Князь мира - Сергей Клычков

- Ппали… пппали… сукиные дети! - заорал вдруг майор у самого уха Бодяги.

Бодяга не выдержал, рванулся что было силы и бросился со всех ног по коридору, в котором только чутьем, подсказанным такой опасностью, догадался, как скорее добраться на выход.

Выбежал он на улицу и хотел закричать: "Иван… подавай!" - но ни возка нигде не было видно, ни кучера Ивана нигде не видать, метнулся Бодяга за угол дома, пробежал десять шагов, думая врасплохе, что, может, туда заехал его караковый в сторонку от ветра, но оказался совсем не караковый мерин, а просто досчатый забор, припорошенный снежком… хотел было назад вернуться к подъезду, но перед глазами вдруг пропала и огородка, которую только что своими глазами щупал Бодяга, и Рысачихин дом, словно шут спрятал в эту минуту; отовсюду, куда ни взгляни, на розовую лысинку барина Бодяги повалил белыми перьями снег, вздымаясь из-под неверно расставленных ног и как бы снова улетая за низкую тучу… совсем, кабы не треклятый холод, как в Рысачихиной спальне, кругом кружева, кружева, тюлевые занавески как будто бьются на ветру в раскрытом окне, и шелковый полог полощет в лицо, то собираясь в тысячи складок, наводящих на нескромные мысли, то расправляясь тугим парусом перед глазами, как будто за ним то ли кто мечется в неспокойном сне или любовной утехе, то ли душат кого пуховой подушкой, а тот отбивается и, теряя силы, со слабым стоном и хлипом разбрасывает, барахтаясь ногами, во все стороны перья и пух.

Плюнул Бодяга от такой незадачи и пошел напропалую, благо еще не намело горбатых сугробов… Долго он прокружил, шарахаясь из стороны в сторону, забирая то вправо, то влево, пока, видимо по всему, не выбрался в открытое поле, и ветер на полной свободе, заворачивая полы и наметая за ворот холодной крупы, не схватил барина Бодягу под ручку.

…Вот в эту-то метелицу будто и видел Бодяга, как проскакал майор на сивом жеребце с хвостом в три сажени и с гривой до самой земли, в полной своей парадной форме, из которой, как известно, он не вылезал последние дни перед смертью, с минуты на минуту к себе ожидая царя… а с ним ни мало ни много, тоже на сивых кобылах, с задранными лихо шапками на затылок, и те самые три пушкатера, с которыми майор во французскую кампанию отбил целый полк от редута…

…Нечего и говорить, что барин Бодяга при виде майора и его трех пушкатеров стал и черкаться и молитвы читать, бросившись сразу впрямик, только бы в сторону от этих героев.

Долго бежал он, тыкаясь в снег и задыхаясь, пока по счастью не наткнулся середь поля за селом Скудилищем на свой ковровый возок, наполовину заваленный снегом: видимо, спал караковый мерин со съехавшим к ушам хомутом, спал на дне возка и безмятежно храпевший кучер Иван, укрытый с головою в овчину.

Как бы там ни было все это с барином Бодягой, который, как теперь видно, был достаточный плут, но пока барин прохлаждался в Рысачихиной спальне, чиновник Подсбруев в сопровождении двух братьев Кушаковых управился с описью в доме и как раз уже к вечеру, когда стало заметно темнеть, успев обойти сараи и службы, выходил из загона, в котором неистовым лаем заходились собаки, на этот раз потерявши собачью догадку, потому что всем было уже при таких делах не до охоты…

- Загон идет чехом! - крикнул чиновник Никите Миронычу, который стоял в сторонке с шапкой в руках. - Ну-с, осудари мои, - обратился он к братьям Кушаковым, у которых от голода заметно втянулись розовые щеки с редким пушком, - ну-с, недурно бы теперь закусончик, но, по всей видимости… не предстоит!.. Да… где же наш толстячок… как его… такая канальская фамилия… уж не запечатали ли мы его в комнатах у генерала?.. Ха… ха!..

Кушаковы загмыкали подбежавшему Никите Миронычу, знаками объясняя, где же, дескать, барин Бодяга и на чем же им теперь доехать до дома, но Никита Мироныч с глубоким поклоном только и мог объяснить, что часа еще за два до этого, когда вдруг повалила метель, Бодягин возок выехал с барской усадьбы не спеша, как будто шажком, и при этом не в том направлении, как было бы надо, да и по всему было видно, что в нем никто не сидел и никто им не правил.

- Да рази за такой кромешной погодой что разберешь?.. - развел руками Никита Мироныч.

- Просто сказать, господа, - взметнул чиновник черной лопатой на Рысачихины окна, на которых после метели серебрился искристый иней и висел большими хлопьями снег, похожий на пышные белые сайки, - кажется по всему, нам остается тоже сесть и уехать!.. Не попрощавшись и не закусивши, -махнул он рукой ямщику, уже державшему тройку у подъезда на вожжах, -невежливо, но нечего делать!

