Я все так же медленно развернулся к дьяку. Тот уже глядел на меня явно встревоженно.

— Ты, дьяк, — очень, очень тихо, почти шипя, начал я, — да-авно меня знаешь. Можешь ли попомнить, чтобы я соврал чего али пообещал что-то, что не смогу выполнить?

Ефимьев несколько мгновений смотрел на то, во что превратился славный, добрый и наивный малолетний царевич Федор, а потом сглотнул и дернул головой. Я решил считать это кивком.

— Так вот знай, что своих людей я не бросаю. Никогда. И потому я сейчас выйду, а вместо меня сюда к тебе зайдет другой человек. Мой боевой холоп. И ты ему скажешь, где нужно искать конюха Митрофана и деда Влекушу. А коль пока не знаешь — то быстро это узнаешь. Потому что к тому моменту, как я возвернусь из Думы, они уже должны меня ждать. Оба. А если не-эт… — Я сделал очень многозначительную паузу и, еще более понизив голос, закончил: — Ты же знаешь, я иногда будущее ведаю. Находит на меня иногда такое откровение. Так вот тебе я обещаю, что ни ты, ни кто из твоей семьи до конца недели не доживете. Жена, дети… кто знает, от чего они погибнут? Тут я сказать не могу. Кого утопят, кому кистенем голову расшибут, так что все мозги вытекут, кто сам с моста свалится, кого какие тати снасильничают до смерти… Но это — будет. Понял меня?

Дьяк отшатнулся и схватился руками за горло. А что ты думал, дядя, все так просто? Не-эт, в той блевотине под названием политика, в которую ты по уши влез, правил нет, совсем. Раз сунулся — получай полной мерой. Я напоследок окинул его взглядом и, резко развернувшись, вышел из приказной палаты. Услышав в спину придушенное:

— Дедова кровь…

Я сразу и не понял, что он сказал, и, только сбежав по ступенькам, внезапно остановился, будто налетев на стену. Опа! А ведь и действительно, я же внук Малюты Скуратова! Я довольно ухмыльнулся. Ну, бояре, держитесь, ох я вам сейчас и врежу, мигом тоже вспомните деда. И весь мандраж, что мучил меня вот уже который день, внезапно прошел. Вот что значит хорошо разозлиться…

Лай в Думе закончился с нейтральным результатом. Нет, людишек мне все-таки, скорее всего, придется отдать. А куда деваться — закон есть закон. Отказавшись соблюдать царев указ, я не только отцову власть подрываю, но и под свой будущий трон здорове-эную мину закладываю. Вот только отдать мне придется далеко не всех и не за просто так. Этот ход я разработал сразу после того, как Шуйские сделали свой первый наезд полтора года назад. Жадность их подвела. Не захотели людишек, вследствие всех этих погодных катаклизмов ставших покамест бесполезными, своим собственным хлебом кормить. Пусть, мол, пока их царевич из казны покормит, а уж как все обратно наладится — так тута мы свои права и предъявим. И получим всех назад сытыми, здоровыми и к работе готовыми…

Так вот, я настоял, поскольку они крестьян еще в тот год, когда требовали, не забрали, а голод тогда еще в разгаре был и хлеб стоил дюже дорого, чтобы все мои расходы на прокорм их людей возместить. Ох, вой поднялся… Василий Шуйский орал, что-де лжа и увертка, поскольку крестьяне за счет казны кормились! Один из ближайших сподвижников козлиного клана Романовых, боярин Шереметев, отчего-то прощенный отцом и недавно возвращенный из Тобольска, тоже орал что-то возмущенное. Князь Иван Воротынский стучал посохом по полу и орал, что сие неправедно, что-де в указе ничего не сказано, чтобы кому бы то ни было прокорм возмещать. Да только я сей ход не сегодня выдумал. Давно мы с батюшкой к этому дню готовились… В указе-то об урочных летах действительно ничего такого не было, а вот в патриаршем послании «О море и гладе и суть христианском человеколюбии», что святейший Иов в прошлом годе обнародовал, да в указе, что батюшка вдогон сему посланию и в его развитие выпустил, — было. Да и прецеденты благодаря дядьке Семену, «уху и глазу государеву», также имелись. Ситуация-то, мол, была чрезвычайной. Обычно, если кто беглого приютил, тот ему за это работой все расходы возмещал, а тут какое возмещение? То есть у меня-то оно было, я людей нагружал по полной, но менталитет у моих оппонентов, несмотря на всю их спесь и чины, по-прежнему оставался чисто крестьянский. Ну что говорить, если даже налоги и воинские и иные повинности тут считали не как-то там, как в будущих веках, а с распаханной пашни. Потому, скажем, крестьяне шибко много и не распахивали. Только чтобы самим прокормиться и оброк выплатить, а остальное добирали кто чем — кто пчеловодством, кто овцеводством, кто рыбной ловлей, короче, тем, что тяглом не облагалось. Так что у всех здесь в голове накрепко засело: ежели нет пашни — нет и прибытка. Чем я беззастенчиво и пользовался… В общем, шум и ор стоял невероятный.