- Кажный человек, - вставил охрабревший Никита Мироныч, - стоит дешевше, ничего ни поевши… как же так можно?.. Вы бы пожаловали к барыне в дом, в таком виде барыня будет в обиде!

- Ничего… нам еще придется приехать… вот тогда и попируем… садитесь, оспода, - откинул он медвежью полость, - так и быть, придется вас подвезти… благо мне по дороге!..

Кушаковы затолкались, друг дружку подсаживая под локотки, и закивали, прощаясь, на окна.

- Ну, благодари барыню за угощенье… па…ашел!

- Скатертью дорожка, ваше благородие!

Никита Мироныч надел заячью шапку и, когда кибитка неторопливо повернула с усадьбы и сразу провалилась в овраг, плюнул и побежал наводить порядок:

- Слава богу… анделов не осталось, а чертей бог унес!

*****

Никогда еще так храбро не проходил Никита Мироныч по барскому дому хорошо знакомую дорогу к барыниной спальне, он уж не тормошил в руках заячью шапку, не зная, куда девать руки, и только поблескивал маленькими глазками на сургучевые печати, висевшие на всех дверях в нежилые комнаты, по которым разгуливал майор после смерти.

- Ишь ты, ведь какая важная штука… не огонь, хоть и красный, а обожжесся, - подмигивал Никита Мироныч Палашке, которая после смерти Аленки заступила у барыни за постельную девку, - ну и дела, Палага… не еда, а кулага! Майор-то, гляди, запечатан?!

Палашка, не касаясь полов, трусила за старостой, бледная и бесшумная, словно летучая мышь, и то и дело крестила узкие покатые плечики и бессмысленно смотрела на старосту единственным глазом, всегда на реснице с дрожащей слезинкой да вывороченным наизнанку бельмом, похожим на вареное яйцо с разбитой скорлупкой.

- Теперь хоть води хоровод и не бойся!

Никита Мироныч подкрался на цыпочках к двери, за которой была Рысачихина спальня и, осторожно выдернув ключик и опершись руками в коленки, приложился глазом к лазку… И-их, что творится у барыни в спальной… стыдобушка-матушка!.. Сама барыня в нераздетом виде раскинулась на взбулгаченной постели, и цветное одеяло съехало из-под нее на половую дорожку, и юбки топорятся шелком, словно листы у переспелой капусты, а рядом с кроватью на круглом столике стоят графины на горлышках жопками кверху… ох, недаром говорила, царство ей небесное, покойница Аленка, что барыня тайком у себя заливает за ворот… должно, что правда… а теперь, видно, с горя, с печатей этих и разрешила…

- Слава те осподи, барыня почивает! - обернулся, не разгибаясь, Никита Мироныч к Палашке. - Теперь, значит, и нам соснуть тоже не худо! Стелись!..

- Я и так, Микита Мироныч… на голом… все равно спать не буду!

- Мотри у меня, не напруди! С подстилкой-то незаметно…

- Слушаю, Микита Мироныч!.. - зашептала девка, опускаясь к порогу. -Рази я виновата?!

- …И… и думать не смей! Чего тут бояться?.. Ишь, печатки на дверях… теперь уж не выйдет, шабаш!

- Ой, Микита Мироныч, а что, как Аленку, тоже будут тилискать?! -оглянулась девка на двери.

- Полудурье, печати! Да и рылом куда тебе до Аленки… Несь тоже ведь они разбирают!.. Так, значит, девка, мотри у меня!

- Сама, Микита Мироныч, не рада… да рази заткнешь?..

Никита Мироныч погрозил из темноты кулаком и пропал в коридоре.

*****

Когда совсем потемнело и в людской перестали хлопать дверями, снова на ночь глядя собралась метель…

За окном, где-то совсем по голосу недалеко, должно быть с другого края села, протяжно выли голодные волки, и на селе им подвывали собаки… ветер голосил на разные лады, то бегая босыми ногами по крыше и громыхая железом, то ботая из озорства на углу барского дома отставшей от стены водоотводной трубой и забрасывая оконные стекла морозным снегом, словно с лопаты…

"Вот в таку погоду если бы в полю, - думает Палашка, прислушиваясь к метельным голосам и поеживаясь плечиками, - осподи боже!"

И самой Палашке было за диво, что на этот раз не было у нее обычного страха, хотя в соседних комнатах то шуркнет словно туфлей, то по стене проведет чуть слышно ладошкой, будто нащупывая двери на выход.

- А пусть его ходит… шут с ним совсем, - плюнула девка три раза и перекрестилась, оттянувши ворот рубахи…

Приторкнулась она к косяку, поджавши под себя голые ноги, и сладко зевнула, прикрывши рот рукавом… и то ли тут Палашка малость соснула, то ли и в самом деле девке было, как она потом говорила, виденье, бог ее знает, потому что и сама она хорошо не разобрала…